— Я думал.

— Ты позвонишь ему завтра?

— Позвоню, если смогу, — сказал я.

— Пойми, Джо: когда Ник говорит, чтобы ему позвонили завтра, значит, надо позвонить завтра. Если ты этого не сделаешь, можешь не звонить ему вообще. Он вычеркнет тебя из списка своих знакомых.

— Это будет ужасно, — сказал я. — Я никогда не оправлюсь от такого удара.

— Неужели ты не хочешь получить работу?

— Мне еще никто ничего не предложил.

— Уже предложили, глупенький. Завтра Ник попросит тебя зайти к нему в контору и сдаст тебя кому-нибудь с рук на руки; отстукают две-три бумажки, и ты будешь устроен. Вот как он действует.

— Я не смогу встретиться с ним завтра. Я уезжаю в Капую.

— Ты уезжаешь в Капую?

— Ведь мы, кажется, так называем Уорли?

— Тут что-то не так, — сказала она. Она выпрямилась, словно ожидая оглашения приговора. — Я бы предпочла, чтобы ты сказал мне все напрямик. Я обещаю, Джо, что сцен не будет.

— Да для сцен, собственно, и повода нет, — сказал я. — Гарри сбежал из школы. Он хочет меня видеть. Вот и все.

— И ты должен немедленно ехать? Этого нельзя отложить хотя бы на один день?

— Мне следовало поехать еще два дня назад, — сказал я. — Не удивлюсь, если теперь он уже не пожелает меня видеть. Несчастный мальчишка… — Я прикрыл рукой глаза.

Она взяла мою руку и отвела ее от глаз.

— Нечего стыдиться, — сказала она. — Я еще ни разу не видела, чтобы ты плакал. Для меня это не слабость, Джо. Ведь я плакала без тебя. Каждую ночь плакала, после того как уехала из Капуи. Но тогда я принималась мечтать о том, как мы заживем вместе, когда ты приедешь ко мне, и слезы высыхали. — Она похлопала рукой по розовой скатерти на столе. — И вот это тоже было в моих мечтах. Мне всегда нравилось это место. Сама не знаю почему. Я ведь могла бы завтракать здесь и раньше, но никогда этого не делала. Я приберегала это для какого-то особого случая. — Она окинула взглядом комнату. — Этот розовый свет, эти ковры, эти розовые стены… словно ты в коробке из-под дорогого шоколада. Здесь слишком хорошо для делового завтрака. Когда Ник предложил позавтракать здесь, я сочла это хорошим предзнаменованием. Хорошим предзнаменованием. И все шло так гладко…

— Да все и идет гладко, — сказал я.

— Нет, мой дорогой. Закажи мне еще коньяку.

Я поманил официанта. Заказав коньяк, я сжал ее руки.

— Я вернусь, — сказал я. — Ведь ты же сама хотела, чтобы я поехал в Капую!

— Ну как ты не понимаешь, — печально промолвила она. — Ведь я хотела, чтобы ты поехал, когда будет подходящее время. А сейчас время самое неподходящее.

— Но ведь Гарри еще совсем маленький, — умоляюще сказал я. — Я его отец. Я должен поехать.

— Но ты и отец Барбары тоже, — сказала она. — Я ведь знаю, как ты к ней относишься. Ты разговариваешь во сне, Джо. Ты выкрикиваешь ее имя во сне, но никогда не произносишь наяву.

— Барбара не… — начал было я и осекся.

Она покачала головой.

— Не так близка тебе? Неправда, Джо. Она тебе гораздо ближе, чем Гарри. И значит она для тебя гораздо больше, чем работа у Ника, гораздо больше, чем я. Или чем наши будущие дети. — Она рассмеялась. — Эрлз-Коурт, Глочестерское шоссе. Южный Кенсингтон… Они еще не родились, наши дети. — Она тихонько оттолкнула мою руку. — Поезжай-ка ты лучше к своим детям, Джо, — сказала она.

— Нора, — пробормотал я. — Я скажу тебе всю правду. Все обстоит совсем не так, как ты думаешь… — Я умолк. Время сказать ей правду прошло: сейчас эта правда могла лишь непоправимо ранить ее гордость.

— Не говори ничего больше, дорогой, — сказала Нора. — И не волнуйся обо мне. Никаких глупостей я не наделаю.

— Я люблю тебя, — сказал я.

— И я тебя люблю, — сказала она. — От этого мне, конечно, не легче.

