Он начал повторять все по второму разу. Я поглядел на часы.

— Бог мой, у меня же совещание! — Я подарил его обворожительной — как я горячо надеялся — улыбкой: специалиста по счетно-вычислительным машинам и даже просто квалифицированного счетного работника не так-то легко заполучить в наши дни.

— Я должен мчаться, мистер Хиллингтон. Я переговорю с мистером Брауном, обещаю вам.

— Благодарю вас, — сказал он. — Мне вот еще что хотелось вам сказать… — Он с нежностью, почти любовно, поглядел на счетную машину. — Я не жалуюсь на машину. Право же, мистер Лэмптон, это чудесная штука.

— Так же, как и счеты, — заметил я.

— Я вас как-то не понял, мистер Лэмптон.

— Электронный мозг нам не подвластен, — сказал я. — Ведь я всего-навсего бухгалтер. Ну а со счетами проще.

— А! Теперь ясно, — сказал он.

— Отлично. И перестаньте расстраиваться. У нас здесь скоро снова защелкают костяшки.

— Что такое насчет костяшек? — спросил Ралф Хезерсет, возникая из-за спины Хиллингтона.

— Так, ничего.

На Хезерсете был светло-коричневый в клетку костюм, более уместный для игры в гольф, чем для производства стали, и хотя я скорее, чем он, имел право находиться в отделе счетно-вычислительных машин, при виде его у меня возникло ощущение, что это уже не один из отделов фирмы «Э. З. Браун и К°», а комната в клубе, членом которого я не состою.

— Я делился с мистером Лэмптоном моими опасениями, — сказал Хиллингтон. Выражение, появившееся на его лице, легко можно было истолковать как испуг. — Я не слышал, как вы вошли, мистер Хезерсет. Извините. — Он направился к картотеке в самом дальнем конце комнаты и, понизив голос, принялся что-то втолковывать девушке, сидевшей за столом.

— Я брожу здесь, словно дикий зверь в джунглях, — заметил Хезерсет. — Мощные бока вздымаются, ноздри раздуваются… Дело в том, что ваш тесть снова отсылает меня назад с пустыми руками. Стоит только нашему правлению заподозрить, что поставщик собирается нас надуть и что моему папа великолепно это известно, как мой папа немедленно с ними соглашается, а затем посылает к поставщику меня. Он не любит посылать кого-нибудь поумнее и половчее. Говорит, что это их обескураживает и отнимает последние крохи драгоценной уверенности в себе. Очень тонкий психолог мой папа. Умеет найти применение даже таким болванам, как я. — Он зевнул. — Пожалуй, погляжу-ка я одним глазком на эту вашу хитрую машинку, ладно? Может, этот малый с карандашами и ручками в кармане покажет мне ее?

Я посмотрел на Хиллингтона, который подошел еще ближе к девушке, сидевшей возле картотеки. Лица ее я не видел — только длинную нежную шею и большую копну черных волос, но в том, как она склонила голову к плечу, было что-то очень юное.

— Он занят сейчас, — сказал я. — Но я уверен, что для вас он все бросит. Если вы в самом деле хотите познакомиться с этой штукой… Разве в вашей конторе нет такой машины?

— У нас не совсем такая, — сказал он. — Наша делает так: клик-клик-клик-щелк, а ваша: щелк-клик-щелк-клик. Сие чрезвычайно важно. — Он направился к Хиллингтону. — Я не прощаюсь с вами, дружище, — бросил он мне через плечо.

— Всего хорошего! — сказал я машинально.

Я забыл о нем, как только вышел за дверь. Я торопливо вспоминал все, что услышал от Хиллингтона. Вывод был ясен. Скоро здесь начнется гигантская неразбериха. И кто-то должен будет ее распутать. Кто-то, кто работал до седьмого пота, выворачивал себя наизнанку, чтобы занять кресло в правлении. Кто-то, кто не несет ответственности за эту путаницу, а, наоборот, с самого начала предостерегал Брауна против слишком поспешного перехода от старой системы к новой. Мало сказать — поспешного; подобно тому как колесо должно быть совершенно круглым, чтобы успешно служить своему назначению, так и работа счетно-вычислительной машины должна быть организована по определенной системе. Теперь эта система должна претерпеть некоторые изменения и вместе с тем в основе своей все же остаться прежней. И кому-то, если он хочет получить место в правлении, нужно, не теряя времени, получше изучить все, что касается работы счетно-вычислительных машин. Я распахнул стеклянную дверь и вышел на солнечный свет, с удовольствием обмозговывая эту задачу.

