Сьюзен по-прежнему оживленно беседовала с Марком и Сибиллой. Я не заметил, чтобы она хоть раз поглядела в мою сторону, но я знал, что скоро неизбежно дам ей повод для новой вспышки ярости.

— Вы не знакомы с моей женой? — спросил я Нору.

— Вон та хорошенькая женщина в белом платье, — пояснил Ларри. — Разговаривает с матроной в пурпуре и мужчиной в спортивной куртке. — Он захихикал. — Сибилла держит Марка на привязи сегодня, — заметил он.

— Не так громко, — сказал я.

— Когда они уйдут, я расскажу вам кое-что.

— Мне это не интересно, — ответил я сухо.

Ларри снова хихикнул.

— Это вам-то не интересно, Большие Уши?

Ларри был не из тех людей, которых можно принимать всерьез, но мне вдруг страстно захотелось дать ему по морде. Я не мог допустить, чтобы Нора ставила меня на одну доску с ним. Я хотел, чтобы Нора считала меня взрослым и независимым. Но я тут же заметил, что все это ее только забавляет; она улыбалась не надменно, а снисходительно — она уже знала Ларри цену. Он был безвреден в сущности; он угощал вас сплетнями совершенно так же, как вином, сигаретами или шоколадом.

К моему удивлению, Нора взяла его под руку.

— Вы просто любите доставлять людям удовольствие, верно? — сказала она.

Я смотрел на нее во все глаза — она прочла мои мысли.

— Стараюсь, как могу, — сказал Ларри.

Мы подошли к Сьюзен, Марку и Сибилле. По счастью, Сьюзен, видимо, была так поглощена беседой, что едва ли могла заметить, как мало я «общался». Сцена в машине не оставила никаких следов: лицо Сьюзен искрилось весельем, и она так щедро одаряла им всех вокруг, что показалась мне королевой, пригоршнями бросающей золотые монеты нищим. А Марк и Сибилла в самом деле были похожи на нищих. Марк смотрел на Сьюзен так, словно только избыток ее жизнерадостности еще помогал ему держаться на ногах, а Сибилла в малиновом, еще более безвкусном, чем обычно, платье взирала на Сьюзен с затаенной завистью, над которой брала верх какая-то алчная нежность.

Толстый слой пудры не мог скрыть красных пятен на щеках Сибиллы. Как видно, не только у нас со Сьюзен произошла сегодня утром супружеская сцена. Верно, Сибилла опять узнала что-нибудь о похождениях Марка. Обычно я в таких случаях принимал чью-нибудь сторону и не без злорадства утешал либо его, либо ее. Поделом Сибилле, зачем она держит бедного Марка в черном теле! Поделом Марку, зачем он соблазняет глупых девчонок, да еще от раза к разу выискивает все моложе.

Но в это утро мне было жаль их обоих. Это было странное, непривычное чувство. С таким чувством неуютно жить на свете. Я представил им Нору. Традиционное сообщение имен и обмен любезностями, взаимно оставляемыми без ответа, прозвучали на этот раз как-то особенно фальшиво. Мне бы следовало по крайней мере оповестить их о том, что среди нас присутствует взрослый человек; такой факт следовало бы обнародовать.

Миссис Браун все еще беседовала с каноником Тинтменом. Она была красива когда-то; черты лица у нее были тоньше, чем у Сьюзен. Но слишком долгие годы играла она роль Хозяйки Поместья, и это проложило твердую складку в углу рта и слишком туго натянуло кожу на скулах. Каноник Тинтмен бормотал что-то о благочестивой цели и необходимости подать пример.

— Я вполне разделяю вашу точку зрения, — сказала моя теща. — Но, право, он, мне кажется, не может принять на себя еще одну… — Она в раздумье поглядела на меня.

Не требовалось большой догадливости, чтобы мысленно восстановить слово за словом весь их разговор и сообразить, о чем собирается она просить меня. Я теперь был советником, а иметь знакомого советника в том или ином комитете всегда полезно. Скоро я буду вынужден сам подойти к ней или же каноник подведет меня к ней. Меня попросят стать членом какого-то комитета, и я вынужден буду дать согласие. После этого моя теща найдет в себе силы хотя бы раз назвать меня просто по имени, а потом — и далеко уже не раз — найдет случай напомнить мне о моем происхождении и о том, что я из тех, кто своего не упустит. Трудно было не испытывать ненависти к ней. Но тут я услышал, как Нора говорит Сьюзен что-то о розах, и всю мою ненависть точно рукой сняло. Миссис Браун была дитя; невозможно питать ненависть к детям.

