В бассейне, как всегда, пахнет хлоркой. Одноэтажное здание из красного кирпича, на стенах — большие белые таблички с надписями, рассказывающими, чего здесь делать нельзя. Нельзя курить в бассейне, нельзя входить туда в обуви, надо мыться перед плаванием. Девочка восьми-девяти лет выходит из женской раздевалки. Ее ждет отец. У обоих мокрые волосы. Он покупает для нее колу в автомате. Карин подходит к женщине за стойкой. Она хорошо нас знает. Карин выдают кипу белых мочалок, посыпанных порошковым мылом, она протягивает их нам и продолжает болтать с женщиной. Берет ключ. Во вторник бассейн закрывают в пять, и наступает наше время. По средам — время девушек в хиджабах. Мы, меньшинства, можем приходить после закрытия.

Я надел плавки. Смешные маленькие трусики, мне их подарили на день рождения в больнице. Ошибка разрешать психам выбирать подарки. Плавки слишком обтягивающие, через темно-синюю ткань видна головка члена. Но я не боюсь, что у меня возникнет эрекция, об этом позаботятся таблетки.

Шофер автобуса — полный, пахнущий табаком мужчина в кожаном жилете, лет за пятьдесят — пошел с нами, сегодня никто из санитаров-мужчин не смог поехать. Стоит и нервно на нас поглядывает, боится, что, пока он с нами один, мы тут взбесимся. На ногах у него синие бахилы.

Я выхожу из раздевалки одним из последних. Кое-кто из женщин простодушно плавает по дорожкам большого бассейна. Ляйф и новенький бултыхаются с большим красным кругом в детском бассейне. Я спускаюсь по металлической лестнице. Ложусь на воду. Делаю пару гребков и расслабляюсь, держась на поверхности. Хлорка щиплет глаза. Когда-то я хорошо плавал. Взял даже как-то медаль в школе. Какой-то там сертификат. Их много было. Нужно было нырнуть за металлическим крестом, который кидали на дно, нужно было проплыть пару дорожек в одежде. Сейчас я не могу заставить себя плыть, у меня для этого нет энергии. Я лежу на воде и лениво гребу.

Я выбираюсь из бассейна. Ляйф и новенький стоят у вышек. Ляйф подначивает парня прыгнуть с пятиметровой вышки. Он, похоже, уже начинает действовать тому на нервы.

— Да не боюсь я.

— Да ну как же, как же, боишься!

— Так давай ты первый прыгай. Хочу посмотреть, как ты первым прыгнешь.

— Ты думаешь, я боюсь?

— Да ты прыгни с трешки, тогда я тебе поверю.

— Хочешь посмотреть, как я прыгну?

— Я именно это и сказал.

— Так я прыгну, но ты первый, трусишка несчастный.

Когда я прохожу мимо них и поднимаюсь на пятиметровую вышку, они замолкают. Отсюда виден весь бассейн. Две ванны с голубым дном. Большие окна, снаружи — лужайка и кусты. Карин замечает меня и откладывает книгу. Она сидит рядом со светловолосым спасателем. Мускулистый, один из этих, с такой татуировкой вокруг предплечья, какие все делают в подростковом возрасте. Ляйф кричит мне, я не слушаю, и акустика в бассейне не дает мне разобрать слова. Я подхожу к краю вышки и падаю. Вишу в воздухе несколько часов. Падаю в воду, кожей ощущая покалывающую боль. Выпуская воздух из тела. Но мне не страшно, все это происходит с другим. Глаза открыты, мир голубой и наполнен белыми пузырьками. Здесь тихо. Я не знаю, вверху моя голова или внизу. Мыслей нет, по крайней мере не много, вижу перед собой Амину, но не удерживаю картинку. В легкие попадает вода, но и эта мысль просто уплывает. Я чувствую, какое все бесконечно тяжелое. Мои мысли плывут, как и тело.

Тут все снова становится твердым и острым. Кто-то тащит мое тело. Звук возвращается. Я лежу на спине и смотрю в сводчатый потолок бассейна. Мне в нос вдувают воздух. Я кашляю, изо рта по груди течет теплая вода.

