— Нет ничего легче, — сухо сказал фермер, — вам стоит только прогуляться с Джесси после заката солнца, и вы познакомитесь с Томом Боулзом, да так, что с месяц, пожалуй, будете помнить эту встречу.

— Благодарю вас за предупреждение, — тихо и задумчиво ответил Кенелм. Приму его к сведению.

— Рад, что вы меня правильно поняли. Мне, право, было бы жаль, если бы с вами что-нибудь случилось, а иметь дело с Томом Боулзом, когда он входит в раж, это все равно что драться с бешеным быком. Однако завтра надо рано быть на ногах; я только обойду конюшни и пойду спать. Не мешает лечь и вам.

— Благодарю и последую вашему совету. Молодые девицы, я вижу, уже ушли. Доброй ночи!

Проходя по саду, Кенелм встретил Сэндерсона-младшего.

— Боюсь, — оказал поклонник прогресса, — что вы нашли моего отца страшно скучным человеком. О чем вы толковали?

— О девушках, — ответил Кенелм, — предмет всегда страшный, но не всегда скучный.

— О девушках? Старик говорил о девушках? Вы шутите!

— Желал бы обладать этой способностью, но мне это никогда не удавалось. Даже в колыбели я сознавал, что наше земное существование — вопрос серьезный и шуток не допускает. Никогда не забуду, как я в первый раз принимал касторку. И вы, мистер Боб, наверно, прошли через это преддверие к сладостям жизни. Углы вашего рта так и остались опущенными, после того как вы вкусили это целебное снадобье. Подобно мне, вы серьезный малый и не склонный к шуткам. Что я говорю! Поклонник прогресса непременно должен быть недоволен настоящим положением вещей. А хроническое неудовольствие не признает минутного облегчения посредством шутки.

— Перестаньте, пожалуйста, дразнить меня, — взмолился Боб, оставив свой дидактический тон, — и скажите мне лучше, говорил ли вам что-нибудь обо мне отец?

— Ни слова; единственное лицо мужского пола, о котором шла речь, это Том Боулз.

— Драчун Том? Ужас всей округи? А, понимаю, старик боится, чтобы Том меня не поколотил. Но Джесси Уайлз вовсе не стоит стычки с этим скотом. Просто срам для правительства!

— Как, разве правительство не оценило геройского духа Тома Боулза или, напротив, не положило преграды избытку его энергии?

— Чепуха! Позор для правительства, что отца Тома не заставили послать сынка в школу. Если б образование было всеобщим…

— Вы думаете, тогда не было бы скотов? Возможно. Но вот в Китае широко распространено образование, и там же распространено наказание палками. Но припоминаю: вы сказали, что школьный учитель теперь в почете и настал век просвещения.

— Да, в городах, но не в таком захолустье, как у нас. Вот об этом-то я и хочу с вами поговорить. Я чувствую себя здесь затерянным, погибшим. У меня есть способности, сэр, и они могут проявиться только при общении с равными мне по уму. Не согласитесь ли вы мне помочь?

— С величайшим удовольствием.

— Дайте отцу понять, что теперь, когда я получил образование, он не может требовать от меня, чтобы я ходил за плугом и откармливал свиней. Намекните ему, что наиболее подходящее для меня место — это Манчестер.

— Почему же именно Манчестер?

— Там у нас родственник, он возьмет меня к себе в торговую контору. Только бы согласился отец! А Манчестер задает тон всей Англии.

— Я сделаю все от меня зависящее, чтобы содействовать вашему желанию, Боб. Мы живем в свободной стране, и каждому должно быть дано избирать свой собственный путь. И если даже человек пропадет, он, по крайней мере, не испытает тяжелого сознания, что его гнали по этому пути против воли. Ему некого винить, кроме себя самого. Это, скажу вам, мистер Боб, большое утешение. Когда, попав в беду, мы виним в этом других, то невольно становимся несправедливы, придирчивы, бессердечны, злобны и даже, чего доброго, мстительны. Мы поддаемся чувствам, которые подрывают наши нравственные устои. Когда же нам не на кого пенять, кроме как на самих себя, мы становимся скромны, раскаиваемся и после этого бываем снисходительны к другим. В самом деле, самообвинение — очень полезное упражнение совести, которое истинно хороший человек должен выполнять ежедневно. А теперь будьте так любезны показать мне комнату, где я буду спать и забуду на несколько часов, что я живу, — лучшее, что с нами может случиться в этом мире, любезный мистер Боб! Жизнь еще не так плоха, если мы можем забыть о ней, едва коснувшись головой подушки.

