Там же в Киеве в декабре 1878 года собрались лидеры некоторых губернских Земств во главе с будущим патриархом кадетской партии И.И. Петрункевичем, и образовали негласный комитет, поставивший задачу организовать подачу петиций о необходимости введения конституции. В течение следующего года с большим или меньшим успехом кампания развернулась в различных губерниях.

Похоже, что между Осинским и Петрункевичем начал формироваться альянс, который мог иметь значительные перспективы, но вмешались обстоятельства и Судейкин.

В начале 1879 Судейкин и киевские революционеры обменялись мощнейшими ударами.

24 января 1879 года были арестованы Волошенко, Осинский и подруга последнего с недавнего времени уже упоминавшаяся участница «хождения в народ» генеральская дочь София Александровна Лешерн-фон-Герцфельд. Лешерн и Осинский пытались оказать вооруженное сопротивление; никто не был ранен, но Осинский «громко кричал жандармам: «Вас скоро начнут стрелять как собак!»»[736]

Гольденберг, которого Гейкинг засадил практически без улик и сослал затем в Архангельскую губернию, бежал оттуда, напоминаем, в июле 1878. Фроленко мог вообще не знать от этом, а потому не давал на него таких наводок, как на остальных деятелей «Исполкома».

Теперь Гольденберг обзавелся спонсорами для своего нового предприятия, приехал в Харьков, самостоятельно произвел разведку и разработал план действий, и 9 февраля застрелил на улице садившегося в карету после театрального спектакля харьковского губернатора князя Д.Н. Кропоткина — родственника великого революционера. Губернатора обвиняли в жесточайшем режиме, соблюдавшимся в «централках».

Гольденберг благополучно скрылся и возник затем в Петербурге.

Для Добржинского это должно было быть чувствительным ударом: вся его харьковская агентурная сеть не сработала. Едва ли случайно Фроленко после этого не появлялся в Харькове. Едва ли случайно и то, что он всячески выступал после этого против Гольденберга — это сыграло затем величайшую роль.

В Киеве немедленно, 11 февраля, было разгромлено «гнездо», из которого вылетела птичка-Гольденберг: жандармы произвели налет на выслеженную заранее штаб-квартиру киевских революционеров.

Рассказывает один из арестованных, С.И. Феохари — участник стрельбы в Одессе в минувшем июле: «Вечером 11 февраля /…/ мы с Игнатом отправились к его брату, Ивану Ивичевичу, где застали довольно большую компанию. Несколько человек из них только что приехали из других городов. Не прошло и ½ часа, как в щель двери хозяйка квартиры шепнула: «Жандармы идут». Еще через минуту появились жандармы; не входя в комнату, в приоткрытую дверь спрашивают: «Здесь живет Дебогорий-Мокриевич?» (Дебогорий-Мокриевич жил в той же квартире, только в следующей комнате). «Нет», отвечает Иван Ивичевич, стоя у самых дверей с револьвером в руке, заложенной за спину. «А ваш паспорт? фамилия?» На этот вопрос Ив[ан] Ивичевич сказал: «Вот» — и выстрелил. Как с той, так и с другой стороны началась стрельба. В результате у нас было четыре ранено (оба брата Ивичевичи, Брантнер и «неизвестный» — Иванченко), а у жандармов один убит. На суде выяснилось, что все жандармы были в кольчугах. В этот вечер было арестовано 14 человек: 10 на квартире Ивичевича и 4 чел[овека] в другом месте».[737]

«11 февраля 1879 г. был положен предел моей деятельности. По счастью, в момент ареста при мне не было оружия, и это меня спасло»[738] — дополняет Дебогорий-Мокриевич.

Оба Ивичевича умерли от ран. Арестованных судили, как упоминалось, в апреле-мае, и троих, включая Осинского, повесили.

Александр Михайлов, твердо приняв бразды правления в «Земле и Воле» в собственные руки, сам в это время развернул деятельность по внедрению агентов во враждебный лагерь.