— Нора, — сказал я. — Я не хочу, чтобы наши отношения так кончились. Я позвоню сегодня вечером по телефону…

— Я же просила тебя не беспокоиться, — сказала она. — Я выхожу из игры. Я видела твое лицо, когда упомянула имя Барбары. Этого с меня довольно, мой дорогой. С этим соперничать я не могу.

Когда я налил коньяку в рюмки, она чокнулась со мной.

— Желаю тебе приятно провести время в Капуе, — сказала она.

— Я вернусь, — сказал я.

— Из Капуи не возвращаются, — сказала она.

— Если ты не объяснишь мне, в чем дело, зачем же мне было приезжать?

Я окинул взглядом комнату в поисках пепельницы и уже в пятый раз с девяти часов вечера потушил сигарету, раздавив ее каблуком.

— Лучше бы ты ушел, — сказал Гарри. И он натянул одеяло на голову.

— Это твоя комната, — сказал я.

Я неловко поерзал на стуле, который, садясь, придвинул к его кровати, и снова меня поразила мысль, что это самая неуютная комната в доме — пожалуй, не многим лучше той, где я жил мальчишкой. И кучка окурков на черном линолеуме никак не делала ее привлекательной. Я осторожно потянул за одеяло. Гарри отвернулся.

— Почему ты не можешь оставить меня в покое?

— Ты же сам просил, чтобы я приехал.

— Это было три дня назад.

— Не говори этого больше, прошу тебя, Гарри.

Он сел в постели.

— Я думал, что ты здесь, когда вернулся домой, — сказал он. — Никто не говорил мне, что ты уехал. Никто вообще мне ничего не говорит. А потом бабушка сказала, что собирается в Лондон, и я попросил ее передать тебе, чтобы ты приехал. А ты все не приезжал.

— Но ведь я же здесь, — сказал я.

Я хотел было взять его руку.

— Пусти меня, — сказал он. — Я знаю, почему ты не приезжал. — Лицо его сморщилось, словно ему стало больно от груза этих знаний, предназначенных для взрослых. — Я слышал, как мама говорила с бабушкой. Она сказала, что эта самая Хаксли схватила тебя и держит, как в тисках. Она сказала, что ты живешь с ней…

— Ты не должен слушать то, что не предназначается для твоих ушей, — сказал я.

— И потом, ты спал в моей комнате. Я спросил маму, правда это или нет, а она сказала — нет. Я спрашивал ее, когда был здесь на каникулах, и она сказала, что ты у меня не спал. А я знаю, что спал, потому что мой коврик прожжен сигаретой.

— Я куплю тебе другой, — сказал я, и мне стало так стыдно, словно я отобрал у него единственное его достояние и продал, чтобы добыть денег на выпивку.

— Не хочу я другого, — сказал он. — Ты все испортил. — Он принялся грызть ногти. — Почему ты спал у меня в комнате?

Я вынул его руку изо рта.

— На свете существуют вещи, которых тебе еще не понять, — сказал я. — Дело в том, что люди совершают ошибки. Я совершил ошибку, и твоя мама тоже.

— А дядя Марк тоже совершил ошибку? — спросил он, не отнимая у меня руки.

— Он совершил очень много ошибок.

— Ты мне делаешь больно, папа! Ты так сжал мне руку…

— Извини.

И вдруг я почувствовал, что не в силах больше видеть это выражение на лице Гарри — он выглядел таким одиноким. Упоминание имени Марка вызвало к жизни застарелую ненависть и жажду разрушения. Я никогда не избавлюсь от этой ненависти, но сейчас мне было не до того. Мой сын чувствует себя брошенным, покинутым, и на коврике у него дырка от сигареты. Я обнял его за плечи.

— Послушай, Гарри, ты считаешь, что я тебя бросил. А я вовсе не собирался отказываться от тебя, сынок. Мне стало трудно, и я сбежал. Взрослые ведь тоже убегают. А вернулся я потому, что ты, как мне казалось, нуждаешься во мне. Ты ведь мой сын. Если я тебе нужен, я всегда буду с тобой.

— Ты бы мне еще чего-нибудь пообещал! — фыркнул Гарри. — Ты же не приехал, когда я просил тебя. Ты даже не написал мне ничего. И ни разу не заехал в школу. Ты был слишком занят с этой миссис Хаксли. Я знаю, чем ты с ней занимался, только не скажу. Я сказал маме, а она дала мне пощечину…

— Можешь сказать, если тебе так хочется. Какое бы слово ты ни употребил, оно мне знакомо. Но делу-то ведь этим не поможешь, правда?