Молодые люди дружелюбно вошли в дом. Девушки уже отправились спать, одна хозяйка ждала Кенелма, чтобы проводить его в комнату для гостей, красиво обставленную двадцать два года назад по случаю свадьбы хозяина. Эта комната была тогда отделана на средства матери миссис Сэндерсон и предназначена для нее самой. Канифасовые занавески и клетчатые обои казались такими же новыми и чистыми, как двадцать два года назад.

Оставшись один, Кенелм разделся. Но, прежде чем лечь, он обнажил правую руку, согнул ее и внимательно осмотрел и проверил состояние мышц, поглаживая левой рукой шаровидную выпуклость верхней части руки. Довольный размером и твердостью этой принадлежности боксера, он вздохнул и тихо произнес:

— Боюсь, что мне придется вздуть Тома Боулза.

Пять минут спустя он уже спал.

На следующий день сенокос был окончен, большую часть уже высохшего сена увезли и начали метать в стога. Кенелм работал так же усердно, как и накануне, когда его похвалил Сэндерсон. Но, вместо того чтобы отказываться, как прежде, от знакомства с мисс Джесси Уайлз, он к полудню постарался оказаться поближе к этой опасной красавице и начал с ней разговор:

— Я боюсь, что вчера обошелся с вами грубовато, и хочу просить у вас прощения.

— Ах, это мне следовало бы просить у вас прощения за то, что я осмелилась заговорить с вами, — ответила девушка тем простым и ясным английским языкам, который теперь гораздо больше распространен среди деревенских жителей, чем уверяют нас многие популярные романисты, — но я подумала, что вы у нас, наверно, чувствуете себя чужим. Я просто хотела сделать вам что-то приятное.

— Я в этом совершенно уверен, — заметил Кенелм, рыцарски сгребая ее охапку сена вместе со своей. — И я очень хотел бы дружить с вами. Кажется, уже пора обедать, а миссис Сэндерсон наполнила мои карманы превкусными сандвичами с мясом, которыми я буду рад поделиться, если вы не откажетесь отобедать со мной здесь, вместо того чтобы идти домой.

Девушка поколебалась, потом покачала головой.

— Боитесь, что ваши соседи сочтут это дурным?

Джесси мило поджала губки и сказала:

— Я не очень забочусь о том, что говорят люди, но ведь это и вправду будет нехорошо?

— Вовсе нет. Позвольте мне успокоить вас. Я пробуду здесь всего дня два, и нам вряд ли придется встретиться еще, но, прежде чем я уйду, я был бы рад оказать вам хоть небольшую услугу.

Говоря это, Кенелм перестал ворошить сено и, облокотившись на грабли, в первый раз внимательно посмотрел на прекрасную работницу.

Да, она решительно хороша, хороша на редкость: ее пышные каштановые волосы были изящно причесаны и убраны под соломенную шляпу, без сомнения, ее собственной работы, ибо ничто так не развивает в деревенской девушке кокетства, как умение плести шляпы. У нее были большие кроткие голубые глаза, тонкие мелкие черты, а лицо, хотя и со здоровым румянцем — нежнее, чем обычно у сельских красавиц, подверженных действию ветра и солнца.

Она улыбалась, слегка краснея, пока Кенелм рассматривал ее, и, подняв глаза, бросила на него кроткий и доверчивый взгляд, который Мог бы пленить философа и обмануть завзятого волокиту. И все же Кенелм по интуиции, которая часто бывает вернее рассудочного знания, полного сомнений и противоречий, тотчас почувствовал, что в душе этой девушки кокетство, может быть, бессознательное, соединялось с невинностью ребенка. Он склонил голову и отвел от девушки свой пристальный взгляд, проникаясь к ней такой нежностью, точно она была ребенком, искавшим его покровительства.

"Непременно, — решил он, — я непременно должен отколотить Тома Боулза! Впрочем, сперва надо выяснить: может быть, в конце концов, он ей нравится".