Двумя неделями позже, уже в Лондоне, я все еще продолжал ее обмозговывать. Она оказалась далеко не такой простой, как я сначала предполагал. Впервые в жизни я почувствовал что-то вроде симпатии к Миддриджу. Даже посещение главной конторы флемвилской компании счетно-вычислительных машин, где я побывал после основательного завтрака в «Эпикурейце» с Тиффилдом, ничуть не прояснило мои мозги: я ушел оттуда с целой охапкой брошюр, разламывающейся от боли головой и десятью страницами заметок, в которых сам мало что понимал.

На другой день после моего посещения «Счетных машин Флемвила» я решил вернуться домой. В ту минуту, когда я принимал это решение, оно казалось мне вполне резонным и естественным. Я успешно завершил свои дела с Тиффилдом; отель, в котором я на этот раз остановился, был классом намного ниже «Савоя», а главное — мое возвращение на день раньше могло умилостивить Сьюзен. Ее раздражение и злоба по поводу этой поездки, о которой я узнал ровно за три часа до отхода поезда, переросли рамки обычного.

Тем не менее, приближаясь к конторке дежурного администратора гостиницы, я испытывал странное чувство нерешительности. Мне не хотелось оставаться. И мне не хотелось уезжать. Меня давило бремя слишком многих забот, слишком многих решений. Мне хотелось стряхнуть их с себя и завалиться спать, а проснувшись, напиться чаю и снова уснуть. Не такое уж это как будто непомерное желание, скулил в душе какой-то голос. Когда-нибудь…

Голос замер; я не позволил себе долго прислушиваться к нему. Я нажал кнопку.

— Будьте любезны, мой счет. Двести первый номер.

Дежурная поглядела на меня, подняв глаза от кипы машинописных материалов. Гротескно-модные очки отнюдь не делали ее лицо менее суровым.

— Одну минуту, сэр.

Одна минута растянулась на пять. Затем она пошла заглянуть в карточку и вернулась ко мне.

— Вы брали номер до завтрашнего дня, — сказала она. Теперь на лице ее читалось подозрение.

На ней было темно-синее платье; когда она подняла руку, чтобы поправить очки, я увидел темное пятно пота у нее под мышкой. Она была бы совсем недурна, если бы не слишком усталое выражение лица и бесцветные волосы.

— Я закончил все дела раньше, чем предполагал, — сказал я. — И хочу вернуться на свой освежающий север.

Она не обратила внимания на мои, слова, но я раскусил, как мне казалось, почему она смотрит на меня с подозрением: она думала, что я хочу ее обдурить. Я вытер лицо платком. Платок был влажный от пота, и толку от него было мало.

— Боюсь, что вам придется заплатить за полные сутки, сэр. В наших правилах очень точно указано…

— Да, да. Разумеется. Вы дайте мне только счет, пожалуйста.

Я подумал о предстоящем мне путешествии, увидел перед собой купе железнодорожного вагона, и на какую-то секунду мое решение поколебалось. Не то чтобы мне было так уж жалко уплатить тридцать шиллингов за номер, которым я не буду пользоваться, но казалось обидным, что кто-то там, кому принадлежит этот отель, получит двойной барыш. Ведь что бы ни говорила дежурная, а я знал: номер не будет пустовать сегодня ночью. Лондон, как всегда, был переполнен приезжими. И Джин опять была в Кенсингтоне — выступала в небольшой роли в ревю. Накануне вечером я возил Тиффилда поглядеть это ревю. У Джин был сольный номер — она исполняла песенку. Насколько мне удалось понять, это был крик наболевшей души о том, что уже не стало мужчин, способных приласкать женщину больше одного раза в ночь. Мне припомнилась эта песенка и костюм, в котором исполняла ее Джин, и я почувствовал, как город и зной завладевают мною: ночные клубы, стриптизы, проститутки, парочки в Гайд-парке, полураздетые девицы в «Лидо» — все сплелось в один клубок… И я был слишком раздосадован поведением Сьюзен, чтобы упускать такой случай.