Вдруг он громко всхлипнул. Я сидела молча, чтобы дать ему возможность попытаться сдержать слезы. Он расчесал пальцами волосы, оставив взъерошенные вихры.

– Я бы все отдал, чтобы снова стать маленьким мальчиком, чтобы это была моя кладовая, и мать послала меня туда за какими-нибудь продуктами. Почему у меня никогда не было такого? Мегги выросла во всем этом. Может быть, и вы тоже! Почему меня судьба лишила этого?

Он сложил руки на поясе и повернулся сначала влево, а потом вправо. Временами его голос делался злым, но быстро смягчался.

– Я трогал руками банки, читал, что написано на этикетках, вдыхал запахи, но затем испугался, что кто-нибудь войдет и увидит меня. Я понял, что должен прихватить что-то с собой. Я не сомневаюсь, что они дали бы мне все, чего бы я ни пожелал. Но мне хотелось, чтобы они об этом не узнали. Мой выбор пал на сущую безделицу. На пакетик сушеных бобов. Они были прекрасны – бобы и фасоль самых разнообразных цветов в одном целлофановом пакетике. Он и стоит-то наверное не больше двух долларов. Но он был такой чудесный. Я взял маринованные овощи, а заодно сунул в спортивную сумку пакетик с бобами и вышел.

– А почему вас смутило то, что она может узнать о вашем желании?

– Я хочу так много, что это пугает и смущает меня. Думаю, это испугало бы любого, кто заметит во мне такое.

Он был прав. Даже меня это пугало.

– Ник, а вы когда-нибудь брали что-нибудь в моем кабинете?

– Да. Всякие мелочи. Иногда даже какой-нибудь мусор.

О, Боже! Что же я бросала в мусорное ведро? Черновики карт других пациентов? Использованную губную помаду? И почему я не использовала машину для уничтожения бумаг?

– А что вы потом делали со всем этим?

– Я хранил эти вещи, как воспоминание о вас.

Я представила себе склад у него в доме, с куклами-троллями и моей старой губной помадой.

– А вы все еще испытываете потребность делать то же самое?

– Нет, – ответил он. – Я больше не хочу ничего у вас красть. Я хочу, чтобы вы отдали мне себя.

Это было еще хуже. «Как далеко он способен зайти, чтобы добиться своего?» – подумала я.

Однажды Умберто вернулся домой поздно вечером с ужина, который я была вынуждена пропустить. Из-за того, что я тратила столько времени на Ника, у меня почти не оставалось времени для другой работы.

Умберто покачал головой.

– Ты все еще занята? – затем он развязал галстук, бросил пиджак на стул и плюхнулся на диван, разбросав аккуратно разложенные мной страницы различных документов.

– Осторожно! – буркнула я.

– Извини.

Я громко вздохнула и переложила бумаги на пол. Он щелкнул языком.

– Зачем ты так изводишь себя?

Я продолжала расскладывать бумаги. Разве Умберто поймет, что значит всецело отдаваться работе, как это делал мой отец, чтобы скопить достаточно денег и купить наконец магазин?

– Я хочу добиться финансовой стабильности и независимости. И я не хочу это объяснять.

– Но тебе придется объяснять это полусотне пациентов! – Он отправился в спальню, чтобы переодеться, а я осталась корпеть над своими бумагами. Через пять минут он вернулся в том же, в чем и пришел.

– Мне было бы неловко присутствовать на следующей вечеринке одному. Все говорят, что у меня роковая женщина.

– Почему я должна бросать работу ради развлечений? Ты сам ни за что так не поступил бы!

Он покачал головой.

– Разве ты сама не понимаешь?

– Объясни мне, – я начинала злиться.

– Ты не можешь работать столько, сколько ты работала, следить за домом и собакой, общаться с друзьями и при этом иметь еще время для меня. Может быть, других твоих мужчин это и устраивало, но меня нет!

После этих слов я уже не была уверена в своей правоте, не была уверена в мотивации столь усердного труда, и мне не хотелось лишаться шанса выйти замуж и обзавестись семьей. Я представила себя пожилой женщиной, которая сидит в пустом доме и готовится к лекциям. На глазах навернулись слезы.

– Я люблю тебя, и это меня пугает, – призналась я. Умберто сел рядом и поднял мне пальцем подбородок.

