На связь с полицией он так добровольно и не вышел — как попытался в первый раз делать еще в июне 1879; теперь это тоже продолжалось для него не слишком долго. К революционным же мероприятиям он вернулся к декабрю 1880, возглавив операцию по подкопу под Кишиневское казначейство.
Поняв, что Фроленко на связь не выходит, Добржинский объявил его в розыск. Это можно считать достоверным: в 1881 году, когда арестованного Фроленко во время следствия возили по разным городам (об этом — ниже), то в Одессе полковник-следователь показал ему фотографию похожего на него человека, арестованного по ошибке в 1880 году, пояснив (как утверждает Фроленко): «тогда мы этого человека приняли за вас и арестовали. Он же оказался одесским мещанином и никакого касательства к революции не имел. /…/ нам было известно про вас, как про Михайлу, и мы оставляли вас в покое до поры до времени, когда же хватились, вас и след простыл. Приказано было искать»[927] — достаточно прозрачно для тех, кто знает все вышеизложенные факты.
Трудно сказать, насколько исчезновение Фроленко поломало дальнейшие репрессивные планы Лорис-Меликова. Но ведь аресты действительно на несколько месяцев почти прекратились!
Между тем, политическая деятельность Лорис-Меликова, возбуждавшая столь разнообразные надежды у столь разных людей, имела весьма относительные результаты — и это должно было усиливать недовольство, тоже разное у разных людей.
Новейшие аналитики указывают на массу ошибок и просчетов, которые допустил «диктатор». Современники подвергали его еще более ожесточенной и неуважительной критике, которая постоянно возрастала на протяжении всего времени его пребывания у власти. Повторять и перечислять все эти упреки не имеет смысла, тем более, что в большинстве своем они были если не полностью справедливы, то достаточно обоснованы. Причем критики самых разных направлений (Победоносцев и Катков с одной стороны, Милютин и Валуев — с другой, народовольцы — с третьей и т. д.) единодушно указывали на такие его качества, как непоследовательность, поверхностность, кавказское интригантство, угодничество по отношению к царю, к наследнику и к новой жене царя (о которой ниже), безуспешному стремлению усидеть на двух или даже трех стульях и т. д.
Победоносцев писал о нем в одном из писем 2 января 1881 года: «Рецепт его легкий и ныне он всеобщий рецепт: не углубляться в коренные начала и уклоняться от борьбы /…/.
Он удивительно быстро создал себе две опоры и в Зимнем дворце, и в Аничковом. Для государя он стал необходимостью, ширмой безопасности. Наследнику облегчил подступы к государю и представил готовые ответы на всякое недоумение, ариаднину нить из всякого лабиринта. По кончине императрицы он укрепился еще более, потому что явился развязывателем еще более путаного узла в замутившейся семье и добыл еще в силу обстоятельств третью опору в известной женщине».[928]
Народовольцы (конкретно — Н.К. Михайловский) подвергли его через полгода после провозглашения «диктатуры» вовсе неуважительным издевательствам: «Говорят, что к фигурам Минина и Пожарского на известном московском монументе будет в скором времени прибавлена статуя графа Лорис-Меликова. Говорят, что благодарная Россия изобразит графа в генерал-адъютантском мундире, но с волчьим ртом спереди и лисьим хвостом сзади, в отличие от прочих генерал-адъютантов, отечества не спасавших».[929]
Со своей стороны заявим, что несмотря на все это и вопреки всему этому (насколько бы ни была справедливой критика его конкретных решений и поступков), роль Лорис-Меликова остается неоцененной и неразгаданной, поскольку критики упускали из виду стержневую идею, которая у него, несомненно, имелась, и которой подчинена была вся его деятельность.
Ситуация эта вполне эквивалентна тому, как в свое время Александр II, тоже двигаясь непрямым и непоследовательным путем, привел-таки Россию за шесть лет к Реформе 19 февраля 1861 года, располагая минимальным количеством единомышленников и неоднократно меняя лиц, используемых на пользу дела. Александр II, повторяем, соорудил шедевр политического интригантского искусства — и оказался победителем, хотя реформа, снова повторяем, получилась далеко не идеальной. В еще большей степени подобной оценки заслуживает деятельность Лорис-Меликова.
