— Я гарантирую вам образцовый порядок, — пробасил режиссёр.

— Ну ладно. Попробуем.

По ходу кинокартины медведь должен бросаться в кусты, где будут находиться женщина с ребенком, а охотник будет стрелять в зверя и ранит его в ухо.

Съемки надо было произвести раздельно: сначала снять женщину с мальчиком, собирающих ягоды, а потом снять медведя, бросающегося в кусты и якобы нападающего на людей. Но как же заставить медведя проделывать это действие, да еще на свободе? «На приманку пойдет», — решил Ладильщиков. В кусты поставил миску с медом и повел туда медведя. Покушав несколько раз мед, Мишук охотно бросался в кусты. Создавалось полное впечатление, что медведь кидается на людей, находящихся в кустах.

Но надо было еще показать, что охотник ранил медведя. Как же это сделать? Ладильщиков придумал маленькую хитрость: перед тем как пустить медведя в кусты, он ущемил его ухо бельевой прищепкой и держал ее так несколько минут, а потом прищепку снимал с уха и пускал медведя. В этот момент охотник стрелял в зверя и тот, потирая больное ухо лапой, будто раненый, сердито ворчал и лез в кусты. Выстрел производился условно, без звука. Да это и не имело тогда особого значения, так как кино было еще немым.

Все были на своих местах: кинооператор стоял за треногой киноаппарата, нацелив его на медведя, актер-охотник с ружьем в руках спрятался в отдалении за дерево, а Ладильщиков и Ваня придерживали медведя за ошейник, обшитый для маскировки бурой шерстью. Стоявший в стороне режиссер повелительно крикнул:

— Начали!

Ладильщиков снял прищепку с уха медведя и проговорил:

— Мишук, мёд, мёд…

Медведь торопливо зашагал в кусты, потирая лапой больное ухо.

— Камера! — крикнул кинооператор и стал быстро крутить ручку киноаппарата, застрекотавшего, как трещотка.

В этот миг неожиданно раздался выстрел и громовым эхом раскатился по роще. Медведь вздрогнул, зарычал и, замотав башкой, взмахнул передними лапами, словно проверяя, есть ли на нем цепь. Цепи нет! Почувствовав полную свободу и забыв про мед, разъяренный медведь бросился на кинооператора.

— Мишук! Мишук! Стой! — крикнул Ладильщиков и, взмахнув палкой, встал на его пути,

— Бейте его, бейте! — кричал побледневший кинооператор, свалив свой аппарат и удирая в кусты. Мгновенно исчезли и актер, стрелявший в медведя, и кинорежиссер с львиной головой.

Ладильщиков замахнулся и хотел ударить медведя по голове, но, боясь повредить ему глаза и череп, скользнул палкой по спине. Мишук толкнул хозяина лапой и, свалив его на спину, впился зубами в плечо.

Ваня схватил миску с медом и, показывая ее медведю, закричал:

— Мишук! Мёд! Мёд!

Но медведь не обращал внимания на приманку. Изо рта у него текла слюна и показался черноватый влажный Язык. Дыхание тяжелое, горячее, сопящее, Ладильщиков ухватил язык и, вытянув его на сторону, сильно перекрутил. От резкой боли медведь взревел и выпустил плечо.

— Ваня, давай цепь! — крикнул Ладильщиков.

Ваня подбежал с цепью в руках и пристегнул ее к ошейнику.

— Крути к дереву! — крикнул Ладильщиков.

Ваня быстро замотал цепь вокруг березы и щелкнул карабинчиком. Ладильщиков встал. На плече просочилась кровь. У Вани дрожали руки.

— Давайте, дядя Коля, я перевяжу. Здорово он вас помял?

— Чувствительно.

Из кустов показались кинорежиссёр со всклокоченной копной волос, бледнолицый оператор и актёр с ружьём, игравший роль охотника. Приклеенная борода у него наполовину оторвалась и висела клочками.

Режиссер закричал на актера:

— Какой чёрт вас угораздил стрелять? Кто вам позволил?!

— Я хотел, чтобы эта сцена была правдивее, жизненнее, — растерянно оправдывался актер.

— Умник! Ваша глупая выходка чуть не стоила человеку жизни! А вы — «жизненнее»!..

Кинооператор с перепугу не мог говорить. Белое лицо его покрылось розовыми пятнами, а черные усики подергивались. Он молча собирал с земли части своего киноаппарата, разбившегося при падении.