– Но разве ты не замечаешь, что сама вычеркиваешь меня из своей жизни?

Я оставила свои бумаги.

– Не позволяй мне так обращаться с тобой. – Я плакала и чувствовала себя совсем маленькой.

Пыл, с которым он занимался со мной любовью в эту ночь, ошеломил меня. Он вдыхал меня, закапывался в моем теле. Он сделал меня бездыханной. Голова моя была пуста. Я полностью потеряла ориентацию в пространстве. Кто же он такой, что может обладать мной с такой полнотой?

Я еще несколько дней чувствовала его ладони на своей шее, его зубы, кусающие мочки моих ушей, его пальцы, сдавливающие мои ягодицы. Иногда, отправляясь на обед, я не могла думать ни о чем, кроме его ладоней, сжимающих мои груди. Мне казалось, что я вот-вот сорвусь куда-то в пропасть.

Как-то раз я пришла домой с полными сумками. Когда я открыла входную дверь, из дома выскочил Франк и бросился через улицу. Я быстро поставила сумки и побежала за ним во двор мистера Сливики.

Когда я перебежала на другую сторону, мистер Сливики стоял на дорожке возле своего дома и похлопывал Франка по бокам.

– Не хотите ли выпить что-нибудь? – спросил он. Он говорил с сильным акцентом.

В женских тапочках и розовом халате он показался мне довольно смешным. Короткий халат едва прикрывал ему живот, кружевной воротник терся о щетину на шее.

Он совершенно безобиден, подумала я с улыбкой.

– Спасибо, я могу заглянуть к вам всего на несколько минут.

Он провел меня вдоль дома к задней двери. Весь двор был занят ухоженным огородом, а вдоль высокого забора цвели кусты рододендронов, маргариток и хризантем.

– Пожалуйста, подождите секундочку, – сказал он, глядя как Франк топчет его цветы.

– Франк! – громко крикнула я, и мой пес неохотно поднял голову.

Мистер Сливики появился на пороге с суповой косточкой в руке.

– Это подойдет?

– Подойдет, если вы ничего не имеете против того, чтобы я являлась к вам каждый день.

– Ко мне, малыш, – сказал он и вытянул руку с косточкой.

Собака тут же забыла о цветах и побежала к своему благодетелю.

– Собакам здесь хорошо живется, правда? – усмехнулся он.

Я улыбнулась, тронутая его добротой, и прошла в дом, оставив Франка грызть косточку.

Кухня и гостиная были безупречно чисты. На стуле перед телевизором лежала неоконченная вышивка, а к холодильнику магнитом-удочкой был прикреплен рецепт морковного пирога.

Мистер Сливики приготовил свежий лимонад, и мы уселись за кухонный стол. Глядя на меня большими грустными глазами, он поведал, что происходит родом из древней страны. Из Польши. Они с женой приехали сюда всего десять лет назад.

– С вашей женой?

– Да, – ответил он. Я был каменщиком. Я обучался этой профессии в одиннадцать лет. Моя жена шила. Здесь мы работали на одну богатую семью. Они купили нам этот дом. А затем… – глаза его увлажнились и заблестели. – У нее был рак груди. Год и три месяца назад она умерла. – Он стал нервно мять свой халат. – Эти вещи – это все, что мне от нее осталось.

– Мне очень жаль, – сказала я, опечаленная его словами.

Он медленно покачал головой.

– Никогда не знаешь, что преподнесет тебе жизнь. Мы десять раз могли погибнуть там, на родине: иногда просто от холода в доме. Кто знает, может быть, все это и ослабило ее? – Он попытался изобразить на лице улыбку. – Вы выглядите такой молодой, полной сил. Вы счастливы?

Только иностранец может задавать такие вопросы.

– Думаю, что да.

– Вы выйдете замуж за этого джентльмена, вашего друга?

– Я не знаю, – я почувствовала, как вспыхнули мои щеки.

– Не ждите ничего, – сказал он. – Хватайте свою удачу. Все меняется очень быстро, и к прошлому не бывает возврата.

Я допила свой лимонад и поднялась, чтобы уйти.

– Спасибо, – сказала я и протянула ему руку. Он сжал мою руку своими ладонями.