Р а б о ч и й. Ее забрали в желтый дом.
I I Г о с п о д и н (вытирая лоб). Ах! Какой кошмар! Она прождалась. Может ли быть что-нибудь ужасней!
I I Б а б а. Рано или поздно всем нам это предстоит: мы прождемся напрочь!
Из-за двери раздается страшная ругань Вахазара. Все прислушиваются.
Ф л е т р и ц и й (на фоне общего молчания). А ведь иногда, если выбрать подходящий момент, с ним можно делать все что угодно. Надо только круто взяться: фамильярно и грубо. Удивительная психология у этого подонка.
В и з г о м о р д (поднимается). Раз так, я должен попробовать.
I Б а б а. Только берегитесь, Николай. Если сразу дело не пойдет — вам крышка.
Из-за левой двери появляется Р ы п м а н. Пока дверь открыта, слышен дьявольский рык Вахазара.
Р ы п м а н. Бумаги у всех в порядке?
Г о л о с а. Так точно, господин доктор! У всех! Всё в порядке!
Р ы п м а н. Тише. Меня очень тревожит сердце Его Единственности. У него пульс 146 в минуту. Прошу не выводить его из равновесия, иначе я буду вынужден прервать прием.
Д е н д и н е т к а. Побойтесь Бога, господин доктор! Я уже седьмой час жду. Ног под собой не чую. (Садится на пол.)
Р ы п м а н. Вы что, сударыня, черт побери, издеваетесь!? Здесь есть люди, которые ждут месяцами, по десять часов каждый день, а она тут суется со своим седьмым часом! Тоже мне, дамочка!
I Б а б а. Жуткий аэротизм Его Единственности меня просто потрясает.
Р ы п м а н. Сила этого человека сверхъестественна. Я медик, но ничего не могу понять. Это какие-то неизвестные источники психической энергии. Я себе уже голову сломал, и не только голову, но все равно ума не приложу — что это может значить.
Ф л е т р и ц и й. Наркотики?
Р ы п м а н. Да где там! Его Единственность — образцовейший из всех известных мне трезвенников. Он спит час в сутки, редко полтора. А работает как шестьдесят паровых гиппопотамов. Иллирийского посла до сих пор откачать не могут после сегодняшней аудиенции. Они разработали новый проект воспитания девочек. Шедевр. Пальчики оближешь.
Д о н н а С к а б р о з а. Это как раз то, что мне нужно. Я здесь первый раз. Господин доктор, вы не могли бы рассказать поподробней?
С в и н т у с я. И мне тоже. Я хочу стать придворной Дамой Его Единственности. Хочу, чтоб у меня это было записано в красном билете — как у маленькой принцессы из Вальпургии.
Р ы п м а н (Скаброзе). Извольте. Нет ничего проще. Я восхищен вами.
Визгоморд выходит в центральную дверь. Все слушают разговор Скаброзы и Рыпмана.
Так мало матерей, которые решаются на это, а ведь результат просто великолепен. Однако требуется полная изоля...
Левая дверь распахивается, из нее вылетает I Г о с п о д и н, которому только что дали сильного пинка под зад. За ним В а х а з а р — весь его френч в пене. Дендинетка вскакивает с пола.
В а х а з а р (рычит). Хааааааааааааа!!!! Ты, похабник, ты, дубина стоеросовая!!! Ты, гнизда угреватая!!!!
I Господин валится на пол.
Ты смеешь являться ко мне с измятой бумажкой и при этом еще подписываться: «князь» — а? Ах ты, хромотень! Сизигамб ты встреснутый!!! (Обводит взглядом присутствующих.) Слушать меня!!! Я уже говорил, что для меня все равны. И ты, старая жаба, и ты, хам, дегенерат городской, и ты, лахудра, и ты, долговязая дохлятина. (Указывает по очереди на I Бабу, на Рабочего, на Дендинетку и на Первого Господина, который, вскочив, вытягивается по стойке «смирно».) Вы все — ничто, абсолютный ноль. Ради вас я посвятил себя делу наитруднейшему — полному одиночеству. Мне нет равных. Не в том смысле, как императорам или королям — я в ином духовном измерении. Я гений жизни — я столь велик, что Цезарь, Наполеон, Александр и им подобные ветрогоны рядом со мной — ничто, прах, такой же, как и вы! Вам понятно, сморчки сушеные? У меня мозг — как бочка. Я могу быть, кем только захочу, кем бы я ни пожелал. Вы понимаете меня? А???
