Мы вместе убедились в том, что порошок исчез в воде, и я сказала, что увижусь с ним через пару дней.

Вечером Умберто заметил, что я в напряжении.

– Еще один неудачный день? Я улыбнулась.

– День был полон событий. Но теперь я хочу обо всем забыть. В девять по телевизору начинается «Касабланка». Давай пожарим попкорн и посмотрим.

– Отлично, – сказал он.

Я была рада, что мне удавалось скрывать мои переживания по поводу Ника.

– В Санта-Монике открылся новый ресторан, и я должен его посмотреть, – сказал он. – Там будет потрясающая кормежка. Шеф приглашает нас в пятницу вечером.

– Конечно, – ответила я и сделала пометку в записной книжке. Я была решительно настроена на то, чтобы пойти.

И в течение следующих дней нервное напряжение мешало мне работать с другими пациентами. Лунесс позвонила, чтобы отменить сеанс, и я решила, что это из-за того, что ее дела пошли на лад. Такое бывало. Когда она наконец пришла, я сказала ей:

– Давайте для начала обсудим, почему вы отменили сеанс.

– Я впервые смогла достать билет на оперу, которую давно мечтала послушать. На «Травиату». Это моя любимая опера.

– А может, вы выбрали именно тот вечер, потому что вам не хотелось идти ко мне?

Лунесс побледнела и покачала головой.

– Нет. Это действительно была единственная возможность, и мне очень хотелось пойти.

Я продолжала настаивать, и тогда Лунесс заговорила о еде, о том, что она была голодна, что ей хотелось спать, и она едва держалась на ногах.

Я решила, что Лунесс просто отказывается воспринимать то, что я стараюсь ей дать. Она взяла свою сумочку, шляпу и ушла раньше обычного. Через два часа я получила от нее сообщение: «Пожалуйста, отмените мои следующие сеансы. Мне нужен перерыв. Спасибо вам за все».

Я сразу поняла, что допустила с Лунесс грубейшую ошибку и позвонила ей, чтобы извиниться. Она повторила свои объяснения и со слезами согласилась прийти. По крайней мере еще раз.

Когда я снова с ней встретилась, она рассказала мне свой сон:

– В доме, где я находилась, было темно. За окном шел снег, и я почувствовала себя расслабленной и спокойной. В доме не было еды, но мне она и не была нужна. Вдруг я услышала шум приближающейся толпы. Я стала забивать досками окна и закрывать двери. Но они стали барабанить в стены и пробили дыры. Потом они принялись кидать в эти дыры снежки. Я почувствовала, что надо мной совершают насилие. Мне показалось, что я исчезла. И вдруг снег превратился в рис.

Я сказала:

– Этот сон означает, что на прошлом сеансе я пыталась навязать вам свою волю, настаивая на том, чтобы вы были со мной. Теперь мы зато понимаем, как вы можете защитить себя от подобного насилия. Вы исчезаете, а потом самостоятельно совершаете насилие над своей волей – просто для того, чтобы самой контролировать это.

Благодаря моей ошибке, произошел огромный скачок в лечении Лунесс. Я похвалила ее за то, что она рискнула остаться без меня.

Тем не менее этот случай насторожил меня. Уже не в первый раз за последнее время я неправильно реагировала на поведение пациентов.

В пятницу, когда Ник пришел на сеанс, он показался мне совершенно трезвым. Он мельком взглянул в мою раскрытую записную книжку.

– Ресторан? Это должно быть превосходно.

Я отругала себя за то, что оставила книжку открытой, и разозлилась, что он опять стал лезть в мои дела.

Он извинился. Мне показалось, что на сей раз ему удается лучше владеть собой.

– Я надеюсь, что вы простите мне мой срыв. Наркота не проходит для меня бесследно. Должно быть, старею. Все еще сердитесь?

– Вы испортили мои вещи и все время вмешиваетесь в мою жизнь. Вы что, считаете, что мое терпение безгранично?

– Ну перестаньте. Я виноват. Я ВИНОВАТ!! Договорились?

– Если я еще раз замечу, что вы испортили что-либо из моих вещей, я немедленно прекращу с вами заниматься.

– Весьма справедливо.

