Ваня стеснялся брать Веру под руку — он никогда ещё так не ходил, хотя ему и очень хотелось быть поближе к Вере. Ухватившись мизинцами рук, они бродили по парку. Под их ногами шелестел густой пырей, словно шептал им:

«Будьте такими же сильными, как я, глубоко вросший корневищем в землю».

— Ваня, а где у тебя отец и мать? — спросила Вера,

— Отца нет. Погиб на войне, а мама в Семёновке.

— Как же она тебе позволила со зверями работать?

— Она не позволяла. Я сам ушёл. А потом смирилась. Я к ней каждый год езжу, помогаю.

— Уж очень работа у тебя, Ваня, опасная и неинтересная, — кормить зверей да чистить клетки.

— Кому как, а мне нравится, — проговорил он, — я ведь ассистент у Николая Павловича.

— Какой же ты ассистент? — усмехнулась Вера, Ваня насупился:

— Я такой же помощник, как ты у своего профессора. Допустим, Николай Павлович захворал или ещё что — я за него выступлю.

— А ты не боишься?

— Сначала немного робел, а потом свыкся. Звери меня не трогают. Они уважают тех, кто к ним хорошо относится.

Бывали у Вани и Веры такие моменты, когда они подолгу молчали, и им обоим было радостно, приятно. Шел как бы молчаливый душевный разговор, и никому не хотелось спугнуть эту счастливую тишину.

Иногда они катались на лодке, и Вера тихо пела задумчивую песню:

Когда же на башенке главного здания медный колокол бил два часа ночи, Вера тихо вскрикивала;

— Ой, Ваня, поздно! Иди.

Трамваи уже не ходили, и Ваня добирался домой пешком. Он бежал напрямик: надо было до рассвета быть дома. А то ругать будут. На пути его— сосновые рощи, перелески, дачи и луга, покрытые росой. От росы ноги становились влажными, но Ваня этого не замечал. Он чувствовал в себе такую силу, что готов был бежать десятки километров!

На горизонте розоватой полоской занималась утренняя заря и становилась всё краснее и краснее, охватывая чуть ли не полнеба.

Ваня не шёл в калитку. Она была заперта, и ему не хотелось беспокоить спящих людей, которые ему стали близкими, почти родными. Он перелезал через забор и прыгал. С басовитым лаем к нему бросался огромный пес, но, услышав знакомый голос, замолкал и ласкался.

Ваня залезал на сеновал и, усталый и радостный, ложился на приготовленную ему постель. Ух, как тут хорошо! Пахнет сеном, словно чаем. А вот у изголовья стоит кувшинчик с молоком и краюха белого хлеба. Это всё бабушка приготовила, Ваня засыпал не сразу. Растянувшись на спине и глядя в серую дощатую крышу, он мечтал. Разные мысли сумбурно перескакивали с одной на другую, обрывались, кружились и, сталкиваясь, как бабочки вокруг огня, горячо волновали воображение. Ване хотелось быть красивым, сильным и знаменитым. И всё это для того, чтобы больше понравиться Вере.

Утром Ваню не поднимали рано.

— Пусть поспит, — говорила Клавдия Никандровна, — он поздно пришёл. Молодо-ой…

Ваню будили лишь к завтраку.

После свидания он был какой-то притихший, сдержанный и рассеянный, но послушно-старательный в работе, Ему хотелось угодить близким людям, он был предупредителен и нежен. В нём со дня на день нарастала огромная, какая-то ноющая, радостная ласка и к людям и к животным. Временами ему хотелось броситься к ним, обнять их, поцеловать и сказать: «Милые вы мои… Хорошие, Как я вас всех люблю!»

Ване сшили выходной шерстяной костюм, но он одевал его и в рабочие дни, когда к ним приходила Вера. А перед тем, как пойти к ней на свидание, он долго смотрелся в зеркало и причесывал непослушные жёсткие волосы: сбоку они ёжиком топорщились, а на лоб всё время падал чуб — весь вид портит, противный!

— Хорошится наш кавалер-то… — с улыбкой заметила Клавдия Никандровна.

— Ну и пусть, — сказала Мария Петровна, — мне нравится Вера. Серьёзная девушка.

