– Ты стесняешься привести его сюда?

– Конечно, нет. С чего бы это? Ох, прошу тебя! Он вовсе не такой. Я бы с таким не связывалась.

В наших отношениях все оставалось по-старому, так что трубку я повесила с облегчением. Визит к родителям вызывал во мне противоречивые чувства.

Я вытянулась на кровати и стала рассматривать свою комнату. На туалетном столике стоял букет роз, подаренный Умберто еще неделю назад. На двери висело несколько бейсбольных шапочек из коллекции моего отца. Вэл улыбалась мне с фотографии в серебряной рамочке, фотография была сделана во время нашей прошлогодней поездки в Мауи. Я лежала и думала, будет ли у меня свой ребенок.

Всю ночь я видела во сне, как прижимаю к себе и ношу на руках своего ребенка. Всю ночь я ходила по каким-то магазинам, полным продуктов, которые были совершенно несъедобны: пластиковое мясо, металлическая морковь, замороженное молоко. Ребенок плакал, просил есть, а мне нечем было накормить его, и я тоже плакала. Потом я вышла из магазина, устроила свою девочку в машине и куда-то поехала, уверенная, что никогда с ней не расстанусь, но в то же время не зная, как и чем ее кормить.

Я привезла Умберто в аэропорт.

– Ну, как ты? – спросил он, а я в ответ могла только кивнуть.

– Я люблю тебя, – сказал он, крепко прижав меня к себе.

Я это услышала от него впервые.

– Я тоже люблю тебя, – сказала я, и от этих слов мне стало легче. Я крепко прижалась к нему, а потом он ушел, и я долго следила, как он поднимался по трапу.

Я продолжала попытки уничтожить в Нике какое бы то ни было чувство ко мне. Он же предположил, что я скрываю от него какие-то особые чувства и пустился в описание своего свидания с женой одного из его партнеров по фирме. Он так подробно, со всеми сексуальными деталями описал, как они занимались любовью, что я против воли почувствовала возбуждение.

– Возможно, рассказывая мне все это, вы рассчитывали пробудить во мне те чувства, которых я испытывать не должна? – спросила я, когда он закончил.

Лицо его потемнело от гнева.

– Может быть. Я, видимо, получаю какое-то садистское удовольствие, видя это возбуждение, которое ни к чему не может привести.

– Какие мысли приходят вам в голову, когда вы думаете о необходимости скрывать свои чувства? И действительно ли вы садист?

Ник долго молчал.

– Когда мачеха пришла в нашу семью, мне было всего пять лет… – Голос его звучал странно, глухо и спокойно. – Она, может, и не была красивой, но у нее были прекрасные длинные волосы. И она носила платья с такими глубокими вырезами, что была видна ложбинка, где начинались груди. Когда ее не было дома, я залезал в ящик с ее нижним бельем и прижимал к лицу ее трусики.

Я молча порадовалась, что между нами установилось хоть какое-то доверие.

– Что ж, теперь вы хотите поменяться ролями со мной: возбудить меня, зная, что я не должна испытывать этого чувства?

– Да.

– Вы, должно быть, считаете себя жертвой своих чувств?

– Думаю, что да. Когда я стал постарше, она возбуждала меня, и меня это смущало. С тех пор мне ненавистна сама мысль о том, что женщину можно желать слишком сильно.

Ну вот! Для одного сеанса неплохое достижение.

Он бросил взгляд на часы, поднялся, посмотрел мне в глаза. По крайней мере, он не облизнул губы.

Я заперла кабинет, и, неожиданно почувствовав себя очень усталой, решила прилечь на несколько минут перед тем, как ехать домой. Я выключила все лампы, задернула занавески и отключила телефон. В темноте светился только огонек автоответчика.

Я сбросила туфли и улеглась на то самое место, где каких-нибудь пять минут назад сидел Ник. Ткань еще хранила аромат мыла. Вероятно, он очень часто моет руки.

Я закрыла глаза и расслабилась с единственным желанием забыть все, о чем сегодня здесь говорилось. Мне так не хватало Умберто!

Я повернулась набок и еще раз подумала о том, что всего несколько минут назад здесь сидел Ник. Зарывшись лицом в диванную подушку, я вновь ощутила его запах.

