— Извините, сейчас я не могу вам этого сказать. Вся Гея не может. Вы должны прибыть на место, ничего не зная. Вы должны все узнать там. То, что вы должны сделать, вы должны сделать спокойно без эмоций. Если вы останетесь в таком состоянии, как сейчас, все будет бесполезно, и для Геи настанет конец. Вы должны успокоиться и я не знаю, как вам помочь.

— А Домм, знал бы, если б был здесь? — спросил Тревиц.

— Домм здесь. Он-я-мы не знаем, как успокоить вас. Мы не понимаем человека, который не способен почувствовать свое место в общей картине, который не чувствует себя частью великого целого.

— Это не так, — сказал Тревиц. — Вы захватили мой корабль на расстоянии миллиона километров и успокаивали нас, пока мы были беспомощными. Успокойте меня сейчас. Не притворяйтесь, что вы не в состоянии это сделать.

— Мы не должны. Во всяком случае, сейчас. Если мы сейчас вас изменим или как-то подкорректируем, вы станете для нас не более ценны, чем любой другой человек в Галактике. И пользы от вас не будет. Вы нам нужны только потому, что вы — это вы, и вы должны оставаться собой. Если мы сейчас хоть чуть-чуть тронем вас, мы проиграли. Пожалуйста. Вы должны успокоиться самостоятельно.

— Это абсолютно невозможно, сударыня, пока вы не расскажете мне кое-что из того, что я хочу знать.

— Блисс, позвольте попробовать мне, — сказал Пелорат. — Пожалуйста, выйдите в соседнюю каюту.

Блисс медленно вышла. Пелорат закрыл за ней дверь.

— Она все равно все видит, слышит и чувствует, — сказал Тревиц, — Что это меняет?

— Это кое-что меняет для меня, — ответил Пелорат. — Я хочу остаться наедине с вами, даже если изоляция иллюзорная… Голан…, вы трусите.

— Ерунда.

— Нет, трусите. Вы не знаете, что вас ожидает, с чем вы столкнетесь и что от вас потребуется. Естественно, вы трусите.

— Не трушу!

— Трусите, трусите. Может быть, вы меньше, чем я, боитесь физической опасности. Я боялся лететь в космос, боялся каждой новой планеты, каждой новой вещи, на какую натыкался. В конце концов, я полвека прожил ограниченной, стесненной и скованной жизнью. А вы в это время были во Флоте и в политике, в самой гуще и сутолоке, на родине и в космосе. И все-таки я старался не бояться, и вы помогли мне. Все время, пока мы вместе, вы были со мной терпеливы и добры, проявляли понимание, и благодаря вам я научился побеждать свои страхи и вести себя смело. Позвольте мне теперь отблагодарить вас и помочь.

— Говорю вам, я не трушу.

— Наверняка трусите. Во всяком случае, вы боитесь ответственности, с которой столкнетесь. Ведь от вас будет зависеть целая планета, и если вы потерпите неудачу, вам придется жить с сознанием вины в ее гибели. Почему вы должны принимать ответственность за планету, которая ничего не значит для вас? Какое право они имеют взваливать на вас этот груз? Вы не только боитесь неудачи, как любой на вашем месте, вы еще и сердитесь, что они поставили вас в положение, в котором вам приходится бояться.

— Вы не правы, все не так.

— А по-моему, так. Поэтому позвольте мне занять ваше место. Чего бы они от вас ни ожидали, позвольте совершить это мне. Я вызываюсь быть вашей заменой. Предполагаю, что большой физической силы или здоровья это не потребует, поскольку в этом отношении вас превзойдет примитивное механическое устройство. Я думаю, что и менталики тут не требуется, поскольку ее хватает у них самих. Это скорее… В общем я не знаю, но если это не требует ни силы, ни менталики, то у меня есть все, что есть у вас, и я готов принять на себя ответственность.

— Почему вы решили взвалить на себя этот груз? — резко сказал Тревиц.

Пелорат опустил глаза, стараясь не встречаться взглядом с собеседником.

— У меня была жена, Голан. Я знал женщин. Но они никогда не были так уж важны для меня. Интересны — да, приятны — да. Но не очень важны. А эта…

— Кто? Блисс?

— Почему-то она для меня значит больше.

— Ради Терминуса, Янов, она слышит каждое ваше слово.

