Со стороны казалось, будто он спит. Лицо было спокойным и умиротворенным, но лицо редко когда отражало все чувства, которые бушевали в душе. И тень раздумий тоже.

Та-Аббас уничтожены, но остались верфи Юбианай. Пока он не уничтожит и их — покоя не будет. Приказы Императора не выполняют наполовину. Но на Юбианай вполне хватит одного Катаки. Слишком рискованно лезть туда самому. После разгрома Та-Аббас, Лига утроит бдительность.

Один раз этот фокус прошел, но второй никто на его крючок не клюнет. И даже если певец явится собственной персоной, данные несколько раз проверят и перепроверят. Что ж, что б разгромить Юбианай, придется устроить отвлекающий маневр. Да хоть у того же Ирдала. И самому. Катаки подобные вещи доверять нельзя. Эта паскуда вполне может устроить ад на вполне благополучной планете от излишнего усердия, лишь бы выслужиться и не потерять расположения господина.

Да и тактик из Катаки все же посредственный. Если б можно было переманить на свою сторону хоть кого-то из Стратегов! Да что говорить о Стратегах — того же Ордо. Когда-то Аторис божественно чувствовал пространство и технику, словно они были продолжением его самого. Но уговорить Ордо…..

Приоткрыв глаза, из-под ресниц Да-Деган посмотрел через окно на расстилавшуюся, сколько хватало водную гладь, пронзительную синь, всю в серебряных пятнах солнечных бликов. Флаер несся на запад и к северу, на Форэтмэ.

Уговорить Аториса мог бы тот Да-Деган, которым он был до всей этой истории. До бунта. До того, как холод форта Файми поселился в его сердце. А нынешнему Да-Дегану Ордо не доверял, и презирал его, насколько мог.

Впрочем, уговаривать Ордо рано или поздно все равно придется.

Вспомнилось лицо Данави Рахана, презрение, сочащее из всех пор. Уговорить Данави будет ничуть не проще, нежели уговорить Ордо. А уговаривать и улещать необходимо.

Вздохнув, Да-Деган открыл глаза и выпрямился в кресле, словно оборвав дремоту. Бросив быстрый взгляд на пилота, усмехнулся. И этот делал вид, что ему нет никакого дела до размышлений господина. На самом же деле, все, все они — вся прислуга, все подчиненные и боялись и трепетали, стараясь мысли угадывать! Малейшее желание предупреждать!

И снова на губах распустилась желчная усмешка. Презрение….если б и хотел его скрыть теперь бы не смог. Слишком противным и липким казалось раболепство окружающих. Невыносимым. А тех, кто позволял себе дерзости в его адрес, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Но с некоторых пор он научился ценить тех, кто был резок и зол, а не сладко — раболепен.

С некоторых пор…..

Так же, как в Амалгие был напоен воздух ароматом жасмина и роз, так же в лучах заката сиял сад. Так же малахитовый ковер травы манил пробежать по ней босыми ступнями. Разве что холоднее в арыках вода, говорливее.

Тают под жарким летним солнцем ледяные шапки Форэтмэ, спешит вниз, к морю вода, не задерживаясь в стремительном беге ни на мгновение. Серебром звенит, прозрачная, а вкус — ни с чем не сравнить ее вкус. И сладок он и горек. И ломит зубы от холода, от тайной силы, растворенной в потоках стремительных вод.

Форэтмэ. Как заклинание повторял название. Стремился. Одним воздухом напиться стремился, как и студеной водой. Как когда — то напивался вином лоз, росших на залитых солнечным теплом, склонах.

Казалось недавно — нет в мире покоя, не будет никогда. А здесь — казалось не существует бега времени. В самом воздухе растворена несуетность бытия, через дымку словно не дальние склоны просвечивают, а иные миры.

Чудный на Форэтмэ горизонт. И небо чудное. Иногда пронзительность его навеет странные мысли, словно вырвался осколок мира Аюми, упав на планету людей, сросся с ней, сплелся воедино.

И светит солнце с высоты, лаская и нежа, теплом касаясь кожи даже на излете дня. А легкий ветер доносит с вершин дыхание ледника — растворенную в прозрачном воздухе негу прохлады.

И просто забыть о бушующем море страстей, о горестях, невзгодах, ступая по почве благодатного острова, впитывая сплетающиеся незабываемым орнаментом тепло и прохладу. Кружит голову хмельной, хрустальной прозрачности воздух. И порою кажется, что и кровь по жилам течет в ритме этой земли. В ритме солнца.