Проснулась я через два часа и сначала ничего не могла понять. Было совсем темно. Светящиеся часы показывали начало десятого. Поднявшись, я почувствовала головокружение. Горло саднило, а лицо горело.

К тому времени, как я добралась до дома, я уже была уверена, что заболела. Я еле успела добежать до ванной комнаты, как меня вырвало. Ныл каждый сустав. С огромным трудом я добралась до кухни, накормила Франка, и тут же снова побежала в туалет. После этого у меня уже не было сил двигаться, и я улеглась прямо на коврике в ванной. Через какое-то время появился Франк, обнюхал меня и жалобно завыл. Меня бил озноб.

Я завернулась в одеяло и забралась в постель прямо в одежде, чувствуя себя несчастной и одинокой. Я вспомнила, что горло болело еще вчера, но я заглушила боль витаминами и апельсиновым соком.

О том, чтобы идти завтра на работу, не могло быть и речи. Пришлось вылезти из кровати, взять записную книжку и отменить все назначенные встречи.

После этого я позвонила Вэл.

– У тебя ужасный голос, – сказала она, – чем я могу помочь?

– Дома полно всякого сока, приезжать не нужно, ты можешь заразиться. Может, ты меня подменишь? Я что-то плохо соображаю.

– Ну конечно. Диктуй телефоны. А антибиотики ты принимаешь?

– Нет, это вирусная инфекция. Я заразилась, ухаживая за Линдой Моррисон. Мне необходим только отдых и питье.

– Но если питье в тебе не задерживается, то, может быть, тебя нужно госпитализировать?

– Не волнуйся. Все будет нормально. Позвони мне завтра.

Я так не любила болеть, что сама мысль о больнице была ужасна.

– Если тебе от твоего самолечения станет хуже, я с ума сойду.

– Обещаю, что завтра утром вызову врача.

Мы попрощались, я выпила немного сока, но тут же бросилась в ванную комнату. Температура поднялась до тридцати девяти градусов, а живот сводило от спазм.

В одиннадцать часов зазвонил телефон, и, сидя в ванной, я услышала голос Умберто по автоответчику.

– Что, соблазняешь какого-нибудь счастливчика? А, может, читаешь в ванной свои книжки? Я сегодня узнал массу занятных французских выражений. «Quelle sabade!» означает «Сплошная ложь!», шепелявость они называют «un cheveu sur la langue», то есть «волосы на языке». Я тебе позвоню попозже, любовь моя!

Если бы я даже и хотела, то все равно не успела бы добежать до телефона, да и рассказывать ему, что заболела, все равно не собиралась.

Мне всегда была ненавистна мысль о том, что когда-нибудь мне понадобится помощь и уход. Я до сих пор помнила, как в детстве мама растирала меня спиртом, читала мне и расчесывала меня, если я заболевала. Тогда я чувствовала ее удовлетворение от того, что я полностью в ее власти, поэтому всегда скрывала болезнь до тех пор, пока это удавалось.

Я провела ночь в каком-то лихорадочном сне и проснулась в семь утра. Страшно болело горло и живот, нос заложило.

После посещения доктора я приняла все лекарства, которые он мне прописал, проглотила с литр жидкости, а потом отключила телефоны, чтобы выспаться.

Уже на следующее утро живот почти не болел, но воспаление стало спускаться к легким.

Я попыталась дозвониться до Умберто, зная, что он может волноваться, но по-французски я не говорила и поэтому не смогла ничего толком объяснить. Когда он сам позвонил вечером, я уже смогла подойти к телефону.

– Где ты пропадаешь? – начал он сердито. – Я уже несколько дней не могу до тебя дозвониться.

– Извини, я заболела. У меня был отключен телефон.

Когда он услышал, каким голосом я говорю, гнев его улетучился.

– Мне вернуться?

– Нет, со мной уже все в порядке.

– Что же это такое! Ты больна, а я на другой стороне шарика.

– Все будет хорошо. Мне просто нужно отлежаться.

– Я тогда позвоню тебе попозже, любимая. Я так скучаю.

Вэл выполнила мои поручения – получила за меня почту, купила мне продукты и бумажные носовые платки. Свои деловые встречи я отменила.