Я прислоняю голову к холодному автобусному стеклу. Болтают меньше, чем по дороге туда. Ляйф и новенький потихоньку поглядывают на меня с переднего сиденья. Карин сидит рядом со мной. Смотрит на меня с досадой. Во рту ощущается вкус хлорки, глаза болят, в носу щиплет.

В больнице я делаю все, что мне велят. Ложусь на кровать. Мне дают таблетки, я не замечаю. Еще тяжелее голова уже не станет. Дверь в комнату оставляют открытой, и время от времени ко мне заглядывает санитар. Под брюками на мне по-прежнему мокрые плавки. Карин пошла со мной в мужскую раздевалку и попросила молодого спасателя помочь меня переодеть. Ляйф издавал громкие смешки, приспускал свои плавки и показывал член. Карин нервничала и злилась, наверняка ей влетит, когда мы вернемся. Они натянули на меня рубаху и надели брюки поверх плавок, потом, наверное, забыли об этом. Пятно темнеет на старом месте у дверного косяка.

Меня снова вызывают к врачу, к молодому врачу, заместителю Петерсона. Сидя за большим, темного дерева письменным столом, он пытается выглядеть старше. Голубая сорочка, «лекторские» очки. С ролью он справляется. Пробудет здесь какое-то время и поймет, что ему не нужно походить на врача, у него для этого бейджик есть.

Я сажусь за стол. Он с досадой на меня смотрит. С досадой и немного со злостью, как будто я нарушил договор.

Откашливается — наверное, у Петерсона научился.

— Теперь нам, естественно, придется подумать о мерах предосторожности. О бассейне в обозримом будущем и речи быть не может.

— Никакого бассейна.

— Нет, и нам, конечно, придется пересмотреть ваши препараты.

— Да.

— Вам придется задуматься о том, что, когда делаешь что-то… такое, как в бассейне… то это касается не только вас. Наиболее уязвимые из наших пациентов легко могут выйти из равновесия от таких переживаний.

— Мне жаль.

— Да… Хотите еще о чем-нибудь поговорить?

Он провожает меня до двери. Если в твоем детстве не было хорошей, солидной травмы, в которой можно покопаться, они быстро теряют к тебе интерес. Я их понимаю, им же нужно за что-то зацепиться.

Вновь поступившим вначале оказывают массу внимания. Особенно молодые психологи, они хотят доказать, что могут хотя бы кого-то спасти с помощью бесед, цветов и гимнастики. Так же как врачи находятся в поиске чудо-таблетки, которая снова превратит вас в продуктивного человека.

Я видел их, таблички из твердого картона, которые врачи получают от фармацевтических фирм. Со стрелочками, идущими вниз, от симптомов к названию препарата, который они хотят продать. Иногда врачи отправляются на юг, живут в классных отелях и слушают лекции о том, как хороша продукция этих фирм. Не понимаю, зачем нужно учиться десять лет на медицинском. На то, чтобы зазубрить названия лекарств на табличках, больше недели не требуется.

Я снова ложусь на кровать. Дверь по-прежнему не закрывают. Следят, чтобы я не наделал глупостей.

Томас стоит в дверном проеме, вид у него неуверенный. Он подходит к стулу у кровати, садится нерешительно, как будто боится, что я на него закричу. Сидит, ловит мой взгляд.

— Прости меня. Пожалуйста. Я насчет Ляйфа.

Я отмахиваюсь от него, в последний раз я разговаривал дня два назад.

— Надеюсь, что я не… Я знаю, с моей стороны это было ужасной глупостью. Я просто надеюсь…

Он то расстегивает, то застегивает молнию на своем нейлоновом тренировочном.

— Да черт с ним.

— Это было ужасно глупо с моей стороны.

— Да ладно.

Он наклоняется ко мне. Я продолжаю смотреть в потолок.

— Ведь это же не депрессия за тебя отвечает, а?

Я поднимаюсь:

— Нет, нет. Это все правда ерунда.

— Я так рад. Мне было трудно пройти мимо фикуса в коридоре. Если бы ты еще со мной разговаривать не захотел…

Я не могу сдержать улыбки. Он с облегчением смеется:

— Я слышал, ты попал в сборную по плаванию.