Характерно, что устрашающие истории о крепостном праве создавались и поддерживались советской пропагандой».[91]

Там же несколько ниже:

«положение закрепленных крестьян вовсе не было каким-то критическим. /…/ Желающим проверять и вести самостоятельный поиск называю работы других, разумеется, несоветских авторов, высказывавших сходные мыски» — далее указано на три книги, одна из которых: «Врангель Н.Е. Воспоминания. От крепостного права до большевиков. М., 2003».[92]

Пройдемся по этим аргументам в их реальном хронологическом порядке.

Выше было указано, что закрепощение, проводимое Петром I и его преемниками, действительно отчасти происходило в целях, указанных И.Б. Чубайсом — с этим невозможно не согласиться. Но в 1762 году эта мотивация утратила всякий смысл: никакие потребности в содержании офицерского корпуса больше не оправдывали последующего пребывания крепостных в собственности всяких салтычих.

Новым в рассказе И.Б. Чубайса непосредственно о Дарье Салтыковой (он ссылается на историка-архивиста Якова Белецкого[93]) является медицинский диагноз в качестве оправдания жестокого поведения помещицы, ставшей знаменитой.

Усомнимся, во-первых, в том, возможна ли постановка такого диагноза на основании архивных материалов (сознаемся, что Белецкого читать не привелось), и отметим, во-вторых, что если это действительно осуществилось, то история в новом изложении оказывается еще большей страшилкой: к вопиющей жестокости помещицы прибавляется не менее вопиющая жестокость властей, осуществивших противоправную расправу над несчастной больной женщиной — вместо направления на психиатрическое лечение!

В-третьих, добавим, что никто особенно и не считал поведение Салтычихи типичным для всего дворянства, и это некорректно — изобретать нелепейший аргумент только для того, чтобы тут же его и опровергнуть, посрамив тем самым каких-то воображаемых оппонентов.

Что касается трех или четырех дней работы крестьян в неделю, то никаких обычаев такого рода не существовало, но зато имел место манифест Павла I, изданный 5 апреля 1797 года, ограничивающий крестьянские работы на помещичьих полях тремя днями в неделю. Понятно, что он не мог исполняться ранее, и понятно, что если бы соблюдались нормы, упомянутые Чубайсом, то издавать манифест было бы незачем. Хотя Павла и почитают сумасбродом, но никакой сумасброд не будет издавать манифесты например о том, чтобы люди дышали, а сердца стучали.

Однако закон Павла I не исполнялся и позднее: уже через полтора года, 5 ноября 1798 года, о том сообщал выборгский губернатор К. Редигер в рапорте, объяснявшем причины местных крестьянских волнений.[94] Перечисление только названий книг, в которых приводятся аналогичные факты, относящиеся к последовавшим шести десятилетиям XIX века, заняло бы не одну страницу.

Много позже, в 1844–1846 годах, были разработаны и в 1847 году введены в действие Инвентарные правила, применявшиеся поначалу исключительно в Киевской, Подольской и Волынской губерниях — вот они-то действительно регламентировали нормы эксплуатации крестьян помещиками.

Инициатором этих мер был адъютант генерала М.А. Милорадовича в Бородинском сражении Д.Г. Бибиков (потерявший в том бою руку). С 1837 года он был генерал-губернатором в названных трех губерниях, а в 1852–1855 годах — министром внутренних дел России.

В 1855 году Инвентарные правила были распространены на Витебскую и Могилевскую губернии; продолжалось обсуждение их введения в прочих губерниях Западного края: Виленской, Гродненской, Минской.

Эти правила существенно ограждали крестьян от произвола помещиков, однако идея, которую преследовали Бибиков и иже с ним, состояла главным образом в ограничении возможностей польских дворян, численно преобладавших среди помещиков Западного края. Поляки восставали и в 1830–1831 годах, и позднее — в 1861–1864, а в 1846–1849 годах как раз развернулось польское освободительное движение на сопредельных территориях Австрии. В общероссийских же масштабах не наблюдалось никаких подобных мер по регулированию эксплуатации крепостных.

Теперь об общей оценке крепостного права.

В книге Н.Е. Врангеля этот вопрос действительно аргументированно разбирается. Вот отрывок, относящийся ко времени незадолго до отмены крепостного права, когда автору цитируемых мемуаров было около восьми лет:

«Я помню, как однажды в большой зале сестры поочередно читали вслух «Хижину дяди Тома» — книгу, которой все тогда увлекались. Слушателями были тетя Ехидна[95] и гувернантка; Зайка[96] и я тоже слушали /…/.

Большие[97] возмущались рабовладельцами, которые продают и покупают людей, как скотину, плакали над участью бедного Тома, удивлялись, как люди с нежным сердцем могут жить в этой бессердечной Америке.

— У нас тоже продают и покупают людей, — фистулой сказала Зайка.

— Что за глупости ты болтаешь? Откуда ты это взяла? — сердито спросила сестра.

— Продают, — упорно повторила Зайка.

— И бьют — поддержал я Зайку. /…/ — Нашего конюха Ивана высекли, а вчера отец…

— Как ты смеешь так говорить о своем отце, сморчек! — сказала тетя.

/…/ Зайка храбро бросилась мне на помощь:

— А разве папа не купил Калину?[98]

— Это совсем другое дело. Папа его купил потому, что офицер[99] был беден и ему были нужны деньги.

— Это неважно. Важно, что человека продали и купили, как и в Америке.

— Это ничего общего с Америкой не имеет, — сказала тетя.

— Имеет, имеет, — сказал я».[100]

Примеры ярчайшего поведения помещиков, действительно имеющиеся в книге Н.Е. Врангеля, мы приведем ниже, когда будем иллюстрировать общую моральную ситуацию, в какой оказалось российское население к концу эпохи крепостного права. Сам тон мемуариста, совершенно не стремившегося философствовать на такие темы, покажет, считал ли он положение крепостных каким-то критическим.

На этом возвращаемся к прерванному тексту, написанному до знакомства с замечательной книгой И.Б. Чубайса.

Аморальность подобных режимов вне обсуждения. Если допустить существование кары Божией (к чему автор этих строк относится вполне серьезно), то США до сих пор расплачиваются за корыстолюбие былых плантаторов вполне современными межрасовыми конфликтами. Для России же последствия крепостного права оказались, как мы покажем, еще более пагубными.

Как и в США, где имелись юридически свободные чернокожие, в России тоже были, повторяем, селяне, свободные от помещиков, но подчиненные чиновничьему управлению — государственные крестьяне. К концу третьей четверти ХVIII века их оставалось менее половины сельского населения.

Вплоть до конца царствования Павла I (до 1801 года) населенные земли продолжали отдавать в собственность дворянам — в качестве поощрения за служебные успехи. Затем же, на протяжении всего последующего периода сохранения крепостного права, доля крепостных в общей численности населения неизменно снижалась: всеми правдами и неправдами рабы стремились избежать своей доли — вспомните, например, «Тупейного художника» Н.С. Лескова — пусть это и художественный вымысел!

В отличие от США, в России в рабстве оказались люди своей же расы, — не сочтите это замечание оправданием допустимости рабства в отношении иных рас! Как и в США, рабами стали единоверцы рабовладельцев, и, как в США, церковь не оказывала этому сопротивления.