— А зверей боится, — проговорил Николай Павлович, — разве такая подруга нужна укротителю?

— Не всем же, Коля, быть такими отчаянными, как вы с Машей, — сказала Клавдия Никандровна.

Обычно Ваня приходил к Вере взволнованным и весёлым, а сегодня пришел печальным.

— Что с тобой, Ваня? — спросила Вера.

— Завтра уезжаем.

— Куда?

— На гастроли. — Надолго?

— Месяца на два.

— А ты, Ваня, будешь мне писать?

— Конечно, буду, только… — Что только?

— Скучно мне без тебя, Вера…

— И мне тоже, Ванюша.

Расставаясь с Верой, Ваня сказал решительно, словно об этом он много думал:

— Верочка, когда я стану совсем настоящим укротителем, я приеду за тобой.

— Что?

— Ну вот… со мной вместе будешь…

— Я зверей, Ванюша, очень боюсь.

— Э, чудачка! Зато мы всегда, всегда будем вместе. Со мной тебе не страшно — я буду беречь тебя и любить…

Они долго смотрели в глаза друг Другу, и Ваня, держа Верины руки в своих руках, думал: «Какие у неё маленькие, нежные лапоньки. И сама-то она маленькая, легкая… Подхватить бы её сейчас на руки, покружить и унести далеко-далеко…

Они поцеловались и разошлись, но, разойдясь в разные стороны, остановились, обернулись и снова сошлись. Трудно было расстаться.

— Ну, теперь разойдемся, Ванюша, и не надо оборачиваться, — сказала Вера. — Хорошо? Иди, милый.

Они отошли друг от друга уже далеко и вдруг одновременно, словно по какому-то внутреннему душевному сигналу, обернулись. Нет, надо же быть волевым! Прощально помахав рукой, они пошли дальше, каждый своим путем, упрямо не оборачиваясь.

Ваня с замиранием сердца думал: «Какая она хорошая… Так бы и не расставался с ней никогда…» А Вера, уходя, думала: «Какой он добрый, сильный и смелый. С ним так хорошо, так хорошо… Ушла бы с ним хоть на край света!..»

Спокойная, ровная жизнь небольшого текстильного городка, стоявшего на реке Клязьме, была взбудоражена громковещательной афишей, сочиненной и намалеванной местным художником Кузьмой Балуевым: «Новость! Сенсация! Только проездом! Гастроли единственного в мире аттракциона смешанной группы разных зверей и животных под руководством чемпиона республики, борца с дикими кровожадными зверями, Николая Павловича Ладильщикова. В один вечер Ладильщиков будет бороться с диким 18-пудовым медведем, с удавом-великаном и со львом. Борьба без намордника, с необрезанными когтями и неудаленными клыками. Постель на зверях! Челюсть смерти! Кто сильнее — человек или зверь?

Риск, отвага, сила, неустрашимость!

Ладильщиков продемонстрирует ряд силовых номеров своего обширного атлетического репертуара, показывающего его колоссальную силу.

Спешите видеть! Спешите видеть!»

Посредине афиши был нарисован полуобнаженный великан с бугристыми мышцами, обвитый толстой змеей, а рядом с ним такой же огромный медведь с оскаленной мордой.

Эта крикливая реклама не понравилась Николаю Павловичу, но её автор Балуев категорически сказал:

— Не надо скромничать, товарищ Ладильщиков, Я знаю нашего зрителя. Рабочий народ любит силу и мужество. Вот увидите, билеты пойдут нарасхват.

Кузьма Балуев был киномехаником в рабочем клубе, но прирабатывал на стороне, малевал афиши и занимался фотографией. Балуев любил выпить и хотя зарабатывал много, но ему вечно не хватало денег. Недаром говорят в народе: с вином поводишься — нагишом находишься.

Билеты, действительно, расхватали за один день.

Место для представления было избрано в саду, в летнем театре, оборудованном довольно примитивно: навес, эстрада и простые скамейки без спинок. Но зато вместимость большая. Помимо «сидячих» мест продали сотни две входных билетов. Ребятишки проникли в сад через забор, и театр был окружен большой толпой законных зрителей и «зайцев».