С п и к а. Молчи! Этим потоком слов ты убьешь ту единственную минуту, в которую мог любить меня по-настоящему.

Из бальной залы вбегает  Ф и т я  с развевающимися волосами.

Ф и т я (запыхавшись, громким шепотом). В прихожей какой-то господин в красных штанах. Сам открыл парадный вход. Просить его? (Подает Баландашеку карточку.) Вся вилла освещена. Сторож говорит, что  О н и  туда уже въехали.

Б а л а н д а ш е к (читает). Сераскер Банга Тефуан, председатель Лиги Абсолютного Автоматизма. (Фите.) А как же — просить, разумеется, просить.

Фитя выбегает направо.

С п и к а (придвигаясь к Баландашеку). А наш единственный вечер любви? (С упреком.) Тебе всегда нужен кто-то третий. Всегда ты кем-нибудь от меня отгораживаешься в последнюю минуту, именно тогда, когда мог бы забыть обо всем.

Б а л а н д а ш е к (слегка отстраняясь). У нас еще будет время. На этого господина я не истрачу ни капли своей природной энергии.

М а р и а н н а (успокаивающе, Спике). У него всегда на все есть время. Никто не знает, когда он спит, этот человек. (С жалостью.) Наш бедный господин Каликст. Крупнейший знаток изящных искусств, великий Баландашек.

В дверь со стороны бальной залы входит  С е р а с к е р.

Б а л а н д а ш е к. С кем имею честь, господин в красных штанах, с именем несравненно более красным и странным, председатель неведомой мне доселе лиги? Несмотря на довольно поздний час прошу детальных разъяснений.

Марианна отодвигает столик с едой вглубь сцены.

Т е ф у а н (громовым голосом). Я большой друг Мельхиора Аблопуто, полковника и командира всей конной гвардии президента.

Б а л а н д а ш е к (иронически). И военного министра в Тайном Реальном Правительстве? Эти байки мне знакомы, господин... (заглядывает в карточку) Сераскер Тефуан плюс Банга. Ха! Ха! Ха! (Смеется дико и неудержимо.) В том правительстве, которое придумано отупевшим сбродом. Вы человек придуманный, мнимая величина в великом общественном расчете всех живущих со всеми живущими и теми, кому еще предстоит родиться.

Т е ф у а н. Вы забываете о мертвых мучениках. Они тоже фигурируют в этом расчете.

Б а л а н д а ш е к (упрямо). Мне смешны мнимые ценности. Единственная ценность нашего времени — это (указывает на картины) мои картины, произведения великих мучеников метафизического пупка, несчастных маньяков, а не жертв каких-то там общественных идеек — христианских, буддийских или синдикалистских — все едино. Вам понятно, господин Тефуан?

Т е ф у а н. Молчать, юнец желторотый! Я враг искусства и председатель союза борьбы с искусством во всех проявлениях, не соответствующих развитию будущего человечества. Завтра же компетентные органы подвергнут вашу галерею инвентаризации и оценке. Окончательно обо всем судить буду я.

С п и к а (вскакивая с канапе). Это он! Это мой муж! Тремендоза! (Тефуану.) Ричард! Зачем ты сюда пришел — чтоб уничтожить этот единственный в моей жизни вечер?

Т е ф у а н (холодно). Вы ошибаетесь. Бывает иногда поразительное сходство. Я — Сераскер Банга Тефуан и никогда никем иным не был. А что, супруг был на меня похож? Случается, частенько случается.

Б а л а н д а ш е к (Спике). Да показалось тебе, Спикуся! Успокойся. Наш вечер еще не прошел. (Тефуану.) А теперь слушай меня, зловещий непрошеный гость: ты призрак, и я поступлю с тобой, как с призраком. (Кричит.) Вон отсюда, сучья кровь, не то пристрелю как собаку, вместе со всем твоим председательством и искусствоненавистничеством!!! По́нято?

Сераскер стоит как вкопанный, пауза.

С п и к а. Может, и показалось. Иногда мне казалось, что и Бамблиони — вылитый Тремендоза. Впрочем, у Ричарда не было такой угреватой морды, как у этого изверга.

М а р и а н н а (предостерегающе). Не шутите так, господин Каликст.

Б а л а н д а ш е к (Тефуану, холодно). Понято или нет?

Т е ф у а н. Но, сударь...