Начало этому положили самостоятельные действия Н.Н. Богородского — сына смотрителя Трубецкого бастиона Петропавловской крепости.

Рассказывает соученик Богородского по Пиротехнической школе (сыгравшей затем значительную роль в изготовлении террористических средств) А.А. Филиппов: с осени 1878 «Богородский завязывал сношения между сидящими в Трубецком бастионе и волей. Переписка велась долгое время, хотя и не с особенной быстрой передачей благодаря самому способу сношений. Больше всего в этом помогала Анна Павловна Корба[739], но вообще переписка велась в разное время и разными лицами. Через Богородского же мы скоро познакомились с Зунделевичем, Степаном Ширяевым и Фердинандом Осиповичем Люстигом».[740]

Таким образом, землевольцы, а затем народовольцы могли получать самую конфиденциальную информацию от арестованных товарищей — так продолжалось до апреля 1881. Особенно опасную ситуацию это составило для Фроленко: сидевший в тиши Трубецкого бастиона Сентянин серьезно анализировал причины собственного провала — к этому нам предстоит возвращаться.

О дальнейшем Тихомиров писал уже как непосредственный свидетель: «В это время у Александра Михайлова было положено начало /…/ в высшей степени важным делам. /…/ Пустяшные студенческие знакомства свели его с Клеточниковым. Клеточников прибыл в Петербург просто из желания сложить голову на каком-нибудь террористическом деле, но непременно террористическом. Тогда таких личностей попадалось немало, и Михайлов их не пропускал без внимания. Так он, помню. открыл Мартыновского. Мартыновский — тип Достоевского — фанатик, туповатый, но с какой-то глубокой внутренней, и — притом искалеченный жизнью, — прямо искал смерти. Кто-то из его знакомых, очень веселый человек, привел его к Михайлову, познакомил:

— Вот, — говорит, — человек желает умереть. Ничего он делать не хочет, а именно стремится умереть… Не найдется ли ему помещения?

Михайлов немедленно принял Мартыновского под свое покровительство и обещал найти ему такое дело, в котором либо голову сложит, либо будет казнен. Судьба устроила иначе, и Мартыновский был арестован случайно и куда-то сослан, а желание умереть у него, потом, если не ошибаюсь, прошло[741]. Я говорю только для примера. Таких людей было тогда достаточно. Точно так же, например, Шмеман. Он говорил, что он не социалист, не народник, а желает политической свободы. Жить долго он, по болезни, не надеется, а потому предлагает себя на самые рискованные террористические дела. Конечно, и его Михайлов немедленно принял под свое крылышко. Шмеман был человек отчаянной храбрости и сослужил ему службу».[742]

О деятельности Н.В. Клеточникова, поступившего по заданию Александра Михайлова в III Отделение, сложены легенды, совершенно не соответствующие масштабам этого дела.

Клеточников действительно, начав со скромной должности писца (у него был отличный почерк и редкостное трудолюбие), стал со временем ведать всей секретной агентурной перепиской сначала III Отделения, а затем пришедшего в 1880 году ему на смену Департамента полиции — и удостоился даже за свой добросовестный труд двух орденов от правительства. Но он просто не мог играть той роли суперагента, какая ему приписывалась: учреждения, в которых он служил, играли в то время главным образом координационную роль, регистрировали и анализировали (уже без участия Клеточникова!) всю информацию от органов, ведавших непосредственной розыскной работой — главным образом в губернских жандармских управлениях.

В самой же столице политическим розыском ведал секретный отдел в том самом градоначальстве, которое до недавнего времени возглавлялось Треповым. Со временем отдел был переименован в Охранное отделение, где впоследствии и трудились такие знаменитости, как Судейкин и его преемники. III Отделение имело и собственную агентуру, в том числе и в столице, но она решающей роли не играла.