Какое-то время он лежал тихо. Он сказал, что и Мак Катчен, и Обердорф вели себя довольно дружелюбно, и он уже начал надеяться, что, возможно, ему удастся сохранить работу.

– Правда, я уже стал подумывать о том, чтобы продать мой дом и подыскать какой-нибудь маленький уютный домик в Венис. Я смог бы больше читать и гулять по берегу.

Интересно, видел ли он меня у Линды?

– Но дело в том, что я не смогу тогда видеть вас. «Это было бы превосходно», – подумала я.

Он сел и пристально посмотрел на меня. Я с трудом выдерживала его взгляд.

– Я должен видеть вас. Независимо ни от чего. Вы – моя жизнь. Я не смогу без вас.

Я почувствовала, что на меня свалилась непосильная ноша.

В этот вечер я поехала домой, чтобы переодеться к ужину. Задергивая портьеры, я увидела в окно, как мистер Сливики выносит из дома ведра с мусором.

– Вот это да, – сказала я Франку. – Сегодня на его голубом фартуке следы губной помады. Значит и впрямь наступила весна.

Франк ответил негромким рычанием.

Дожидаясь Умберто, я надела черное шелковое платье и туфли на высоком каблуке. По дороге Умберто ворчал по поводу сложностей с хранением продуктов и ростом оптовых цен, а я слушала, и меня успокаивало его присутствие.

Ресторан оказался зданием из стекла и бетона с видом на океан. Умберто взял меня за руку и настоял на том, чтобы мы дошли до конца стоянки и полюбовались закатом. Мы стояли у самой кромки воды, и он обнял меня, чтобы закрыть от вечернего ветерка.

Я положила голову ему плечо.

– Я так устала.

– По мне было бы лучше, если бы ты совсем оставила работу.

– Ты же знаешь, что я не могу этого сделать.

– Может быть, ты сделаешь себе хотя бы один выходной? Это будет наше собственное время. Без всяких проблем. Музеи, велосипедные прогулки, кино. Нам обоим это пошло бы на пользу.

Я изобразила улыбку.

– Скоро, наверное.

Умберто отстранился от меня. Он плотно сжал губы и старался не смотреть мне в глаза. Мы направились ко входу, уже не держа друг друга за руки, и я чувствовала себя несчастной. Как только дела с Ником как-то разрешатся, я возьму отпуск на несколько недель, как и советовала Вэл.

Подойдя к стойке, я обернулась, окинула взглядом зал и увидела Ника. Он стоял в компании еще троих гостей. Я решила, что это Мегги и ее родители.

Сердце мое учащенно забилось, а руки вмиг похолодели. Я поняла, что он явился сюда специально, чтобы увидеть меня. По тому, как он беспокойно двигался, я догадалась, что он нервничает и пытается скрыть это.

Мне было невыносимо думать о том, чем все это может закончиться. Впервые мне захотелось прекратить с ним сеансы и назначить ему стационар. Но одна моя однокурсница, Паула, назначила своему пациенту стационар, и за это он поджег ее дом.

В какой-то момент глаза Ника встретились с моими, и по неподвижности его лица я поняла, что он не хочет, чтобы я заговаривала с ним. Я быстро отвернулась, как раз в тот момент, когда Умберто взял меня под локоть и повел к столику. Было бы нарушением врачебной тайны, если бы я первой обратилась к Нику. От пациента зависело, делать ли наши отношения публичными или нет. Мне не нужен был судебный процесс.

Я заказала себе питье и быстро его проглотила. Я сейчас испытывала к Нику не меньшее отвращение, чем Умберто, и не знала, как реагировать на его присутствие. Я не рискнула сказать об этом Умберто. Я попыталась думать только об Умберто. Как спасти наши отношения?

Я принялась за закуску, чтобы не выходить из помещения. Шеф подошел к нашему столику и присел. Он принес нам свежего тунца с нарезанными помидорами и рисовыми оладьями.

Умберто заказал изумительный белый «совиньон», и я выпила его так быстро, что даже не почувствовала. Он сказал:

– Мне нравится это заведение, но в Лос-Анджелесе ничто не остается маленьким надолго. Скоро публика откроет его для себя, и оно начнет разрастаться, как тесто на солнце.

Я улыбнулась и выпила еще вина. Умберто расслабился и полностью сосредоточился на новых блюдах.