— Черт побери, — сказал он. — Не много найдется таких, как Нора, у нас в Уорли! — Он бросил взгляд через плечо на миссис Фелвуд, которая на сей раз дарила своим вниманием молодую женщину, занимавшую, насколько я мог припомнить, должность заместителя директора уорлийской публичной библиотеки.

— Она вообще единственная в своем роде, — сказал я. — Ее отлили и разбили форму.

Грэффем и Нора садились в стандартный «фордик». Когда загудел мотор, я отвернулся от окна. Именно это я и ожидал увидеть. Но когда это произошло, я почувствовал, что видеть их вместе мне невыносимо.

— Фантастическое сооружение, — сказал директор. — Взгляните хотя бы на этот двор. Весь вымощен камнем — одному богу известно, чего стоило втащить его сюда.

— А он не любил ни асфальта, ни гудрона, — сказал я. — В хорошие времена сюда съезжалось до сотни автомобилей, и каждый с шофером. Да, когда Том Синдрем устраивал приемы, он делал это на широкую ногу.

— А я слышал, что он был скуп, — сказал директор.

— Совершенно верно. Но принимать у себя деловых друзей — это особая статья. Рано или поздно окупится, говорил он.

— Сто автомобилей, — промолвил директор. — Фантастика.

— Каждый вечер он прогуливался по стенам своего замка, — сказал я. — И на ночь в крепостных воротах всегда опускалась решетка.

— Ее сейчас сняли совсем. По моему распоряжению, боюсь. Кстати, советник Лэмптон, я надеюсь, что вас не обидели эти, так сказать, чересчур ретивые вопросы…

— Чем ретивее, тем лучше, — сказал я.

— Это было очень любезно с вашей стороны — откликнуться на нашу просьбу, несмотря на то, что мы не могли предупредить вас заранее; прошу верить, что мы это оценили.

— Всегда рад служить, чем могу, — сказал я.

С галереи неслась музыка. Это была старинная песенка Веры Линн — «Ауфвидерзеен». Она навевала приятную, легкую меланхолию. Комната начала пустеть.

— Мы решили устроить небольшой вечер, — сказал директор. — Может быть, вы составите нам компанию?

— Нет, благодарю вас. Я и так уж сильно задержался.

Мы еще встретимся с тобой, моя дорогая, мы еще встретимся. Было бы лучше, если бы мы не встретились, но Уорли слишком маленький городок. Я увижу ее в церкви, я увижу ее в театре, я увижу ее у кого-нибудь в гостях, я могу даже, если мне захочется навлечь беду на свою голову, увидеть ее у себя в доме. И теперь я уже никогда не смогу поглядеть на замок Синдрема и не вспомнить о ней.

Я простился с директором и постарался незаметно для миссис Фелвуд выскользнуть из комнаты. Темнело, и когда мой автомобиль загремел по подъемному мосту, меня с какой-то нелепой непреложностью охватило предчувствие: роман завязывается. Я не просто, покончив с делами, спешил убраться восвояси. Я выезжал из замка, расположенного высоко на холме, и по узкой извилистой дороге спускался вниз в долину. А там, в долине, была Нора — так же как эти тополя, окаймлявшие дорогу, так же как серебристые березы вон за тем поворотом. Сейчас, в эту самую минуту, она там — у Хьюли. И она думает обо мне: мы чаще думаем о тех, с кем не сошлись во мнениях, чем о тех, с кем у нас нет ни малейших разногласий.

Потом я подумал о миссис Хьюли. Не так давно до меня дошел слух, что она отзывалась обо мне как о перезрелом альфонсе. Сейчас она рассказывает Норе мою биографию; можно не сомневаться, что она мне не польстит. В ее изображении я предстану злодеем, коварным и наглым, выбившимся из низов не жестоким непосильным трудом, не благодаря уму и способностям; а лишь потому, что от него забеременела дочь богача. И история Элис снова будет вытащена на свет божий и стараниями миссис Хьюли превращена в нечто еще более ужасное. Если вдуматься, то весьма вероятно, что именно миссис Хьюли и была автором распространившейся в свое время сплетни, будто я сказал Элис, что она старуха и я сыт ею по горло, а для нее самый лучший выход из всей этой истории — покончить с собой.

