В последний момент я повернула на юг.

В тот вечер все прибрежные районы окутал туман, и когда я выезжала с шоссе, видимость упала до нескольких футов. Когда я вышла из машины перед Марина-Тауэрс, влажный воздух окутал меня, словно сигаретный дым.

Я позвонила и услышала, как в квартире залаяла собака, потом раздался голос Ника: «Молчать!» Через мгновение Ник распахнул дверь, лицо его выразило крайнее удивление.

– Доктор собственной персоной?

Собака была огромная, черно-белый датский дог, она еще некоторое время продолжала рычать, заставив меня отпрянуть.

Я прижимала к себе коробку, словно щит.

– Можно войти?

Ник был босиком, в белых шортах и футболке, волосы его были взъерошены, большой палец левой ноги забинтован. Он схватил собаку за ошейник и широким взмахом руки пригласил меня пройти в гостиную.

– Добро пожаловать!

Между окнами, за которыми светились едва различимые огоньки, стояла огромная белая софа. Комната была обставлена в современном стиле, везде – полировка и хром, выделялся роскошный черный музыкальный центр. На стеклянном кофейном столике стояла открытая бутылка джина, лежал портфель и документы, связанные с процессом.

Вдруг я осознала весь идиотизм того, что я затеяла. Прийти сюда было просто безумием. Андербрук будет вне себя.

Я осторожно присела на краешек софы, Ник прошел мимо меня и плюхнулся посередине, на лице его, как обычно, было выражение триумфа.

– Вижу, вы совсем лишились рассудка.

– Почти.

– Я всегда знал, что один из нас – сумасшедший. Подошла собака и обнюхала мне колени.

– Флойд! Лежать! – Собака отошла и опустилась на белый шерстяной ковер.

– Флойд?

– От Пинк Флойд. Удачно, правда?

Я кивнула, подумав, что я действительно лишилась рассудка. Но идти на попятную было уже поздно. Я поставила рядом с собой коричневую коробку и сказала:

– Я пришла сюда, потому что все еще верю в вас. Он криво улыбнулся, я откинулась на спинку софы и хрустнула пальцами.

– Я только что провела два часа с вашей мачехой.

– Что? – Глаза его сузились от негодования, он вскочил и ткнул в меня пальцем.

– Это в вашем стиле – ворошить прошлое!

Он прошествовал на кухню, а я попыталась собраться с мыслями. Тишину нарушил шум падающего в стакан льда, через минуту он вернулся и плеснул себе джина. Казалось, он немного оправился после услышанного. Он сел, отпил немного и сказал:

– Итак, теперь вы выполняете миссию воскрешения мертвых.

– Она места себе не находит из-за того, что потеряла с вами связь. Она никогда не переставала вас любить.

Он разразился громким хохотом.

– Дерьмо. Дерьмо. Вы проиграли процесс, явившись сюда рассказать мне об этом. Вы действительно сумасшедшая!

Пытаясь не потерять остатки самообладания, я сказала:

– Она мне все рассказала. Рассказала то, что даже вы не знаете. Пожалуйста, выслушайте меня.

Он уже более спокойно встряхнул свой стакан.

– Конечно, почему бы и нет? Это будет забавно. – Он криво улыбнулся. – А после этой вашей последней выходки я не могу не выиграть процесс.

Я повторила то, что узнала от Кенди о ее жизни с его отцом – побои, одиночество, выпивки.

– Вы знали, что она была алкоголичкой?

– Она всегда держала бутылку «Джим Бима» в ящике с нижним бельем.

– Она была пьяна каждый день, и это влияло на ее поступки, в том числе и на то, чем она занималась с вами в постели.

– О, вы, докторишки, умеете раскопать много дерьма. Однажды она меня возбудила. Поэтому и я с ней поиграл. Теперь это не имеет никакого значения.

– Нет, все-таки имеет! Все эти годы она постоянно чувствует свою вину.

– Она нас бросила! Как еще вам это объяснить? И какого черта вы сюда приперлись, чтобы опять мне это талдычить?

