Ночь была хоть и звездная, но мутно-серая, без луны. По полю, шурша, неслась сухая поземка,

Саперы-собаководы сержант Петухов и рядовой Черкасов, получив еще с вечера боевое задание, готовились к вылазке на передний край противника: надо было найти, нащупать смертоносное минное поле врага и обезвредить его — сделать в нем проход и открыть своему батальону путь к наступлению.

Не впервые это делал сержант Петухов, но каждый раз испытывал какое-то необыкновенное чувство. Он знал, что сапер при разминировании может ошибиться только один раз, но не от этого он приходил в приподнято-возбужденное состояние, когда зрение и слух обострялись до крайности. Это самочувствие напоминало ему то, когда он, укротитель, находился в клетке среди зверей, от которых ежесекундно можно ожидать нападения. Но здесь, в боевой обстановке, было еще сложнее и опаснее. В любой момент враг мог обнаружить их я сорвать боевой план. Вот это чувство тревожного ожидания боевых действий со стороны противника больше всего беспокоило Петухова. О смерти он думал редко. Когда же эта мысль пронизывала его и мгновенно обессиливала тело, он решительно отбрасывал ее от себя. «Не я один, — думал он, — миллионы не щадят своих жизней…» С тех пор как его родное село Семеновку заняли враги, Петухов часто думал о своей матери, оставшейся в оккупации, и горькое сожаление грызло его. «Чего я не взял ее к себе жить? — думал он. — Упрямая. Сама не захотела поехать. Говорила тогда: «Ты ведь у меня, Ваня, артист, все разъезжаешь, а я что там, сынок, буду делать в городе, в чужом доме? Я из своего родного угла никуда не поеду — здесь родилась, здесь и помирать буду». — «Как ты теперь живешь, моя мама, одна, старенькая?» — мысленно спрашивал Петухов, и тут же успокаивал и себя и мать, молча… разговаривая с ней: «Потерпи, мама, еще немного. Мы вперед идем, скоро освободим и вас…»

Петухов и Черкасов оделись в белые маскировочные халаты с капюшонами и сразу стали непомерно толстыми, неуклюжими, особенно низкорослый, плотный Черкасов. Белые накидки надели и на своих серых собак. Треф в накидке вел себя спокойно, а чувствительный Пурик несколько раз встряхнулся, пытаясь сбросить с себя одежду, и успокоился лишь после того, как, очевидно, почувствовал, что она крепко привязана и когда Черкасов, его хозяин, прикрикнул строго: «Нельзя! Пурик! Фу!»

— Смотри, Черкасов, за своим псом хорошенько, — напутствовал своего подчиненного Петухов, — а то он у тебя какой-то шальной…

— Зато он у меня старательный и чуткий, товарищ сержант…

— Старательность, Черкасов, хороша при уме и выдержке, а он у тебя неврастеник.

Взяв в левую руку поводок от собаки, а в правую щуп — длинную палку с острым железным стержнем на конце, — Петухов вылез из окопа и встал на лыжи. Вслед за ним вылез и Черкасов.

Низко пригнувшись, пошли. Впереди — Петухов, а за ним, на дистанции шести-восьми шагов, двигался Черкасов. Без лыжных палок трудно идти, но они мешали бы, да и в снег их опасно тыкать — можно нарваться на мину. Противник маскирует мины в самых неожиданных местах. Противник, отступая, стал хитро минировать поля и дороги: противотанковые мины заделывал в деревянную оболочку и потому их нельзя уловить электрическим миноискателем— «пищалкой». Такие мины можно обнаружить только щупом и тонким чутьем собаки-ищейки. А между большими минами закладывают и маленькие, противопехотные, с проволочкой — чуть ее задел и… взрыв.

Поземка несется по полю, крутится около кустиков и все заволакивает в мутно-белый цвет.

Ровное снежное поле и пологая высота, на которой зацепился противник, были безмолвны, и казалось, что враг или спит, или отошел…

Нет, вон луч прожектора заскользил по белому полю, выхватывая серые кусты, и застрочил пулемет. «Ложись!»— одновременно прошептали Петухов и Черкасов и, упав в снег, замерли. Треф прильнул к земле, а Пурик, вздрагивая, прижался к Черкасову. Пулемет умолк. Оборвалась и полоса света. «Прощупывают и пугают… — подумал Петухов. — Знаем мы ваши повадки — сами побаиваетесь…»

Сняли лыжи и, воткнув их глубоко в снег около кустика, поползли. Тяжело продвигаться — тонут в снегу, во зато хорошая маскировка. В полушубках жарко и неловко ползти, а тут еще и вещевой мешок, и автомат, и противогаз, и лопата. Все тянет, давит. Поземка бьет в глаза, порошит.

