Утки выискивают что-то в зеленой воде, им мешают два диких гуся, они тоже хотят получить свою долю плавающего в воде размокшего белого хлеба.

Покой на миг нарушается бегуньей в облегающем спортивном костюме, пронесшейся мимо меня, разбрызгивая капли пота.

Черт, давненько я не был в городе. Я пытаюсь все в себя вобрать — запах еды от столиков летних кафе, теплый асфальт, бензин, загорелая девичья кожа. А я просто обычный парень, гуляю, курю сигареты до самого фильтра, и мне нужна приличная стрижка, а может, еще очки от солнца. Я много ходил, когда заболел, тогда я не знал, что болен. Так оно и не воспринималось, скорее наоборот.

Я иду к станции «Нёрепорт». Обычно, когда у меня были деньги на кармане, я ходил в ресторан «Харе Кришна», здесь, за углом. Три вегетарианских блюда у них стоили меньше пятидесяти крон. А если хотелось еще, можно было взять вторую порцию. Там можно было сидеть, сколько захочется, и они не слишком напирали на спасение, хотя я частенько уходил оттуда с цветным буклетом и приглашением в храм.

Колледж находится недалеко от станции. Я прохожу сквозь большие двустворчатые двери. Амина писала, что здание большое, она ничуть не преувеличила, снаружи смахивает на министерство. Два шага вверх, потом еще одна дверь, и вот я стою перед широкой лестницей. По обе стороны — стеклянные двери, за ними длинные коридоры. Я слышу, как где-то наверху разговаривают, нервно смеются. В мою сторону идут две девушки, одна из них тащит стопку книг. Я поднимаюсь по лестнице, второй этаж похож на первый. Еще одна лестница вверх, и стеклянные двери по обе стороны. Я сворачиваю в правый коридор. Мне навстречу идет парень с книжками в руках, я прохожу мимо уверенным шагом. Я надеялся, что здесь будет полно людей, что я смогу затеряться в массе, пока буду искать Амину. Если верить ее рассказам, любой мог зайти и сесть в классе, никто и внимания бы не обратил. Но здание почти пустое.

Коридоры светло-светло-желтые, я останавливаюсь перед большой доской для объявлений, висящей на стене. Там список экзаменов и фотографии с какого-то праздника, на них люди, переодетые в ковбоев и индейцев. Какой-то парень пытается закосить под индианку с длинными черными косами, видно, что напился и отрывается по полной.

Иду дальше по коридору. Пытаюсь не подавать виду, что ищу кого-то. Боюсь, что, если у меня будет ищущий вид, кто-нибудь подойдет и попросит у меня документы. Подумает, что я какой-нибудь козел, хочу спереть у них проектор.

Вернувшись на первый этаж, я иду за тремя девушками вниз по лестнице в подвал. Короткий коридорчик, выкрашенный в белый цвет, приводит к двери с надписью «Столовая».

Потолок низкий, освещение тусклое. Иду по залу, смотрю по сторонам, ищу Амину. Выискиваю темненьких девушек. Делаю вид, что у меня есть серьезные причины здесь находиться: может, я ищу кого-то, с кем должен встретиться. Но, похоже, этого кого-то еще нет. Покупаю чашку кофе и сажусь за столик у выхода.

Листаю забытую кем-то газету, одновременно поглядывая на дверь. В газете написано, что следующие два дня будет тепло, что в этом году лето раннее. Смотрю на студентов. На тех, с кем училась Амина. Они сидят маленькими группками, разговаривают, смеются. Пьют кофе, смотрят в бумажки. Сессия, одни выглядят нервными, другие — уже расслабившимися. Один сидит за ноутбуком. Они не такие, какими я их себе представлял, я представлял такие миниатюрные подобия сухих учительских типажей. Но эти, похоже, напиваются, как все, и трахаются в подсобках. Я просидел так пару часов, люди медленно сменялись, но Амина так и не пришла. Я выхожу из столовой, поднимаюсь по лестнице и иду по каким-то коридорам, пока не нахожу табличку с надписью «Инспектор». Два раза стучусь и открываю дверь.

За компьютером сидит женщина. Дружелюбный взгляд. Ей, наверное, за пятьдесят, одета в красный свитер с воротом под горло.