Я не могла дать разумного ответа на этот вопрос. Я провела рукой по волосам, посмотрела ему в глаза и продолжала:

– Кенди уходила пять или шесть раз, обычно после того, как ваш отец избивал ее. Но она говорит, что не могла оставить вас там одного, поэтому она всегда возвращалась. Она сказала, что через три года она хотела вас усыновить…

– Усыновить?! – Он пристально вглядывался в меня, презрительное, надменное выражение сбежало с его лица.

Я твердо произнесла:

– Она хотела вас усыновить. Иногда драки у них возникали именно из-за этого. Но ваш отец всегда отказывал. Он знал, что если у нее будут на вас законные права, она вас у него заберет.

– Я никогда ни черта не слышал об этом.

– Разумеется. Отец не хотел вам этого говорить, но по словам Кенди, они все чаще и чаще дрались из-за усыновления, пока она наконец не поняла, что все безнадежно. Она сказала, что несколько раз вызывала полицию, когда ваш отец бил ее, он они ничего не смогли сделать. Она была уверена, что ваш отец убьет ее, если она только заикнется о разводе, поэтому единственным способом было сбежать. Она позвонила своему брату в Сан-Франциско, чтобы он приехал и забрал ее. Они встретились в кафе рядом с вашим домом и спланировали ее побег.

– Какое дерьмо! – прорычал Ник. – Она была в кафе со своим дружком! Я видел ее!

– Это был ее брат. Ее брат. Она говорит, что никогда не обманывала вашего отца.

Почувствовав ситуацию, Флойд устремился к софе и попытался на нее влезть.

– Сидеть! – Тон Ника бы настолько суров, что большая собака трусливо поджала хвост.

Я вполне представляла себе чувства собаки, но продолжала:

– Роман был у Виктории, вашей матери. А когда отец узнал об этом, она покончила с собой. Потом он чуть ли не слежку установил за Кенди. Она чудом вырвалась, чтобы встретиться с братом.

У Ника отвисла челюсть. Виктория была совершенством, ангелом, который прилетел бы спасать его на крыльях любви. Я увидела, что одно мне удалось несомненно – поколебать его представление о матери как некоем идеале.

Я спешила, я боялась, что, если я упущу момент, он вновь наденет на себя защитную маску.

– Кенди много раз пыталась с вами связаться. Она посылала вам открытки и письма, пытаясь все объяснить. Она посылала вам подарки к дню рождения…

– Она лжет! – выкрикнул Ник и вскочил на ноги.

Собака тоже вскочила, готовая прийти к нему на помощь. – Она мне ничего не посылала! Я каждый день бегал к почтовому ящику! Все это враки! Все, что она болтает – вранье!

Ник шагал взад-вперед, глаза его блестели, голос был злобный и язвительный, как у маленького капризного ребенка.

– Она могла бы зайти ко мне в школу! Могла бы подождать возле школы! Могла бы позвонить мне вечером, когда его не было дома!

Я спокойно сказала:

– Это верно. Кенди сообразила это позднее. Тогда она слишком была напугана, слишком боялась за собственную безопасность. Через некоторое время она вышла замуж, забеременела и подумала, что лучше обо всем забыть.

Он замер на месте, в голосе его послышались тоскливые нотки.

– Вы имеете в виду, что у меня есть сестра или брат?

Я покачала головой.

– Ребенок родился мертвым. Она говорит, что вы – ее единственный ребенок, и она все эти годы хранила те вещи в надежде, что когда-нибудь вы встретитесь, и она сможет объяснить вам, как все было на самом деле.

Я очень неуверенно положила коробку на кофейный столик и сказал:

– Взгляните на это. Там пачки писем, проштемпелеванных двадцать пять лет назад. И подарок к рождеству, отосланный обратно и так и не вскрытый.

Ник опустился на софу перед коробкой. Он медленно взял пачку писем, развязал коричневую бечевку и просмотрел даты на конвертах. Потом он разорвал упаковку. Под коричневой упаковочной бумагой был слой рождественской оберточной бумаги – зеленой бумаги со смеющимися Санта-Клаусами.

Я молча наблюдала, как он разрывает бумагу. Внутри была черная продолговатая кожаная коробочка. Он открыл ее и достал музыкальный инструмент, похожий на клавиатуру маленького пианино, но с мундштуком. Зажав его так крепко, что даже пальцы побелели, Ник резко встал, прошел по коридору в спальню и захлопнул дверь.