Ф л е т р и ц и й (дрожащим голосом). Кажется, до некоторой степени я начинаю немного понимать.
В а х а з а р. Я тебе дам «некоторую степень»! А не хочешь ли до некоторой степени сдохнуть, ты, скорпион вшивый? А???
Ф л е т р и ц и й (полуобморочно). Я... ничего... Я... Ваша Единственность...
В а х а з а р (мягче). Тогда молчи и слушай. Я вижу, ты достаточно умен. (Обращается ко всем.) Я жертвую собою ради вас. Никто из вас не может этого оценить, и я от вас этого не требую. Знаю, вы говорите обо мне чудовищные вещи. Об этом я ничего не хочу знать. Доносчиков у меня нет и не будет — так же, как нет министров. Я один, как Господь Бог. Сам управляю всем и сам отвечаю за всё — только перед самим собой. Я и себя могу приговорить к смерти, когда мне придет охота — в случае, если окончательно решу, что проиграл. у меня нет министров — в этом мое величие. Я один, я одинокий дух — как пар в машине, как электрическая энергия в батарее. Но зато уж у меня действительно машина, а не какое-нибудь там полудохлое месиво. Мои чиновники — все равно что автоматы, вроде тех, что стоят на вокзалах. Опускаешь цент, и вылетает шоколадка — а не мятный леденец: шо-ко-лад-ка. (Флетрицию.) Понимаешь ты это? А??
Ф л е т р и ц и й. Да, теперь вполне понимаю. Пожалуй, впервые...
В а х а з а р (обрывает его). Ну и слава Богу. Радуйся, что понял, и заткнись. (Напыщенно, патетическим тоном.) Я веду вас к счастью, о котором вы пока и мечтать не можете. Я один знаю это. Каждый будет возлежать в своей коробочке с ватой, подобно бесценному брильянту — одинокий, один-единственный в сверхчеловеческом величии своей глубочайшей сути: такой же, как я теперь. Но только я страдаю, как тысяча чертей, принося себя в жертву ради вас, и терплю даже то, что вы считаете меня диким хамом, таким же, как вы сами — (I Господину) включая тебя, князь, ваша милость. Я чист, как непорочная девица, что грезит о белых цветах метафизической любви к своему Единственному Божеству. Я один-одинешенек, словно удивительный метафизический цветок, возросший в мрачном центре Вселенной, я одинок, как жемчужина, скрытая во чреве погребенной на дне устрицы... (Флетриций взрывается истерическим хохотом и в судорогах падает на пол.) Смейся, идиот. Я знаю, что не умею изъясняться на твоем паршивом литературном языке. Смейся. Я тебя за это не осуждаю. Любой из вас может мне выложить все прямо в лицо, да только никто не отважится, потому что за это — смерть, дорогие мои господа. Ничего не поделаешь. Но доносчиков у меня нет. И в этом часть моего величия. Говорю вам: новых людей можно создать, только уничтожая, а не вкладывая каждому в голову высокие мысли, как это делает господин писатель. Пусть себе забавляется, а я тем временем буду уничтожать — во имя прекраснейших сокровищ, во имя чудеснейших цветочков, которые расцветут в душах ваших детей, когда они очнутся в пустыне духа и будут выть, умоляя хоть об одной капле этого чего-то, этого неизменного, великого, но и столь малого, что найти его можно в каждой букашке, в каждой травинке, в каждом кристаллике, замурованном в скале...
Ф л е т р и ц и й (поднявшись, обрывает его). Неужели и в клопе, который тебя кусает ночью, о, Ваша Психическая Неэвклидовость?
В а х а з а р (холодно, но с дрожью в голосе). Что?
Ф л е т р и ц и й (грубо). Я спрашиваю, неужели и в клопе тоже? Ты, старый фигляр!
В а х а з а р (свистит, сунув два пальца в рот; толпа расступается, на бешеной скорости врываются шестеро Г в а р д е й ц е в во главе с Г н у м б е н о м). Немедленно расстрелять этого шута!!! (Указывает на Флетриция.)
Г н у м б е н. Есть. Взять его. (Указывает своим людям на Флетриция.)
Гвардейцы тут же выволакивают литератора, тот безвольно подчиняется.