Я спрашиваю об Амине, когда у нее экзамен, говорю, что хочу сделать ей сюрприз, когда она выйдет. Сначала она не хочет мне ничего говорить, объясняет, что не может давать такую информацию. Но затем бросает на меня еще один взгляд. И улыбается, будто хочет сказать мне, что понимает, как тяжела любовь, преодолевающая культурные барьеры. Набирает что-то на компьютере. Амина? Она отчислилась уже больше полугода назад. Смотрит на меня удивленно, я должен бы знать, если я Ромео в истории, которую она успела сочинить. Я извиняюсь и ухожу, прежде чем она начнет задавать вопросы.

Когда я выхожу на улицу, солнце больше не греет. Я иду обратно к квартире брата. То, что она бросила учебу, ничего не значит. Многие бросают. Молодые люди переходят в другие институты, или им надоедает учиться. Я снова просмотрю письма, я, наверное, найду что-нибудь. Я повторяю это много раз и надеюсь, что мой мозг меня слушает.

Я сижу на большом кожаном диване моего братца. Пытаюсь сбавить темп.

За последние пару дней у меня было больше впечатлений, чем за последние несколько лет. И что-то идет не так. Я чувствую запах дыма сигарилл, очень слабый. Как если думаешь о Рождестве и словно чувствуешь вкус глинтвейна и запах свечей. Я один в квартире, но что-то не так. Я знаю свое тело, свою голову. Я знаю лекарства, знаю, что от чего помогает. Болезнь быстро становится самым большим интересом в твоей жизни, твоим хобби. Пытаешься держать ухо востро, знаешь, что может случиться, если врачи поменяют дозировку. Если они захотят тебя обмануть. Разница между сорока и шестьюдесятью милиграммами огромна. Ципрамил, зипрекса, труксал, я знаю, как они работают, что чувствуешь, как пахнет пот, когда сидишь на одном, как поникает взгляд, как трудно говорить, когда сидишь на другом. А сейчас что-то идет не так. Я отмечаю все обычные симптомы. Сухость во рту, потливость, дрожь. Я не сразу понимаю, что это. Голод. Когда привыкаешь к трехразовому питанию, как-то забываешь, что надо есть, если проголодался.

На улице еще светло. Прохладный летний вечер. Иду к «Севен-илевен», что на углу, стою в очереди, как приличный человек. Два парня хотят купить чего-нибудь, чем можно разбавить водку, лежащую у них в пакете. Я смотрю на освещенную вывеску с колой и кусочками пиццы, я не привык к такому выбору. В витрине за стеклом лежат сосиски. Разных размеров и толщины, некоторые завернуты в бекон. Лежат там, толстые и бледные. Мужчина передо мной покупает сигареты и женский журнал. Сосиски похожи на отрезанные мужские пальцы. Отрезанные прямо над суставами. Видны жилы и кровь.

— Что будете брать?

Продавец улыбается мне:

— Сосиски?

Смотрит на них:

— Хотите сосиску?

Берет металлические щипцы, переворачивает пальцы поджаренной стороной вверх.

— Хотите с сыром?

Он дотрагивается до одной, из нее течет кровь. Я выхожу. Тошнота подступает к горлу. Прислоняюсь к стене дома, живот сводит судорогой, меня тошнит желтоватой жидкостью. Я пытаюсь уйти от этого, шаг за шагом, прочь, продолжать движение. Пальцы не выходят у меня из головы. Большие пальцы, отрезанные от больших рук, какими я помню руки отца. Большие мужественные пальцы, на больших мужественных руках, такие, которые могут и ласково погладить, так что ладонь накроет всю голову, и отвесить пощечину, так что свет померкнет в глазах. Его руки, по большому счету, — единственное, что я о нем помню. Как-то один психиатр спросил, бил ли меня когда-нибудь отец. Насколько мне было известно, не бил. Тогда он спросил, хотел бы я, чтобы мой отец бил меня, или нет. Думаю, он и сам понял, насколько это глупо. Он попытался исправить положение туманной фразой о каком-то недостатке физического контакта с мужчиной. Я спросил: может, ему самому не хватает физического контакта с мужчиной? В заднице. После этого он оставил меня в покое.

Я пытаюсь не уходить далеко от Эстебро. Хожу по району, мимо больших посольских квартир поблизости от станции. Иду по улицам, застроенным виллами, где из-за подстриженных изгородей доносится запах шашлыка, мимо классиков, начерченных мелом на плитках под навесами для машин. Мимо кафе на Эстеброгаде, где за столиками на тротуаре ужинают люди, пытаясь поймать последние лучи солнца.