Б а л а н д а ш е к. Никаких выкрутасов. Пошел вон, или ты уже труп. (Пауза. Оба меряют друг друга взглядом, как два петуха; вдруг Баландашек бросается на Тефуана и вышвыривает его за дверь направо. За дверью слышен грохот. Голубая портьера падает. Выбираясь из ее складок, Баландашек кричит.) Юзеф! Михал! Спустить этого типа с лестницы! Только ребра ему случайно не переломайте. Понято? (За сценой раздается шум; Баландашек прислушивается, затем подходит к обомлевшей Спике). Ну, а теперь начнется наша ночь настоящей, великой любви.

Обнимает ее.

С п и к а (бессильно ему уступая). Мне так нравится, что ты способен защитить меня.

М а р и а н н а. Да хранят вас божества вечной тьмы. Остерегайся анализировать существенные чувства, господин Каликст.

Выбегает в бальную залу. Баландашек долго и жадно целует Спику.

Конец Полудействия

Та же комната и та же мебель, что в начале полудействия. В окно слева светит солнце. На следующий день в три часа пополудни. С п и к а  сидит на диване и учит роль. Она в кремовом шлафроке с желтыми лентами.

С п и к а (читает). «Змеевидный извив твоих бронзовых мускулов сковал мне душу кольцом неведомой материи. Ты центр Небытия Вселенной, в который ввинчивается безличная и бесплодная жажда бытия. Жажда создать не что иное, чем то, что должно было быть. И это — ты, и я люблю тебя!»

На фоне последних слов слева входит  Б а л а н д а ш е к  в жакетном костюме.

Б а л а н д а ш е к. Ты что, действительно любишь меня, Спикуся?

С п и к а. Я столько ждала, когда ты наконец проснешься. Неужто ты так утомлен настоящей любовью? Или, скорее, устал притворяться, что любишь, ты, прежде времени засохший позвоночник бывшего юноши, полного надежд?

Б а л а н д а ш е к. Ты изъясняешься в стиле бездарных пьес, изготовленных по рецептам так называемой «pure nonsense theory»[5]. Скажи-ка лучше, как ты себя чувствуешь, Спикуленька?

Обнимает ее сзади.

С п и к а. Будь таким всегда. Ничего не анализируй, не думай, и я буду любить тебя вечно, даже после смерти.

Б а л а н д а ш е к. Не думай, значит — будь диким, автоматическим животным. Не думай и не существуй — ведь для мужчины это почти одно и то же. Неужели Они — женщины — никогда этого не поймут? Почему этих проклятых женщин такое множество? Почему они рыжие, черные, золотистые, пепельные блондинки?.. Когда я не могу любить одну, мне хочется миллиона девочек всевозможных мастей и расцветок. Хочется бесконечности  Б ы т и я, которую всякий негодяй-художник способен запечатлеть на любом из этих треклятых кусков полотна или картона. (Показывает на картины.) Как я завидую художникам! Бесспорно, я — эротоман, и больше ничего. Но я завидую их способности насытиться случайным светло-блондинистым или рыжим эпизодом в трамвае или где-нибудь на углу незнакомой улицы, без притязаний, без устремления к сути, без желания вечного покоя в глубинах одного чувства, без жажды смерти. О, как я им завидую, Спикуся!

С п и к а. Не будь жестоким. Значит, ничто не может заменить тебе табун пугливых разноцветных самочек? С тобой надо быть жестокой, как царь Аид был жесток к Тиндаллу, погребенному снежной лавиной, надо быть глухой к твоим мольбам о милосердии, как были глухи Парки, перерезая нить Ариадны, которой Тесей опутал фарнезийского быка!

Б а л а н д а ш е к. Хватит! Невежество нынешних актрисок удручает и вызывает стыд. Сколько я тебя учил, я — создатель новой теории восточных мифов? А ты ничего не помнишь, ничего не соображаешь. Ты обычная лентяйка и неуч. Больше я тебе ничего не скажу, не буду готовить ни к одной роли. Débrouillez vous vous-même autant que vous pouvez[6]. Довольно этого позора. Потом скажут, что я учил Спику Тремендозу. Вот до чего доводят попытки через силу впихнуть знания в женские мозжечки, за много веков так и не привыкшие к умственной работе. Чистый нонсенс в жизни — не в искусстве. Вы просто невыносимы. Вот результат новейших общественных преобразований. Тип настоящих мужчин неизбежно погибнет в этой каше. Пускай же раз и навсегда гениальные самцы станут просто автоматизированными психическими кастратами. Я вас отнюдь не виню. Мы сами пожинаем плоды нашей высокой обобществленности.