— Я их обожаю, — сказала Сьюзен. — Почему у нас так мало роз в саду, Джо?

— Эти цветы требуют большого ухода, — сказал я.

— Чепуха, — сказал Марк. — Они очень выносливы.

— Да, вероятно, — сказал я.

Слова казались мне лишенными значения. Все слова, какие я мог бы произнести, казались лишенными значения. Только одно имело значение: нельзя ненавидеть детей. Все они здесь дети, даже сам Браун, который, держа за лацкан Джулиана Фарни, директора школы имени святого Альфреда, гудел что-то насчет забастовки шоферов автобусов.

— Это очень ответственная работа, — сказал Джулиан. — Я бы не хотел быть шофером автобуса.

Он непринужденно рассмеялся. Он выглядел еще более тощим и бледным рядом с Брауном, который был великолепен в своем новом клетчатом костюме с розовой гвоздикой в петлице.

— А у меня разве не ответственная работа? — сказал Браун. — А вы видели когда-нибудь, чтобы я бастовал? Вы видели когда-нибудь, чтобы я просил себе прибавки жалованья, и сокращения рабочего дня, и перерыва на завтрак, и перерыва на то, и перерыва на это?..

Я не слушал больше его лепета — лепета великовозрастного ребенка с бокалом бристольского молока в одной руке и толстой сигарой в другой. Я пододвинулся ближе к Норе, так что наши плечи наконец соприкоснулись. Мне хотелось сказать ей, что я чувствую, — быстро, сжато, как в тех пьесах, где десять секунд театрального шепота открывают герою, что графиня приходится внучатой племянницей фельдмаршалу, и что взвод стрелял холостыми патронами, и что сожженные чертежи были просто писчей бумагой, и что незаконнорожденная дочь графини, оказавшаяся агентом английской разведки, будет ждать его (героя) на закате солнца у ворот замка «Большая Жаба». Должен же существовать какой-то способ, с досадой думал я, так же легко и просто сообщить ей то, что я хочу, и тут же почувствовал, как в груди моей растет и ширится радость — слова были не нужны. Она уже знала все, что я хотел ей сказать.

Браун поманил меня пальцем.

— Пойди сюда, Джо, — сказал он. — Пойди сюда и вправь Джулиану мозги.

— Попытаюсь, — сказал я.

Дитя, думал я, дитя! А когда человеку уже стукнуло шестьдесят, ночь надвигается быстро. Как же я мог забыть об этом?

Вероятно, Сибилла принимала ванну не реже, чем всякая другая женщина нашего круга, во всяком случае упоминала она о том, что ежедневно принимает ванну, довольно часто. И тем не менее от нее всегда пахло потом, и на этот раз тоже запах пота ударил мне в нос, когда я потрепал ее по плечу.

— Не плачьте, дорогая, — сказал я. — Все еще может уладиться. Что, собственно, произошло?

— Я не могу вам сказать. — пробормотала она. — Я этого не перенесу. Не перенесу.

— Так, так, — произнес я.

Подойдя к бару, я приготовил себе виски с содовой. Вот уже второй раз на этой неделе, возвратясь домой, я находил у нас в гостиной Сибиллу всю в слезах. Мой вопрос был простой учтивостью. Я прекрасно знал причину ее слез: Сибилле стало известно о Марке и Люси Харбет. «Но почему эта глупая, жирная, дурно пахнущая корова должна загромождать мою гостиную?» — подумалось мне.

— Какая же я была дура, — сказала Сибилла. — Слепая дура. Как, верно, они смеялись надо мной — над несчастной слепой идиоткой! — Она произнесла это как-то странно, словно смакуя.

— Выпейте лучше, — сказал я.

— Вы, мужчины, думаете, что это разрешает все проблемы. Выпейте, закурите, поглядите, как красивы цветы, купите себе новую шляпку… — Она рассмеялась. — Я не дитя, Джо, я женщина. Я женщина, которую оскорбляют, и я не в состоянии больше все это выносить. Если бы не дети, я бы давно положила этому конец.