Я закуриваю еще одну сигарету.

Через пару часов мы прикончили пачку. Время от времени я срываю изоленту и спрашиваю про адрес. Он плюет в меня, ругается, я возвращаю изоленту на место. Губы у него теперь красные и облезлые. Я так надеялся, что мы обойдемся сигаретами. У нас в больнице был парень, который вечно сам себя обжигал, когда предоставлялась возможность. Он говорил, рана от сигареты абсолютно чистая и воспаления быть не может.

Я тушу сигарету о свою руку. Не очень больно, недостаточно.

— Ну вот, теперь ты знаешь, как пахнет жаркое из свинины.

Я открываю окно, чтобы проветрить. И тут он начинает кричать. На губах у него по-прежнему изолента, но звуки он издает достаточно громкие, чтобы я снова захлопнул окно.

Он затихает и улыбается. Глазами показывает, что ни хрена я ему не сделал. Что мне до него не добраться. И на какой-то момент приходится признать, он берет верх. И тут из его кармана доносится одна из тех песен, что мы слышали в машине по дороге в лес. Я срываю изоленту с его ноги и вытаскиваю мобильник. Куда только подевалось все его напускное равнодушие! То, что я нашел мобильник, действует сильнее, чем все эти сигареты. Конечно, мне сразу надо было поискать мобильник, но я так долго был выключен из жизни, что знаю о мобильных телефонах и интернете не больше провинциальной пенсионерки. Не больше той старушки, которая во время занятий на компьютерных курсах сказала, что понимает, для чего нужна клавиатура, но не понимает, что делать с педалью, — она поставила мышку на пол.

Мобильник отыграл довольно большой кусок песни. Я смотрю на дисплей. Сами, написано там. Я жду, пока он закончит звонить. Затем сажусь и просматриваю записную книжку.

Махмуд кричит из-под изоленты. Думаю, он требует, чтобы я, чертов педик, оставил его телефон в покое, но я не уверен.

В записной книжке значатся два Эркана. Я переписываю номера, иду в туалет, закрываю за собой дверь и звоню в справочную. Через две минуты женский голос сообщает мне, что у них нет ни имен, ни адресов владельцев этих номеров. Жаль, это избавило бы меня от массы проблем.

Телефон очень маленький. Такой маленький, что я легко спускаю его в унитаз.

Я снова вхожу в комнату к Махмуду:

— Вот мы и остались вдвоем.

Я пару раз бью его по губам, но понимаю, что вкладываю в удары мало чувства.

Нахожу в его кармане ключи от квартиры: мне нужно передохнуть и собраться с мыслями.

Я покупаю сигареты в магазинчике на Нёреброгаде, сажусь на скамейку в парке на Старом кладбище. Закуриваю без удовольствия. Мимо меня рука об руку проходит молодая пара. На черном дамском велосипеде проезжает парень с петушиным гребнем. Женщина качает коляску, пытаясь усыпить ребенка. В голове абсолютно пусто. Я просто сижу, бессмысленно уставившись перед собой. Иду к «Макдональдсу», съедаю гамбургер и тяну время, сидя над картошкой. Затем покупаю еду для Махмуда.

Когда я возвращаюсь, он лежит на боку вместе со стулом. Я поднимаю его:

— Я купил тебе поесть, Махмуд. Чизбургер и молочный коктейль.

Он пытается кричать из-под изоленты.

— Ладно, Махмуд, нам ведь надо делом заниматься. Дашь мне адрес?

Он грязно ругается под изолентой и елозит, так что снова чуть не опрокидывается.

Я хожу по комнате, обдумываю, что делать. Что причиняет боль? Кухня у него крошечная, представляет собой продолжение гостиной. В мойке стоит стопка тарелок, на столе лежат пара картонок из-под пиццы и старая картошка фри. В ящике я нахожу ножи для мяса и хлеба, выкладываю их на стол. У меня еще есть мой охотничий нож, уж лучше я воспользуюсь им, он выглядит более устрашающе. На другой стороне лезвия у него есть зубцы, если пилить ими голень, должно быть очень больно. Но не сейчас, может, позже, если придется. Надо постепенно наращивать силу воздействия. Если я зараз использую весь арсенал, мне не останется ничего, кроме как перерезать ему горло.

В ванной, на крючке с табличкой «гости», висит зеленое полотенце. Я кладу его в раковину и пускаю воду, затем выкручиваю и наматываю на правую руку. Просматриваю коллекцию CD, трудно найти подходящую музыку. В основном попса, ар-эн-би, под такое хорошо девчонок клеить. Нахожу диск Wu-Tang и ставлю на повтор, на большую громкость. Достаточно громко, чтобы соседи не услышали, чем мы занимаемся, но не так громко, чтобы они начали жаловаться.

Сначала я бью его в бок, как следует, вкладывая в удар весь свой вес. Он сгибается пополам, я даю ему время вдохнуть и выпрямиться. Затем начинаю прорабатывать торс. Держу его, пока бью в живот, когда он сгибается, бью в бок; работаю глубоко, как боксер. Когда работаешь по телу, голова наклоняется вниз. После хорошего тяжелого удара, от которого у него из носа летят сопли, я снимаю изоленту со рта.

— Где живет Эркан? Дай мне его адрес, и я уйду.

— Пошел на хер.

Я приклеиваю изоленту и расстегиваю рубашку, чтобы видеть, что делаю. На его теле красные пятна и кровоподтеки. Несмотря на полотенце, я начинаю чувствовать руку. Продолжаю бить, наношу удары повсюду: в бок, в живот, в грудь. Работаю с оттягом, глубоко, потею, дышу тяжело. Выкуриваю сигарету, снимаю футболку, она вся мокрая от пота. Он что-то мычит.

Сдираю изоленту со рта.

— Это тебе что, сауна, пидор вонючий?

Изоленту на место — и за работу.

На улице стемнело. Рука гудит, все тело разбито, но наверняка не так, как у Махмуда. Я придерживаю его за плечо и погружаю руку в живот, изо всех сил, вкладываю в удар весь свой вес. Сначала тело его складывается пополам. Затем он два раза отрывисто кашляет и издает глубокий горловой звук.

Я срываю у него со рта изоленту, толстая струя рвоты выплескивается на пол и на него самого. Я не успеваю отодвинуться, мне попадает на ноги. Он стонет, и его снова рвет.

Он сидит, склонившись вперед, и тяжело дышит. Я ищу тряпку. В ванной больше нет полотенец, и я беру с дивана старую футболку и, как могу, вытираю блевоту. Затем снова наклеиваю изоленту и принимаюсь бить его телефонным справочником, время от времени снимая изоленту.

— Дашь мне адрес?

— Нет.

И мы продолжаем. Я рассек ему бровь, по шее бежит кровь. Наступила ночь.

— Ну что, как насчет чизбургера?

Он кивает. Я держу чизбургер, а он ест. Коктейль давно растаял, но он не жалуется. Я в некотором роде им восхищаюсь. Может, Эркан и полное говно, а может, он нормальный мужик, но я знаю, что никто бы не стал терпеть столько побоев ради меня.

Я больше не могу. Наклеиваю новую изоленту, выключаю свет и ложусь на диван. Спиной чувствую его взгляд, он сидит в темноте и смотрит на меня. Мне на живот прыгает котенок, я глажу его и аккуратно ставлю на пол.

Ночью я просыпаюсь в уверенности, что он умер, задохнулся в собственной рвоте. Встаю, подхожу к нему. Он сидит на стуле, голова свисает на грудь. Я щупаю пульс у него на шее. Он поворачивает голову и что-то бормочет во сне. Я снова ложусь на диван.