– Вот видите! Его стремление соблазнить вас – это форма сопротивления. Если ему это удастся, все лечение пойдет насмарку, а его истинное «я» останется нераскрытым.

– Ему это очень хорошо удается…

– Сара, я встречал женщин, готовых раздеться прямо на сеансах. Постарайтесь остаться сторонним наблюдателем, а не участником.

Я не смогла сдержать смешок.

– Да вы шутите!

– Вовсе нет! И, как ни странно, это всегда касается красивых женщин. Но вы с этим справитесь. Постарайтесь не забывать, что все это не касается лично вас.

– Но в определенный момент это становится личным!

– Да, но в этом и заключается искусство перевоплощения.

– Я знаю, что он нарочно хочет отвлечь меня, и меня просто бесит, что ему это удается.

– Все в порядке, пока ваши чувства не вызывают действий, и пока его поведение для вас – объект анализа. Со временем вы прорветесь через обман и фарс и доберетесь до сердитого, подавленного маленького мальчика.

– А как же быть со всем остальным – кражами, неожиданными встречами, свиданиями с моей пациенткой?

– Мне кажется, это способ как-то удержать вас. Он боится полностью довериться и сблизиться с вами и вместо этого прибегает к таким трюкам. Думаю, лучше всего начать с упреков по поводу этой вашей пациентки.

– Но ведь он же об этом не рассказывал! Как же я заговорю о том, о чем он мне сам не говорил? Я же обману доверие моей пациентки.

– Хм. Он ведь не глуп, так? Он наверняка вас изучил и теперь ждет, что вы предпримете. Пусть играет до конца. А если он сам заведет об этом разговор, особо подчеркните, что пациентка эта – ваша ближайшая знакомая. Да, этот парень предпочитает действовать, а не рассуждать о чувствах.

– Вы считаете, он опасен?

– Каждый больной с пограничным состоянием потенциально готов к насилию, но, судя по вашим рассказам, никакой особой опасности нет.

Я вздохнула с облегчением. Все это меня чрезвычайно волновало.

Захария запустил пальцы в шевелюру, и непослушная прядь упала ему на лоб.

– И еще одно. Вы явно недооцениваете роль самых простых, каждодневных дел и поступков.

– Что вы имеете в виду?

– Лечение можно сравнить с работой матери по уходу за младенцем. Смена пеленок, кормление, укачивание вдруг становятся чудом: с их помощью формируется личность. Ребенок, лишенный всего этого, страдает, а иногда сходит с ума. То же относится и к лечению. Сутью его весьма часто становятся подобные дела и поступки.

Он был прав.

– Спасибо, вы мне очень помогли, – сказала я. – Можно, я приду к вам еще раз через несколько недель?

Захария широко улыбнулся.

– Ну конечно! Послушайте, Сара, не принимайте слишком близко к сердцу то, что этот парень к вам тянется. Важно, чтобы вы оставались искренней со своими пациентами. Иначе чудо пропадет. Больные остро чувствуют малейшую отчужденность. Тогда срабатывает защитная реакция, и они замыкаются. Ведь вору никто никогда не покажет свои драгоценности.

От Захарии я вынесла ощущение важности своей работы. Даже если с Ником не все шло гладко, утешением были другие мои пациенты.

Лунесс на протяжении нескольких сеансов все время рассуждала о Нике. Обсуждать это с ней было небезопасно, и я старалась свести разговор на ее собственные ощущения.

Но однажды я все-таки спросила, говорила ли она с ним о том, как я ее лечу.

– Да, – сказала она, – мы только об этом и говорим. Он так здорово вас пародирует.

Это мне очень не понравилось, и не только потому, что я представила, как они вдвоем подсмеивались надо мной. Я знала, Лунесс вскоре надоест Нику, и рано или поздно он причинит ей боль.

На следующий неделе мой пациент, страдающий депрессией, Уильям Свон, принес ошеломляющую новость: его жена собиралась от него уйти.

– Ей пятьдесят пять, а любовнику тридцать один. И никакого стыда перед детьми. Господи! Он только на три года старше нашего сына!

– Для вас это было шоком?