Остановившись на краю, обнесенной балюстрадой площадки, коснуться ладонью мрамора перил, смотря на распахнувшийся, обнаживший себя мир — зелень, золото, подкрашенные лучами заката снеговые вершины. А где — то внизу, в теснине — клокот спешащей к океану воды.

Вздохнуть, словно младенец, который делает первый свой вдох — впуская в тело не просто воздух, саму жизнь! Прикусить слегка нижнюю губу, отрешаясь…

Закат. Жил бы в этом закате! Если б мог — застыл бы в нем, словно муха в янтарной капле, на века, навсегда! Что б ни люди, ни события не могли разлучить его с этим ливнем прощального света.

Уходило солнце, прячась за холмы. Наступала тень, накидывая покров цвета густо — синего шелка. Быстро темнело на Форэтмэ. И казалось в такие мгновения, что не просто наступает ночь. Казалось — стирается сам мир. Отступает. А остаешься ты один — только мысли твои и разум, наедине с потаенной, сокровенной мудростью вечности.

И в тишине, и в темноте, казалось, звучат в унисон — мысли человека и сознание Мироздания. Казалось — сливаются все реки в одно, и ты — уже не ты, а лишь один голос в звучании хора. Одна, но яркая нота. Одна! И в звуках нет ни капли фальши.

Прикрыв глаза, Да-Деган смахнул со щеки нежданную слезу. Сколько не был на Форэтмэ? Больше, чем вечность. Сколько не позволял природе взять верх над собственным разумом? Сколько не позволял успокоиться чувствам?

Знал ведь, выпьет Форэтмэ беспокойство. Так бывало — не раз. И не два.

Место силы, узел бытия…. В древности шаманы на утлых суденышках стремились к острову в надежде, что подарит он силу и знание, что позволят выбиться из рядов обычной прислуги божества и стать высшим, но не равным.

Странный остров и манил и отталкивал. Многих манил, но многие не могли и часа оставаться на благословенной земле. Помнил, как когда — то в юности и сам бежал, испугавшись того, что ныне целило.

Вздохнув еще раз, Да-Деган поспешил к дому, под защиту стен. Знал — не пройдет и часа, накроет мир потоками холодных туманов. А с туманами придут грёзы.

Устроившись в кресле около стола, зажегши свечи, смотрел на трепетные язычки пламени, на их танец, на ореолы света, выхватывающие из тени предметы, укутанные мраком — темный толстый ковер, глушащий шаги, по которому пройти было так же приятно, как по нежной траве, картинны на стенах, из-за полутьмы казавшиеся готовыми ожить, дорогое янтарное дерево мебели. И золото подсвечников, похожее на солнечный мед.

Прикрыв веки, отрешившись, канув в тишину, в звенящие песни ветра и рык бушующей в теснине ущелья реки, провалился в иной мир, то ли в былое, то ли в грядущее….

Ярко горел огонь в очаге, и блестели янтарем бока медных чайника и казанов. Не было ни ковров, ни шпалер, только циновки, сплетенные из сухой травы, покрывали пол. Женщина в темном, скрывавшем руки до запястий и ноги до щиколоток, платье, сидя возле огня, чинила одежду. Проворно двигались аккуратные кисти рук. Улыбкой было озарено лицо.

Как редко доставалось вспомнить эту улыбку, вспомнить ее лицо — платок, скрывавший лоб, прятавший косы, золотистую от загара кожу, глубокие серые глаза, словно сиявшие собственным светом. От одной ее улыбки было тепло. И витал в воздухе тонкий — тонкий аромат нежности и любви.

Нет, лица отца он так ясно не помнил. Только голос, только сказки, что рассказывал он. Только ощущение надежности и защиты.

А еще иногда настигал — странный, забытый, ни с чем несравнимый — запах дома. Запах, который искал, но не мог найти, лишь иногда играла шутки память, и если вдруг казалось найденным утерянное, расслаблялось тело, и успокаивалась душа.

Тихий шаг вспугнул грезы, заставив бежать их, как от яркого света дня. Открыв глаза, Да-Деган улыбнулся. На пороге комнаты, с легкой улыбкой на лице, стоял Рейнар. Темные волосы спадали на плечи, блестели глаза. И каждый жест юноши, каждый шаг отзывался мечтой.