К поезду в лагерь пошли с ним вместе, он тут же поговорил со своими людьми. Согласны даже те, кто работал в цеху, где теплее, — получить прибавку к хлебной пайке хотят все. А с Володей я договорился, что он подтвердит выполнение норм уже в этом месяце. С Петром Ивановичем, начальником цеха, у него добрые отношения, и Володя уверен, что тот возражать не станет.

А мне так не терпится рассказать Максу про сегодняшний день и про Нину, что я чуть не забыл отметиться на вахте. Макс уже спит, но ничего не поделаешь, сегодня я его разбужу. Я ведь никому другому не могу сказать про Нину, про мою первую любовь; как я хочу быть рядом с ней, нежно прикоснуться к ней, обнять ее! И он ведь сказала — послезавтра! Неужели она мне ответит? Ну конечно, не ошибся же я — с чего бы еще она такое говорила, если бы не хотела увидеться со мной?

«Макс, Макс, послушай, я сегодня был у Нины, целый час! И она сказала — до послезавтра!» Слава Богу, Макс легко просыпается, можно разговаривать, кровати наши совсем рядом. «Иди сперва разденься, потом спокойно расскажешь», — бормочет Макс. Как это так — «спокойно»? У меня любовь, а он меня успокаивает! Впрочем, Макс ведь прав: поосторожнее надо быть у нас в комнате с рассказами. Уже бывало, что русским почему-то становилось известно то, что говорилось без них… И мы решаем, что поговорим лучше завтра в поезде, по дороге на завод. Макс работает в первой смене, а мне надо ехать с электриками.

И вот мы в первом поезде, в пять утра. Устроились в углу вагона, и я рассказываю, рассказываю… Макс сердечно обнимает меня, как мог бы обнять отец; он ведь понимает мое счастье. Но не скупится и на советы: я не должен забываться, надо вести себя осторожно, чтобы не попасть в беду.

Макс сворачивает к своему цеху, а мы с четырьмя электриками идем на электростанцию. Приближаемся к энергодиспетчерской, а нам навстречу — Нина и Нелли, они идут домой после своей сдвоенной смены. Я ужасно счастлив. Вежливо их приветствую, а Нина лукаво улыбается мне и приветливо машет рукой. Объяснил моим попутчикам, где эти женщины работают и что они с ними, наверное, тоже познакомятся. Сашу застали в его кабинете, сразу выяснилось, что один из новичков немного говорит по-русски, так что переводить не нужно. Теперь — к Максу, он же еще не знает, что я только что встретил Нину и она мне так мило помахала рукой!

Механический цех отсюда не близко, но это теперь ничего не значит! «Ты, конечно, встретил утром Нину?» — сразу спрашивает Макс, словно он прочел мои мысли.

«Да, да, и она улыбалась мне, она… Макс, как же мне теперь быть?»

«Прежде всего, успокойся, а то любому видно, что с тобой. Иди из цеха, пройдись по свежему воздуху, там пока темным-темно. А то у тебя на лице всё написано!»

Он прав, как всегда, и я иду бесцельно шататься между цехами. Смотрю на усеянное звездами небо и благодарю Бога за то, что Он послал мне такое счастье.

Постепенно светлеет, и я обнаруживаю, что нахожусь рядом с мартеновским цехом. Застану ли я Ивана, мы ведь не виделись со времени той «пьянки». Обхожу здание кругом, чтобы не идти через весь цех, а войти поближе к его кабинету, очень уж удушливый воздух в этом цеху. Иван сидит за своим столом. Он встал мне навстречу, обнял и поцеловал словно старого друга. «Витька, спасибо! У меня теперь хорошие парни, твои немцы работают очень, очень хорошо! Ты где был так долго?» Сказать ему, что в тот раз было? А почему, собственно говоря, нет?

Иван хочет опять выпить со мной, но я прошу его обождать и рассказываю, что в прошлый раз про наше пиршество у него в кабинете стало известно начальнику лагеря. Иван вне себя от злости. «Я этого сукина сына прибью, я его в печь кину!» Он кричит это так громко, что тут же появляется в кабинете его верная секретарша. Я стараюсь его, как могу, успокоить, но он продолжает шуметь: «Этот сучий сын, будь он проклят, попадись он мне только, я ему…» Уговариваю его: я так рад, что он мне сердечный друг, но я ведь немецкий военнопленный, и для меня другие законы — как для врага.

