— И ты написал ему?
— Написал.
— Как же ты написал, папа?
— Ну, приблизительно в таком роде: "Сэр Питер Чиллингли имеет честь приветствовать лорда Хотфорта и считает своим долгом сообщить его светлости, что он советовался с лучшими юристами по поводу своих прав на рыбную ловлю и просит извинения, если осмелится предложить лорду Хотфорту тоже посоветоваться с юристом, прежде чем оспаривать эти права".
— Спасибо, папа, теперь я понял…
В этот вечер Кенелм написал следующее письмо:
"Мистер Чиллингли имеет честь приветствовать мистера Батта и считает своим долгом сообщить, что берет уроки бокса, и просит извинения, если осмелится предложить мистеру Батту также брать уроки бокса, прежде чем драться с мистером Чиллингли в следующем семестре".
— Папа, — сказал Кенелм на следующее утро, — мне нужно написать школьному товарищу, которого зовут Батт. Он сын адвоката, которого все зовут судьей. Но я не знаю его адреса.
— Это легко уладить, — сказал сэр Питер, — судья Батт — человек известный, и его адрес можно найти в судебном справочнике.
Адрес был — «Блумсбери-сквер». Кенелм послал туда свое письмо и скоро получил следующий ответ:
"Ты просто нахальный болван, и я вздую тебя до полусмерти.
Роберт Батт".
Это вежливое послание окончательно подавило угрызения совести у Кенелма Чиллингли, и он стал ежедневно брать уроки мускульного христианства у преподобного Джона Столуорза.
После каникул Кенелм поехал в школу, и чело его уже не было омрачено заботами. Через три дня он написал преподобному Джону:
"Любезный сэр, я отколотил Батта. Знание — сила!
Любящий Вас Кенелм.
P. S. После того как я побил Батта, я с ним помирился".
С этого времени Кенелм стал преуспевать. Похвальные письма от знаменитого директора школы так и сыпались на сэра Питера. К шестнадцати годам Кенелм стал старшиной школы и по окончании ее привез домой письмо от своего Орбилия с надписью «секретно». Сэр Питер прочел:
"Любезный сэр Питер Чиллингли!
Меня никогда так не тревожила будущая карьера моих воспитанников, как карьера Вашего сына. Юноша столь талантлив, что из него легко может выйти великий человек. Но он настолько своеобразен, что может стать известным всему свету своими странностями. Выдающийся педагог доктор Арнольд говорит, что разница между мальчиками заключается не столько в дарованиях, сколько в энергии. У Вашего сына есть дарования, есть и энергия, а в то же время ему кое-что недостает для успеха в жизни, ему не хватает способности сходиться с людьми. Нрав у него меланхолический и поэтому нелюдимый. Он никогда не будет действовать заодно с другими. По натуре он довольно ласков; другие мальчики любят Вашего сына, особенно маленькие, которые считают его героем, но у него нет ни одного близкого друга. Что касается его знаний, то он хоть сейчас мог бы поступить в колледж и непременно там отличится, если только захочет приложить к этому хоть небольшие усилия. Но я осмелюсь подать Вам совет: пусть он еще пару лет знакомится с жизнью. Это привьет ему более практические взгляды на действительность. Хорошо бы послать его к частному наставнику, не педанту, а человеку светскому, понимающему в литературе, и лучше всего в столицу. Словом, я хочу сказать, что мой юный: воспитанник непохож на всех остальных. Если Вы не сумеете сблизить его с людьми, он, обладая качествами, с которыми можно сделать в жизни немало, боюсь, не, сделает ничего. Простите за смелость, с какою я к Вам обращаюсь, и припишите ее только исключительном участию к судьбе Вашего сына.
Искренне Вам преданный Уильям Хоргон".
Получив это письмо, сэр Питер не стал созывать семейный совет, так как его три незамужние сестры едва ли могли сказать что-либо путное. Что же касается мистера Гордона, то он в конце концов все-таки подал в суд на сэра Питера, обвинив его в порубке леса, и так как дело свое он, конечно, проиграл, то немедленно заявил сэру Питеру, что больше не считает его родственником и презирает как человека. Это было сказано не совсем в таких выражениях, а в более прикрытых, но тем самым еще более язвительных. Оставались еще двое Чиллингли. Сэр Питер пригласил Майверса на неделю поохотиться в Эксмондеме, а пастора Джона попросил навестить его.