Ладильщикова отправили в больницу.

После того как Николай Павлович поправился, сцену в лесу все-таки засняли.

— Маша, принимай подарок! — крикнул Николай Павлович, входя в дом. В руках у него была корзинка, покрытая мешком.

Николай Павлович приоткрыл мешковину, и Мария Петровна увидела на дне корзинки рыжевато-серого щенка. Уши у него были приподняты, а косо поставленные глаза диковато посверкивали.

Мария Петровна, довольная, улыбнулась.

— О, какой хороший!

Она хотела взять его на руки, но щенок испуганно прижался к корзине и щелкнул острыми зубками,

— У, злючка! А ну, вытряхни его.

Николай Павлович опрокинул корзинку. Щенок вывалился, прижался к стене и, дико озираясь, защелкал зубами.

— Какой худой! Где ты такого дикаря достал?

— У одного охотника.

— Какой-то странный щенок. И уши у него торчат не как у овчарки. Наверное, метис.

— Ничего, вырастет, хороший будет, — с улыбкой сказал Николай Павлович. — Приручим его, обучим, и он будет работать.

Мария Петровна любовно ухаживала за щенком, и ой у нее ел все: и молоко, и мясо, и картошку, и хлеб, и даже яблоки. Но сколько ни ел, по-прежнему был сухопарый, с втянутым животом.

— Коля, что же Абрек не поправляется? Больной он, что ли? — спросила Клавдия Никандровна.

— Нет, это у него такой экстерьер [5].

— А почему он не лает и хвост несет по полу, как волчонок?

— Не знаю.

Щенок был лобастый, морда втянуто-заостренная, а передние ноги как-то неестественно сближены.

— Чудной какой-то щенок… — сказал Ваня, — на волчонка смахивает.

Абрек так привязался к Марии Петровне, что не подпускал к ней других животных и даже людей.

Как-то Николай Павлович в шутку хлопнул жену по плечу. Абрек кинулся на него и порвал ему пальто.

— И злюка, как волк, — сказала Клавдия Никандровна.

Однажды Николай Павлович, Мария Петровна и Ваня ушли в цирк.

На город надвигалась огромная темно-синяя туча, и глухо рокотал гром. В комнате потемнело. Предвестник грозы — вихревой ветер — налетел вдруг и высоко поднял тучи серой пыли, закружил мусор. Торопливо закрывая окна, Клавдия Никандровна крестилась и приговаривала испуганно: «Ох, господи, сила небесная…» Засвистело, завыло в трубе и в окнах так, словно на дворе была снежная вьюга. Щенок поднял нос кверху и завыл протяжно, тоскливо: у-у-у-у…

— Поди прочь, паршивец! — крикнула Клавдия Никандровна, замахнувшись на него веником. — Беду накликаешь…

Клавдия Никандровна думала, что если собака воет, то быть в доме беде.

Когда же из цирка пришел Николай Павлович, Клавдия Никандровна сказала:

— Коля, а ведь ты нас обманул.

— Как?

— Да ты не щенка, а волчонка принес.

— Ну, если вам не нравится, отдадим его в зоопарк.

— Что ты, Коля, — возразила Маша, — Он уже прижился у нас. И я к нему привыкла. А почему ты мне сразу не сказал, что это волчонок?

— Боялся, что ты не примешь. Я и сам-то не особенно верю, что из него толк будет.

— Чудак ты, Коля! Я ведь сразу узнала звереныша.

Начали понемногу дрессировать волчонка. К тумбе, будущему исходному месту своей работы, волк привык довольно быстро, так как лишь на тумбе стали его кормить. Как только приходило время кормежки, Мария Петровна подавала команду:

— Абрек, на место!

Волк вспрыгивал на тумбу и глотал слюну, ожидая пищи. Но ничего другого он не хотел выполнять. По кругу он кое-как научился бегать, а прыгать через барьер и в обруч не хотел, и никакая приманка не соблазняла его.

Прошло полгода, наступила осень, и прежнего захудалого волчонка нельзя было узнать: ростом он стал с собаку овчарку.

Николай Павлович и Ваня с Мишуком были на гастролях. Дома хозяйничали Мария Петровна и Клавдия Никандровна.

Как-то вечером Мария Петровна возилась на огороде, выкапывая свеклу, а Клавдия Никандровна вывела Абрека на поводке погулять.