«Когда кончилась война, Bratischka? — сердится Иван. — Четыре года, пять лет? Пора уже стать друзьями!» И снова крепко обнимает меня и целует. «Вот такого сына, как ты, я давно хочу, а что моя Наташа? Сбежала с каким-то типом; знать их больше не хочу, этих баб! Нет уж, Витька, по одной нам можно выпить…» Я сдаюсь, и мы пьем ледяную водку, бутылка прямо из сугроба. Умоляю его на том остановиться.

Мы вышли с ним в цех, пошли к печи, на ремонте которой работают наши пленные, — обкладывают внутреннюю поверхность огнеупорными плитами. Иван позвал бригадира, сказал ему, что доволен их работой и что велит сказать об этом в лагере. Там ведь тоже, как и в цехах, есть доска, на которой пишут фамилии отличившихся.

А бригадир Вилли сказал мне, что хоть работа здесь тяжелая, они никуда в другое место не хотят. И пошутил: «Вот разве что домой!» Здесь Natschalnik не только выписывает им дополнительный хлебный паек, но еще, бывает, привозит откуда-то целый котел настоящего хорошего супа. Иван переспрашивает: что он тебе сказал? И, услышав ответ, явно рад, что пленным рабочим он нравится. Вот опять я вижу оазис человеческих отношений…

Прощаясь, Иван обнимает меня и по-братски целует. Вилли и его бригада смотрят на нас с изумлением — это же просто немыслимо! Надеюсь, какой-нибудь доносчик не устроит дела из этого.

Перед уходом из мартеновского цеха вспоминаю, что обещал в силикатном позаботиться о рукавицах для пленных рабочих. Подняв воротник повыше — холод сегодня совсем лютый, — добрался туда. Секретарша Петра Ивановича со мной поздоровалась и доложила начальнику. Он меня выслушал, а она принесла два стакана и налила в них пахучий черный чай. Петр сказал, что это ясно — в такой мороз работать на воздухе без рукавиц вообще запрещается. Да только где их взять столько? Теперь ведь все только в обмен. А что мы можем за них предложить? Нашу работу?

Он взялся за телефон и стал звонить разным людям. Наконец нашел кого-то, с кем можно говорить о рукавицах и за деньги. Вот какая у него идея: лагерь должен отказаться от части причитающейся оплаты цеха за работу пленных и на эти деньги он постарается закупить рукавицы. Я, конечно, сказать ничего не могу; это надо передать нашему коменданту чтобы обсудить с начальником лагеря, Владимиром Степановичем.

«Скажи-ка, Витька, — спрашивает Петр между делом, — а что могут у вас в лагерной мастерской отремонтировать?»

«Если будут нужные материалы, то, наверное, что угодно. А зачем это нужно?»

«Затем, что на фабрике, где шьют рукавицы, постоянно ломаются швейные машины. Если бы у вас их ремонтировали, они бы вас снабжали рукавицами».

Обещаю Петру, что постараюсь все узнать, и сразу прощаюсь.

Я зашел за Максом в кузницу, чтобы ехать в лагерь вместе. Рассказал ему про рукавицы и швейные машины на фабрике. В лагере мы сначала нашли Эрвина, заведующего мастерской. Он сказал, что если будут запасные части или нужный для их изготовления металл, то проблем не будет. И мы пошли к коменданту Максу Зоукопу.

«Ну, — говорит он, — на это дело надо начальника, «старика», подвигнуть обязательно! А то ведь все равно неизвестно, куда наш заработок девается».

Сказано — сделано, тут же идем к Владимиру Степановичу. Комендант ему докладывает, я рассказываю про начальника цеха, и начальник лагеря тут же соглашается. Приказывает шоферу Дмитрию, который уже возил меня на завод, завтра же свезти Эрвина и меня на фабрику, где шьют рукавицы. А он, Владимир Степанович, еще сам переговорит с начальником той фабрики и с Петром Ивановичем.

Вот тебе на, из-за суматохи с рукавицами я совсем забыл про Нину! Ну, ладно, постараюсь как-нибудь попасть завтра на завод; надеюсь, что Дмитрий меня не подведет.

Вернулся в комнату, Макс уже принес суп и для меня. И тут я вспомнил, что с самого утра за весь день ничего не ел. Сначала был с электриками на станции, видел Нину, потом в мартеновском цеху, потом это дело с рукавицами…