Мистер Майверс приехал. Шестнадцать лет, протекшие с тех пор, как он впервые был представлен читателю, мало изменили его наружность. Он любил говорить, что в молодости светский человек должен казаться старше своих лет, а в среднем возрасте и до самой смерти — моложе. И сам открывал секрет, как этого достигнуть: "Надевайте пораньше парик, и вы никогда не будете седым".
Не в пример большинству философов, Майверс применял свои теории на практике. В расцвете юности он стал носить парик такого фасона, которому не страшно было время, то есть не кудрявый и щегольской, а с прямыми волосами и без всяких претензий, С того дня, как он надел этот парик — ему тогда было двадцать пять лет, — он стал казаться тридцатипятилетним. Таким он казался и теперь, когда ему уже стукнуло пятьдесят.
— Я намерен, — говорил он, — оставаться тридцатипятилетним всю жизнь. Прекрасный возраст! Пусть говорят, что мне больше, но я не стану в этом признаваться. Никто не обязан сам себя обличать.
У мистера Майверса были еще другие афоризмы на эту серьезную тему. Один из них гласил: "Никогда не соглашайтесь быть больным. Никогда не признавайтесь ни себе, ни другим, что вы больны, и никогда не признавайтесь в этом самому себе. Болезнь — такая вещь, которой человек обязан противиться с самого начала. Не давайте ей пробраться в ваше тело. Но сообразуйтесь со своим здоровьем и, выяснив, какой именно образ жизни для вас полезнее, соблюдайте его в точности". Майверс ни за что не пропустил бы своей обычной пешей прогулки в парке перед завтраком, хотя, поехав в Сент-Джайлс в экипаже, он мог спасти бы этим Лондон от гибели.
Другой афоризм Майверса таков: "Если вы хотите всегда быть молодым, живите в столице и никогда не оставайтесь в провинции больше чем на несколько недель. Возьмите для сравнения двух человек одинакового сложения и возраста, скажем, лет двадцати пяти. Пусть один живет в Лондоне и ведет регулярный образ жизни английского клубмена, другой же проводит все время в какой-нибудь сельской местности, какую обычно нелепо называют здоровой. Взгляните на обоих, когда они достигнут сорокапятилетнего возраста. Лондонец сохранил фигуру — у сельского жителя образовалось брюшко. У лондонца прекрасный, ровный цвет лица — кожа на лице сельского жителя обветренная, а может быть, и дряблая".
Третья аксиома Майверса была такого рода: "Никогда не обзаводитесь семьей — ничто так не старит, как семейные радости и родительские узы. Не множьте своих забот и замкните жизнь самым тесным кругом. Зачем прибавлять к чемодану ваших неприятностей еще шляпные картонки леди и целый фургон для детской? Не будьте честолюбивы — это приводит к подагре. Честолюбие требует от человека больших лишений и ничего не дает ему взамен до той поры, когда он уже перестает чему-либо радоваться".
Интересно еще такое его изречение: "Свежий ум способствует физической свежести. Впитывайте в себя лишь сегодняшние идеи, вчерашние отбрасывайте. А что касается завтрашних, то будет достаточно времени обдумать их, прежде чем завтра превратится в сегодня".
Сохранив здоровье и молодость соблюдением всех этих правил, Майверс появился в Эксмондеме lotus, teres [26], но не rotundus [27]. Это был человек среднего роста, стройный, прямой, с правильными четкими, хотя и мелкими чертами лица, тонкими губами и превосходными зубами, ровными и белыми, чему был обязан отнюдь не зубному врачу. Ради зубов он избегал кислых вин, особенно рейнвейна, сладких блюд и горячих напитков. Он даже чай пил холодным. "Есть две вещи в жизни, говорил Майверс, — которые мудрец должен сохранять ценой всевозможных жертв: здоровый желудок и эмаль зубов. Для многих бедствий есть утешение, но при несварении желудка и зубной боли вас не утешит уже ничто".