– Я просто вне себя. Я всегда знал, что ей нравились молодые мужчины, но и представить не мог, что она пойдет на такое. Ведь как ни крути, а мы прожили вместе почти тридцать лет.

– Вы считаете, что брак следует сохранять, даже если он неудачен? – спросила я в конце сеанса.

– Девиз на нашем фамильном гербе – «Пусть нас судят по нашим поступкам». Приличие и честность для меня все.

– И вам наплевать на чувства?

– Да.

В какой-то мере я была даже довольна, что Лунесс искала свой шанс с Ником, даже если ей придется позже раскаиваться. Разумный риск пациентов меня устраивал, хотя я знала, как легко попасть в неприятную ситуацию и как трудно из нее выбраться. Это я хорошо знала из-за мамы.

Когда мне исполнилось семь, у моей бабушки один за другим случились несколько ударов, после чего за ней требовался постоянный уход. Брат моей матери жил в Милуоки, дедушка уже умер, и у мамы не хватило духу отдать бабушку в дом престарелых. Так что каждый день с десяти до трех мама бегала по магазинам, стряпала, убирала у бабушки, стараясь не замечать потока оскорблений.

Когда я стала подростком, моя красивая и талантливая мама уже была конченым человеком, и я ненавидела ее за то, что она это допустила. Я бывала вне себя от звука тяжелых маминых шагов по деревянной лестнице. Я знала, что плечи ее тяжело опущены, а грудь свисает почти до талии; я знала, как она вздохнет, копаясь в сумочке в поисках ключа; знала, что она опять слишком много ела, чтобы хоть как-то скрасить себе жизнь. Меня все это приводило в ярость, и я нарочно не вставала, чтобы помочь ей втащить в дом тяжелые сумки.

Мне часто приходило в голову, что первый же бабушкин тромб поразил именно маму, уничтожил ее. Я ненавидела свою мать за то, что она молча сносила брань, что принесла себя в жертву; кроме того, я очень боялась, что она может поставить меня перед таким же выбором. Она хотела, чтобы я угождала ей – готовила ей горячий шоколад по вечерам, смотрела с ней вместе телевизор, принимала ее сторону в их спорах с отцом. А я не оправдывала ее ожиданий.

Много позже я осознала, что стремление понять тончайшие нюансы в настроении моих пациентов было обратной стороной моего упорного нежелания понять мать, Ее страдания были для меня непосильной ношей; теперь я пыталась искупить это, облегчая страдания других.

Стояла типично летняя погода – дни были такие жаркие и сухие, что воздух обжигал внутри машины. Я выбирала одежду без рукавов, закалывала повыше волосы.

Я совсем не удивилась, когда однажды ко мне пришла Лунесс, вся в слезах, и объявила, что Ник перестал с ней встречаться.

– Он сказал, что мы не подходим друг другу, но я-то знаю, что это все из-за моей полноты. Мое тело отвратительно. Я себя ненавижу.

– Думаю, что причина ненависти в том, что не вы сами приняли решение. Но позвольте вам напомнить, что по отношению к нему у вас были кое-какие нехорошие предчувствия.

Про себя же я подумала, что без него ей будет лучше.

Когда мы встретились, Ник не завел разговора о Лунесс, так что я стала расспрашивать его о семье.

– Отец мой желал абсолютного повиновения, – сказал он. – И мачеха, и я должны были в точности выполнить его приказы. Напряжение воцарялось с того момента, как он подъезжал к дому. Ужин всегда был уже готов. Мои уроки сделаны. Если он не был навеселе, мы могли рассчитывать, что ужин пройдет без ссоры, но никогда не были уверены, что он не вспылит. А тут еще моя мачеха.

Ник внезапно замолчал, и было в его тоне что-то такое, что заставило меня задать ему вопрос:

– А что мачеха?

– Иногда мы бывали слишком близки…

Я ждала, но он больше ничего не сказал. Несколько минут прошли в молчании, потом я не выдержала.

– Что вы этим хотите сказать?

Он медленно вынул из пакета бумажную салфетку, вытер лоб.

– Как-нибудь в другой раз, – произнес он. Доверие не приходит сразу, успокаивала я себя после его ухода. Будь терпелива, докажи, что тебе можно доверять.

Однажды поздним августовским вечером я приехала к Умберто.