– Через неделю я собираюсь на международную конференцию в Париж, – сказал он. – Поедешь со мной?

– Мне бы очень хотелось, но я не могу собраться за такой короткий срок.

– Почему?

– Моя жизнь расписана на месяцы вперед, и мне необходимо подготовить своих пациентов на время моего отсутствия. Мне потребуется на это минимум четыре недели. А сколько тебя не будет?

– Неделю, а может быть, дней десять. Возможно, по пути назад я остановлюсь в Майами, чтобы увидеться с семьей.

А Марисомбра? Мне стало грустно при мысли о расставании, хотя я привыкла к одиночеству и не собиралась менять свою жизнь ради него.

– Без тебя будет скучно.

– Я буду звонить тебе каждый день. Ты еще порадуешься, когда я уеду. По вечерам у тебя будет время, чтобы читать свои книжки.

– Хотелось бы, чтобы мои занятия приносили более весомые результаты, – сказала я.

Несколько раз я действительно уединялась от Умберто, чтобы почитать о больных с пограничным состоянием.

– Что ты имеешь в виду?

– У меня все никак не ладится с одним из моих пациентов.

– Если так, почему бы тебе от него не избавиться?

– А зачем? Ему не будет легче с другим врачом.

– Да, но тебе будет легче.

– Я не сдаюсь без боя. Умберто обнял меня.

– Это уж точно. Вот поэтому ты мне и нравишься. И все-таки мне бы хотелось, чтобы ты поехала со мной в Париж.

– И мне тоже. В следующий раз предупреждай меня заранее.

Я попросила Умберто показать его фотографии и рассказать, кто на них изображен. В частности, меня заинтересовала та, на которой он был сфотографирован рядом с маленьким мальчиком.

– Это мой младший брат. Он погиб в результате несчастного случая.

Было что-то странное в том, как он это сказал, и я вопросительно посмотрела на него.

– Наверное, ты хочешь, чтобы я тебе все рассказал?

– Если ты не против.

Он захватил фотографию с собой в гостиную и во время рассказа все время поглаживал рамку.

– Мне было десять лет, а ему шесть. Мы прыгали со скал в речку, которая протекала по нашей плантации. Я прыгал с самых высоких скал, а он решил доказать, что не уступает мне. Я закричал, чтобы остановить его, но он все равно забрался на самую высокую скалу и перед самым прыжком поскользнулся. Он упал и ударился головой об острый валун у самой воды. Когда я вытащил его на берег, он был уже мертв.

– Как жаль…

– Я плакал и никак не мог остановиться, пока мы не похоронили его. Я много раз обдумывал все это. Я мог бы запретить ему забираться так высоко; нельзя было дразнить его и хвалиться, что я лучше плаваю. Я думал, что Бог наказал меня за гордость, потому что я действительно гордился тем, как я плаваю, скачу на лошади, играю в футбол.

– Но потом ты перестал винить себя?

– Не скоро. Ведь он был младшим в семье. Может быть, поэтому сильнее всего я чувствую вину перед матерью. Мне помог отец. Он взял меня в Аргентину на скачки. Но после смерти Карлоса я стал младшим в семье, и это только добавило мне переживаний, – мне казалось, что я краду любовь, предназначенную Карлосу. Может быть, именно поэтому я и решил удрать из дому.

– Ты же знаешь, что от себя не убежишь.

– Да, ты права. И все-таки, если у меня будет сын, я бы хотел назвать его Карлосом в честь брата.

Я взяла руку Умберто и долго не отпускала ее.

Когда я начинала свое выступление по радио на этой неделе, я не могла не думать о том, что Умберто уезжает. Первой мне позвонила женщина, которая прибавила в весе сто фунтов после рождения первенца. Я постаралась коротко объяснить, что к новому положению следует должным образом приспосабливаться. Во время рекламной паузы я связалась с больницей в Вествуде, чтобы справиться о состоянии больного, страдающего потерей аппетита. Дежурная сообщила мне, что заболела Линда Моррисон. Я позвонила ей домой, голоса ее почти не было слышно, все дыхательные пути ей заложило.

– Тебе что-нибудь нужно? – спросила я.

– Нет-нет, – слова ее заглушил приступ кашля.

– А кто присматривает за Джереми?

Линда была в разводе и сама должна была обеспечивать себя и четырехлетнего сына.