Заметим притом, что Лорис-Меликов не располагал, в отличие от Царя-Освободителя, шестью годами, отпущенными на проведение реформы. Он не был царем, не занимал свой пост пожизненно, и имел, как практически оказалось, только два последовательных срока по шесть месяцев приблизительно, которые судьба ему и отвела на всю его общегосударственную деятельность. Причем первый срок он завершал, будучи почти бесконечно далек от поставленной перед собой цели.
Да, все надежды образованного общества были обращены на него, «диктатора» Лорис-Меликова. Но сам-то он в это же время жил тоже только одними почти надеждами: время после 5 февраля продолжало течь и утекать, тревоги улеглись и успокоились, а государь император Александр II, еще 29 января 1880 года решивший ничего не делать, встрепенулся лишь ненадолго, и снова готов был углубился во все то же состояние, которое все более соответствовало и его возраставшим годам. Ему исполнилось 62: он вступал в уже не самый подходящий возраст для авантюр и реформ!
Все, на что Лорис-Меликов мог претендовать к середине лета 1880 года — это на лавры покорителя экстремистов: после покушения Млодецкого никаких последующих более не произошло (хотя это нисколько не соответствовало устремлениям террористов, но вполне определялось бедственным положением, в котором они очутились), и Лорис счел себя обязанным заявить о нецелесообразности продолжения «диктатуры». 26 июля он подал соответствующий доклад к царю, который и был высочайше утвержден 6 августа.
Верховная распорядительная комиссия ликвидировалась, чрезвычайные права генерал-губернаторов отменялись, III Отделение упразднялось, преобразуясь в Департамент полиции, подчиненный министерству внутренних дел.
Сам Лорис-Меликов обращался в почти обыкновенного министра внутренних дел, которого, однако, сделали еще и шефом жандармов, чего никогда раньше не было. Получился монстр, по роли (но не по кадровым масштабам!) соответствующий НКВД 1934–1941 годов.
Макова, смещенного с МВД, сделали министром почт и телеграфов, образовав это министерство из соответствующих департаментов, изъятых из прежнего министерства внутренних дел.
Этот относительный триумф не сопровождался, однако, ничем более серьезным.
12 августа 1880 Милютин записал в дневнике: «Любопытное сведение сообщено мне сегодня государем о собственноручном письме, полученном его величеством от императора германского, который, вследствие дошедших до его сведения слухах о мнимом намерении Александра II даровать России конституцию, счел нужным, во имя родственных и дружеских чувств к своему племяннику, предостеречь его от важнейших затруднений представительного образа правления и для того преподать ему несколько добрых советов, основанных на долголетнем опыте. Сущность этих советов, изложенных по пунктам, в приложенной к письму собственноручной же записке, заключается в том, чтобы сферу действий представительных собраний строго ограничить исключительно обсуждением вопросов чисто законодательных и утверждением трехлетнего бюджета с полным устранением всякого вмешательства в администрацию и политику. Государь /…/ прочел нам приготовленное уже ответное письмо, в котором прямо высказывает, что не только не имеет намерения дать России конституцию, но и впредь, пока жив, не сделает этой ошибки».[930]
Лорис-Меликов был вынужден официально продекларировать суть сложившейся ситуации, проведя для этого первую в истории России пресс-конференцию. Пресса об этом сообщала так: «По прибытии из Ливадии в Петербург г. министр внутренних дел 6-го текущего сентября, пригласив к себе редакторов большой прессы с специальною целью разъяснить им, чтобы они не волновали напрасно общественных умов, настаивая на необходимости привлечения общества к участию в законодательстве и управлении, в виде ли представительных собраний европейских, в виде ли бывших наших древних Земских соборов, что ничего подобного в виду не имеется, и что ему, министру, подобные мечтательные разглагольствования прессы тем более неприятны, что напрасно возбуждаемые ими надежды в обществе связываются с его именем, хотя он, министр, никаких полномочий на это не получал и сам лично ничего подобного не имеет»[931] и т. д. Получилась почти что знаменитая речь Николая II 17 января 1895 года — о бессмысленных мечтаниях!