— Это неважно, она и без того знает… Я хочу сделать ей приятное. Я возьмусь за эту задачу, в чем бы она ни заключалась, пойду на любой риск, приму любую ответственность ради самого малого шанса, что это заставит ее хорошо ко мне относиться.

— Янов, она ребенок.

— Она не ребенок, а то, что вы думаете о ней, ничего для меня не меняет.

— Разве вы не понимаете, каким вы должны ей казаться?

— Стариком? Какая разница? Она — часть великого целого, а я — нет, из-за одного этого между нами непреодолимая стена. Неужели я не понимаю? Но мне от нее ничего не надо, только чтобы она…

— Хорошо к вам относилась?

— Да. Пусть даже только относительно хорошо, хотя бы в самой малой степени.

— И ради этого вы готовы выполнить мою работу?… Но, Янов, разве вы не слышали, вы им не нужны. Не знаю, по какой заезженной космосом причине, но им нужен я.

— Если у них не будет вас, на худой конец можно использовать меня.

Тревиц покачал головой.

— Никак не могу поверить. Просто вас одолела старость, и вы нашли молодость. Янов, вы пытаетесь стать героем, чтобы умереть за это тело.

— Не говорите так, Голан, это неподходящая тема для острот. Тревиц хотел рассмеяться, но его взгляд наткнулся на мрачное лицо Пелората, и он вместо этого закашлялся.

— Вы правы. Приношу извинения. Зовите ее, Янов, зовите.

Блисс вошла немного хмурясь.

— Простите, Пел, — тихо произнесла она, — вы не можете быть заменой. Это должен быть Тревиц или никто.

— Очень хорошо, — сказал Тревиц. — Я успокоюсь. Я сделаю все, что вам нужно. Все что угодно, чтобы удержать Янова от попыток разыгрывать романтического героя в его возрасте.

— Я знаю свой возраст, — пробормотал Пелорат.

Блисс подошла к Пелорату и положила руку ему на плечо.

— Пел, я… я хорошо отношусь к вам.

Пелорат отвернулся и сказал:

— Я в порядке, Блисс. Не надо меня жалеть.

— Я не жалею вас, Пел. Я… я очень хорошо к вам отношусь.

Смутно, потом все яснее Сура Нови осознала, что она Сурановирембластиран. И что в детстве она была Су для родителей и Би для друзей. На самом деле она, конечно, ничего не забывала, но память об этих фактах была глубоко похоронена в ее сознании. Особенно глубоко она была похоронена в последний месяц, потому что в это время она находилась вблизи могущественного разума.

И пробил час. Она не сама так решила. Ей не нужно было решать самой. Спрятанная в глубине, ее сущность теперь выбиралась на поверхность ради планеты.

Этому сопутствовало несколько неприятное ощущение, своего рода мурашки, но его быстро вытеснило ощущения незамаскированного «я». Не один год она была лишена такой близости к Гее.

Она вспомнила одну из форм жизни, которую любила ребенком на Гее. Вспомнив чувства этого существа в те времена, она сейчас более четко осознала свои чувства. Она была бабочкой, выбирающейся из кокона.

Стор Гендибал уставился на Нови так пристально, будто хотел увидеть ее насквозь. Он был настолько изумлен, что слегка ослабил хватку, которой держал Мэра Бранно. Хватка не ослабела, возможно, из-за того, что ее неожиданно укрепила поддержка извне, но в тот момент он не обратил на это внимания.

— Что ты знаешь о члене Совета Тревице, Нови? — начал было он, но потом, при виде внезапной, все растущей сложности ее разума, он похолодел и воскликнул:

— Кто ты?

Он попытался захватить контроль над ее разумом и обнаружил, что тот неприступен. Затем он осознал, что контроль над Мэром Бранно поддержан хваткой сильнее его собственной. Он повторил:

— Кто ты?

На лицо Нови легла трагическая тень.

— Мастер, — сказала она, — Спикер Гендибал. Мое настоящее имя Сурановирембластиран, и я — Гея.

Словами она ничего больше не сказала, но Гендибал с внезапной яростью усилил свое ментальное поле и с большой ловкостью теперь, когда к нему вернулось самообладание, оттолкнул подпорки и взялся за Бранно сам. И в то же время сильнее, чем прежде, схватился с разумом Нови в тесной и молчаливой борьбе.