И если даже и не миссис Хьюли породила эту сплетню, она все равно не изгладилась из ее памяти. А ее муж и мистер Грэффем едва ли встанут грудью на мою защиту.

Я приостановил машину, чтобы поправить зеркало, и поглядел на замок Синдрема, еще видневшийся позади. Это было сооружение чудовищно дурного вкуса; оно занимало столько места, что там могла бы разместиться сотня муниципалитетов, это был дикий, почти болезненно претенциозный памятник чьей-то алчности и эгоизма, воплощенная в камне мечта ребенка. И все-таки на него стоило поглядеть, и я не без удовольствия глядел на него. Он так мелодраматично темнел на фоне заката!

Я поехал дальше. Сидя в крошечном, облепленном галькой коттедже Хьюли, Нора выслушает историю моей жизни. Она не услышит ничего похвального про меня, но то, что она услышит, не навеет на нее скуки.

Быть может, ее любопытство будет даже задето. Тип современного альфонса, разумеется, не слишком достойный образец человека, но в нем, несомненно, есть известное обаяние. Я не достиг в жизни того, чего бы мне хотелось, я уже начал полнеть не по летам, Сьюзен опять стала сварлива, я не был так умен, как Грэффем, и никогда не стану так богат, как этот мальчишка Хезерсет, но я всегда имел успех у женщин. Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что мой доклад в замке Синдрема был весьма жалким подобием доклада. Говорил я членораздельно и гладко, громким, внятным голосом, но не высказал ни единой оригинальной мысли и отлично понимал, что Норе было и скучно и донельзя досадно слушать все это. Но в постели у нас все было бы по-другому.

И мне почудилось, что она здесь, рядом со мной; ветер, врываясь в открытое окно машины, трепал ее короткие кудри, ее рука небрежно лежала на моем колене. И пожелай я ее сейчас, она была бы моей: желание, если оно достаточно сильно, передается, как болезнь. Пришла пора для нового, пришла пора моей жизни обрести новую форму. Марк попал не в бровь, а в глаз — я завидовал ему. Я все еще слышал насмешку, звучавшую в его голосе: «Но разве нет никого другого? Никого, кто бы вас интересовал? И что вы собираетесь по этому поводу предпринять?»

И когда я медленно спускался по склону холма к реке, к горбатому мосту, за которым начиналось Беличье шоссе, мне уже было ясно, что я буду делать. До сих пор я пользовался несложным опытом моих холостяцких побед. Как бы мне хотелось сбросить с плеч последние десять лет моей жизни! Мне нравилась Нора, если не сказать больше, но я уже знал, что не буду ничего предпринимать в отношении ее совершенно так же, как, если говорить всерьез, я, в сущности, ничего не предпринимал в отношении Джин.

Ровно через минуту я буду на Рыночной улице, через две минуты — на шоссе Сент-Клэр и через пять минут — дома, где моя жена подаст мне ужин. А после ужина я выпью виски и лягу спать. И тогда я могу вообразить себе, что женщина, лежащая рядом со мной, — Нора. Я не Марк и никогда не буду таким, как Марк, но в этом заключается и некоторое мое превосходство над ним.

Когда я шел по коридору, направляясь в свой кабинет, мысли мои были заняты Хиллингтоном, которого поставили сейчас во главе тех, кто работал на счетной машине. Это был худосочный молодой человек с расчесанными на прямой пробор, сильно напомаженными бриллиантином волосами и великим множеством вечных перьев и карандашей, торчащих из нагрудного кармана; он неизменно носил старомодные стоячие воротнички и и прихватывал галстук довольно вульгарным клипсом в виде стэка. Его внешность почему-то всегда действовала на меня угнетающе, и я прилагал немало усилий к тому, чтобы держаться от него подальше. Однако мне это удавалось редко, и я с чувством мрачной неотвратимости постоянно ждал, что вот сейчас он непременно схватит меня где-нибудь за лацкан. По сути дела, он не имел на это никаких прав и оснований, ибо находился в распоряжении Миддриджа, а не в моем. И вообще, с досадой говорил я себе, за все, что так или иначе связано с работой счетной машины, отвечал Миддридж. Для меня это было чрезвычайно важно. Миддрпдж всю жизнь ухитрялся перекладывать свою ношу на плечи других, и вот теперь наконец вынужден был нести ее сам, а она доставляла немало хлопот.