– Я сама. А у меня совсем нет сил. Я его уже третий день не купаю.

– Еду к тебе. Что тебе купить кроме супа и сока?

– А стоит ли? Я знаю, как ты занята. Да еще и заразиться можешь.

– Ко мне зараза не пристает. Что тебе еще нужно?

– Мне нужен увлажнитель.

– Буду у тебя в половине восьмого.

Я позвонила Умберто и отменила все наши планы на вечер. Потом накупила продуктов и заглянула в магазин за увлажнителем. Я, может быть, и не стала бы менять планы на вечер, если бы не эта поездка в Париж. Кроме того, Линде я была обязана: она помогла мне выбрать новый диван и разрисовала дверь в спальне.

К восьми часам я приехала к Линде.

– Привет, дорогая. – Линда сама открыла мне дверь. Лицо ее горело, светлые прямые волосы были спутаны. Джереми цеплялся за нее.

Я нагнулась и протянула к нему руки.

– Привет, Джер! Давай здороваться.

Он робко протянул ручонку, и я пожала ее. Она была липкой, грязной и прохладной.

– Ну, Лин, ступай обратно в кровать. Я сейчас установлю в твоей комнате увлажнитель, а потом искупаю его.

Слишком слабая, чтобы спорить со мной, она послушно направилась к кровати. Корзина для мусора у нее была переполнена, а столик рядом с кроватью заставлен грязными стаканами.

Я собрала все стаканы, выбросила мусор, разогрела для нее куриный бульон, а потом посидела с ней немного, обсуждая общих знакомых из больницы.

– Мам! – раздался вдруг пронзительный крик Джереми, и вслед за этим явился он сам. – Смотри! Сломалось. Можешь починить? – В руках он держал две половинки мороженого, лицо и волосы были вымазаны шоколадом.

– О, Джереми, – простонала Линда. – Пойди выбрось это.

– Я помогу ему, – сказала я, вскакивая.

Я отмыла его и усадила за кухонный стол, дав ему ложку.

– Когда съешь, я тебя искупаю.

Он так забавно играл в ванне. Там были и водяные пистолеты, и резиновые солдатики, и моторные лодки. Он уже умел намыливать и полоскать волосы. Мы так разыгрались, что я сама вымокла. Потом я его вытерла и высушила ему волосы. Весь чистенький, он натянул пижаму, крошечные шлепанцы с медвежатами, и мы отправились в комнату Линды, чтобы она полюбовалась его сияющей физиономией.

– Если бы я была уверена, что у меня будет такой же, обязательно завела бы ребенка, – заметила я.

В ответ Линда чихнула.

– Для тебя это не проблема. Вон сколько парней вокруг тебя увивается.

Линда обняла Джереми и сказала, что очень гордится им.

– Скажи тете Саре до свидания. Я нагнулась и поцеловала его.

– До свидания, мой хороший. Мне бы хотелось иметь такую же пижаму, как у тебя.

– Мама тебе купит несколько.

– Надеюсь, что они будут с носками. Линда рассмеялась.

– Ты, целительница душ, хочешь такую пижаму?

– Ну, хотя бы одну, – я встала, чтобы уходить.

– Сара, ты просто ангел. Спасибо тебе огромное. Мы обнялись.

– Счастливо. Пей лекарства и побольше спи. Я тебе позвоню.

Дома на пороге меня ждала коричневая коробочка, а в ней – подарок от мамы: двенадцатидюймовый треугольный сувенир из двух пластин прозрачного стекла, между которыми помещались цветы Южного Орегона, любимые мною с детства. Стекло отражало и усиливало яркость красок.

Я позвонила маме, чтобы поблагодарить ее.

– Мама, какая красота! Это такой сюрприз!

– Я подумала, что они тебе понравятся. Может, о доме напомнят, – даже в самых безобидных ее фразах мне слышится упрек. – Как у тебя дела? – добавила она.

– Чудесно! Все хорошо.

Тут я решилась и выложила ей все об Умберто.

– Что ж, похоже, он преуспевает, – в ее голосе слышалось удовлетворение.

– Его ресторан вошел в пятерку лучших в городе, а их тут знаешь сколько!

– Может, вы вместе приедете на День Благодарения или на Рождество?

– Сейчас еще рано говорить об этом.