Время от времени Петухов и Черкасов повелительно шептали: «Треф, ищи! Пурик, ищи!» Собаки принюхивались к снегу и, натягивая поводки, рвались вперед. Старательный и горячий Пурик тыкал нос в снег, фыркал и чихал. «Тихо, Пурик! Фу!» — сердито шептал Черкасов.

И вдруг Треф, обнюхав снег около куста, сел возле него и так выразительно взглянул на своего хозяина, словно хотел вымолвить: «Нашел». Петухов легонько проткнул щупом снег и почувствовал, что наткнулся на дерево. Мина! Петухов снял рукавицы и, засунув руки в снег, неторопливо, осторожно обшарил, прощупал деревянную мину. Нет ли около нее и под ней опасной проволочки от мины затяжного действия? Как будто нет.

Снег на руках тает, а кожа стынет — пощипывает мороз. Надел руковицы, выкопал ящик лопатой. Ох, какой тяжелый — будто гвоздями набит! Отполз с ним влево и поставил на попа. Так виднее. Вздохнул и вытер рукавом пот с лица. Ух, велика беда начало! Нащупали минное поле — теперь надо много потрудиться… Вот и Черкасов правее тоже обнаружил мину; возится в снегу, а рядом с ним суетится Пурик и помогает хозяину выкапывать мину. Медвежья услуга! Нарвется проклятый пес когда-нибудь… По лапам его надо бить, а Черкасов с ним миндальничает.

Недалеко, над окопами врага, низко тарахтел По-2 — «кукурузник», как его в шутку прозвали наши солдаты, и вскоре один за другим раздались взрывы. Это летчик сбросил в окопы несколько мелких бомб. Пурик задрожал и заскулил. «Фу!» — прошептал Черкасов. Пурик прижался к боку хозяина и затих. Застрекотали зенитные пулеметы, и словно серными спичками кто-то зачиркал по небу — это побежали трассирующие пули. Скользнул вверх луч прожектора, но «кукурузник», прижимаясь к земле, тарахтит уже где-то в своей стороне, «Ушел! — радовался Петухов. — Не дает им покоя и от нас отвлекает… Молодец!»

И опять тишина. Молчат. Притихли. Можно продолжать работу. Петухов и Черкасов вытерли досуха закоченевшие руки и всунули их в меховые рукавицы. Как в них тепло и уютно рукам! Так бы и не вынимал. Но время идет, и надо работать, работать, чтобы до рассвета вернуться к своим. Опять раздаются тихие голоса собаководов: «Ищи! Ищи!» Собаки, принюхиваясь к снегу, натягивают поводки.

Сколько прошло времени с тех пор, как они начали свои поиски, трудно сказать. Может быть, два, или три, четыре часа. Сердце стучит гулко, напряженно, и чувствуется, как пульсируют жилки на висках. Мокрая от пота рубашка приклеилась к спине, а руки закоченели, и пальцы плохо сгибаются. Растерли их снегом, вытерли насухо а спрятали в рукавицы. Кажется, все. Проход сделан и деревянные мины справа и слева от прохода, как вешки, указывают безопасный путь. Вражьи окопы совсем близко. Теперь надо незаметно уйти. Отползти немного назад. Надо передохнуть. А то и собаки устали. Поджимают ноги — как бы не отморозили подушечки лап.

— Сколько вы взяли, товарищ сержант? — прошептал Черкасов.

— Двенадцать.

— А я тринадцать. Пурик мой молодец, Поднимемся, товарищ сержант?

— Нет, Черкасов, надо ползти до лыж.

Петухов знал, что если противник их обнаружит, то насторожится и до рассвета снова может заминировать проход.

Проползли уже много, лыж не видать. Странно! Поземка замела следы. Наверно отклонились в сторону.

— Черкасов, иди вперед. Да смотри, осторожно. Солдат встал, отряхнулся от снега и зашагал вперед, глубоко увязая в снегу. Вслед за Черкасовым, в нескольких от него шагах, шел Петухов. Пурик вдруг метнулся в сторону и, вырвав из рук хозяина поводок, ткнулся носом в снег и быстро заработал передними лапами.

— Пурик, назад! — тихо крикнул Черкасов, Раздался взрыв, и Пурик упал.