Доводы этих убежденных социалистов различного толка вполне убедили реформаторов в том, что укрепление общины позволит сохранить и политическое спокойствие, идеалом которого почиталась Николаевская Россия.

Таким образом, под дальнейшее экономическое развитие России была заложена мощнейшая мина замедленного действия, взрыв который и вылился в революцию 1917 года!

Сама же по себе политическая ситуация в России нисколько не казалась идеальной ни Чернышевскому, ни многим другим.

В 1859–1860 годах многим уже начинало казаться, что готов и пожар крестьянской революции, и искра в образованном обществе, готовая его поджечь. Все дворяне, убедившись, что крепостных у них действительно готовятся отобрать, обнаружили вдруг в себе отчаянных революционеров.

Вот типичный для того времени рассказ Н.А. Добролюбова,[340] пересказанный позднее Чернышевским одному из его соратников по каторге: «Идет однажды Добролюбов по улице, встречает полковника (Николай Гаврилович назвал фамилию, но я ее не помню; кажется, Пузыревский), с которым был немного знаком. Полковник говорит ему: «Мне надо бы найти репетитора для мальчика — арифметику ему преподавать; не имеете ли кого-нибудь в виду?» — «О! многих имею; хотя бы, например…» Полковник перебивает Добролюбова: «Постойте, постойте! я не упомянул: нужно такого, чтобы преподавал в революционном духе». Добролюбов руками развел: «Арифметику в революционном духе?.. Нет, такого в виду не имею». В конце концов полковник скрепя сердце примирился с беспартийным преподавателем арифметики».[341]

В данном эпизоде упомянут, очевидно, подполковник генерального штаба Н.Г. Писаревский, о котором писал Д.А. Милютин, имея в виду примерно то же время — 1860–1861 годы: «Дошло до того, что даже правительственные издания заразились обличительным духом, не исключая и органов военного ведомства. «Военный Сборник» одно время совершенно вдался в обличительную литературу, и подобно другим журналам, хватил через край. Но что в особенности поразило меня — это издание «Русского Инвалида», переданное в частные руки на арендном праве подполковнику Писаревскому, которого я знал прежде по его специальным занятиям физикою и фотографиею. Это был человек неосновательный, шаткий, легко увлекающийся; под его именем редакция «Инвалида» составилась из группы молодых социалистов и пропагандистов, и таким образом военнаягазета, украшенная двухглавым орлом в заголовке, основанная с патриотическою целью в пользу раненых, сделалась органом социалистической пропаганды!»[342]

Летом 1859 года Чернышевский ездил в Лондон к Герцену — утрясать отношения и согласовывать будущие планы.

С 1859 года в дворянских собраниях стали раздаваться прямо-таки революционные выступления. В ответ в ноябре 1859 Министерство внутренних дел привело в действие постановление Главного комитета, утвержденное царем, о запрещении обсуждать крестьянский вопрос на дворянских собраниях. В свою очередь, дворянские собрания повсеместно приняли адрес, в котором заявлялось о праве собраний обсуждать любые вопросы.

А.М. Унковский, предводитель тверского дворянства, был известнейшим публицистом, активно агитировавшим против крепостного права: он считал, что использование наемного труда в поместьях значительно выгоднее и эффективнее — ниже мы покажем, насколько он ошибался. Будучи настолько прогрессивным и либеральным, он, разумеется, имел массу недругов среди собратьев по сословию, в том числе и в своей Твери. Интересно, что правительство (а Н.А. Милютин уже состоял товарищем министра внутренних дел!) избрало именно Унковского, подписавшего соответствующий адрес Тверского дворянского собрания, в качестве козла отпущения за строптивость всего российского дворянства.

В феврале 1860 Унковский был отстранен от должности и вместе с двумя другими дворянами по доносу, ни на чем не основанному, был отправлен в ссылку без суда административным порядком. Тверскому дворянскому собранию велено было тотчас произвести новые выборы предводителя.

Подобный произвол властей, как всегда, породил симпатии к несправедливо гонимым — примерам такого рода несть числа в истории России! Унковский, разумеется, стал невероятно популярен. За исключением двух, все остальные уезды Тверской губернии забаллотировали всех кандидатов, которые сами не отказались от баллотировки, и таким образом выборы не могли состояться. Унковский и его товарищи были помилованы в августе 1860, но им был запрещен еще в течение некоторого времени въезд в их собственные имения. Лишь после этого тверское дворянство приступило к новым выборам.[343]

Трудно избавиться от впечатления, что это был цирк того же рода, что был проделан двумя годами ранее с Кавелиным. С одной стороны, правительство демонстрировало свою относительную твердость — и несмотря на неутихающие страсти, впредь местные дворянские лидеры уже не столь решительно следовали примеру своих тверских собратьев. С другой стороны, такая реклама вновь заставила обратить внимание на конкретные соображения одного из решительнейших противников крепостничества — на этот раз Унковского. Это был снова двойной удар, нацеленный и на поддержание спокойствия, и на пропаганду принципов реформизма!

В это время и Чернышевский с ближайшими соратниками решили двинуться в бой. Выжидательная позиция, которую они до этого разделяли с Герценом, их больше не устраивала.

1 марта 1860 (по новому стилю) в Лондоне вышел очередной лист «Колокола» с письмом к Герцену, подписанным «Русским Человеком». Оно несомненно исходило из круга сподвижников Чернышевского; автором был предположительно Добролюбов.

Герцена недвусмысленно призывали покончить с либеральными иллюзиями и занять решительную революционную позицию: «Нет, не обманывайтесь надеждами и не вводите в заблуждение других, не отнимайте энергии, когда она многим пригодилась бы. Надежда в деле политики — золотая цепь, которую легко обратит в кандалы подающий ее. Нет, наше положение ужасно, невыносимо, и только топор может нас избавить. И ничто, кроме топора не поможет!.. Вы все сделали, что могли, чтобы содействовать мирному решению дела, перемените же тон, и пусть ваш «Колокол» благовестит не к молебну, а звенит набат. К топору зовите Русь! Прощайте и помните, что сотни лет уже губит Русь вера в добрые намерения царей. Не вам ее поддерживать».[344]

После таких призывов было бы естественным затем звать публику прямо на баррикады! Так, возможно, представляли себе дальнейшее течение событий и Чернышевский с соратниками, но упорно осуществляемая царем тактика медленного возвратно-поступательного продвижения обезоруживала и этих радикалов.

На призыв Добролюбова или Чернышевского (это практически все равно!) никто, включая Герцена и Огарева, решительно не среагировал: все ждали дальнейшего развития событий. Неопределенность царила полная.

Призванные весной 1860 года новые делегаты губерний еще решительнее расходились с мнениями Редакционных комиссий, нежели их предшественники. 30 марта А.И. Кошелев писал об этом в письме к И.С. Аксакову: «Крестьянский вопрос всем жестоко надоел, и желают его как-нибудь покончить… Редакционная комиссия думает, что ее дело теперь вне опасности, а депутаты считают Редакционную комиссию окончательно схороненною».[345]

Царь же, верный себе, несколько месяцев опять ничего существенного не предпринимал и даже возвратил Унковского из ссылки.

Из психологических пыток одна их худших — пытка ожиданием неприятностей. Шесть лет, затраченных Александром II на осуществление реформы, подготовку которой с технической точки зрения вполне можно было бы уложить и в шесть месяцев, совершенно измотали россиян. Крестьянский вопрос оставался неутихающей зубовной болью для всей России, ожидавшей теперь уже того, чтобы он хоть как-то разрешился. Царь определенно брал своих подданных измором!