— И это к лучшему. Потому что вы сражались не за самоуправление. Тайную авторитарную диктатуру при всем желании нельзя назвать автономией.

— Волленкотт был прирожденным лидером, но стать диктатором у него кишка тонка!

— Ему и не нужны кишки, — сказал Рейвен. — Кишечными делами занимался Торстерн.

Кэйдер удивленно поднял брови.

— Причем тут Торстерн?

— Вы о нем знаете?

— Как и любой венерианин. Он — один из семи самых могущественных людей планеты.

— Первый из семи, — поправил Рейвен. — И он решил, что сможет прибрать к рукам всю планету. Волленкотт принадлежал ему душой и телом, пока недавно мы не предоставили ему свободу.

— Предоставили свободу? Вы хотите сказать, что?.. — Кэйдер о чем-то задумался, хмурясь и барабаня пальцами по столу, и наконец прорычал:

— Такое могло произойти. Я лично никогда с Торстерном не встречался. Говорят, он — человек сильный и честолюбивый. Если Волленкотт и таскал для кого-то каштаны из огня, то — да, скорее всего именно для Торстерна. — Он снова нахмурился. — Но я никогда его не подозревал. Замаскировался он хорошо.

— Да.

— Боже мой, Торстерн! — Кэйдер посмотрел на гостя. — Зачем же он избавился от Волленкотта?

— Нам удалось убедить Торстерна прекратить кровопускания Земле и заняться легальным бизнесом. И Волленкотт, до сей поры кадр весьма ценный, тотчас стал помехой. Ну а от помех Торстерн избавляться привык.

— Не могу поверить! — с негодованием произнес Кэйдер. — Но приходится. Все складывается одно к одному.

— Ваш ум подсказывает мне, — подчеркнул Рейвен, — что сепаратистское подполье распалось на группировки, и вы боитесь, что найдутся люди, которые попытаются задобрить власти, выдав остальных. Вы считаете, что слишком многие знают лишнее, то, что им знать не нужно…

— Я ставлю на остальных, — мрачно сказал Кэйдер. — Предательство — это игра, в которой можно поставить на любую сторону. На моей совести меньше грехов, чем у некоторых.

— Гипнотизер Стин на вашей совести?

— Стин? — Кэйдер откачнулся в кресле. — Я его и пальцем не трогал. Он улетел с Земли на «Звездном Духе» через пару дней после вашего отлета на «Фантоме». — Он значительно посмотрел на собеседника. — Как раз когда у меня появилось свободное время поразмышлять о судьбах мира, помните?

Рейвен без всякого сочувствия кивнул:

— Помню.

— Больше я о нем не слышал.

— Он умер. Медленной смертью.

— Это сделал Халлер! — с внезапной энергией воскликнул Кэйдер.

— Неверно по двум причинам. Халлер умер, можно сказать, «по собственному желанию». Кроме того, он умер быстро.

— Какая разница? Что один, что другой — покойники.

— Разница не в их конечном состоянии, — серьезно и веско сказал Рейвен, — но в скорости их перехода в это состояние. Как-то раз вы выказали забавное желание похоронить меня внутри моего скелета. Если бы вы сделали это с достойной быстротой, я, наверное, прошел бы сей путь, искрясь весельем. — Он весело рассмеялся. — Но если бы вы неоправданно замедлили процесс, я бы возмутился.

Кэйдер захлопал глазами:

— Это самое безумное рассуждение, которое я когда-либо слышал!

— Безумна вся троица наших миров, — ответил Рейвен.

— О, да, я знаю, но…

— Кроме того, — продолжил Рейвен, — вы еще не слышали и половины. Я пришел сюда не для праздной болтовни.

— Это вы уже сказали. Вам что-то нужно, и это не деньги.

— Я оказал вам услугу. Теперь я хочу, чтобы вы оказали услугу мне.

— Та-ак! — протянул Кэйдер, с нескрываемым подозрением рассматривая Рейвена. — Какую?

— Я хочу, чтобы вы убили Торстерна, если в этом возникнет необходимость.

— Вот, значит, в чем дело! Я вам отвечу. Вы избавили меня от некоторых неприятностей, хотя не думаю, что они были бы серьезными. Мне грозило максимум семь лет тюрьмы, и, скорее всего, я вышел бы через шесть месяцев. Короче говоря, вы скостили мне эти шесть месяцев — и вы считаете, это стоит убийства?

— Вы не обратили внимания на ключевые слова: «Если возникнет необходимость». Если она действительно возникнет, это не будет убийством — это будет казнь.

— А кто будет определять, возникла необходимость или нет? — спросил Кэйдер, пристально глядя на Рейвена.

— Вы.

— В таком случае этот момент вообще не настанет.

— Несколько недель назад вы были не столь мягкотелы.

— А теперь с меня довольно. Займусь своей торговлей, буду примерным гражданином — при условии, что меня оставят в покое. Между прочим, хотя власти упорно называют меня землянином, сам я считаю себя венерианином. И я не стану убивать другого венерианина ради того, чтобы потрафить землянину. — Засунув большие пальцы в карманы жилета, он придал лицу непреклонное выражение. — Рад был бы оказать вам услугу, но просите вы чересчур много.

— Если б вы знали, как это мало.

— Много! — повторил Кэйдер. — Добавлю еще кое-что: когда требовалось кого-то убить, вы отлично справлялись сами. Почему же сейчас вам понадобились помощники на грязную работу?

— Вопрос ребром. Есть две веские причины.

— Да?

— Во-первых, я уже привлек к себе слишком пристальное внимание и не хочу привлекать еще. Во-вторых, если возникнет необходимость убрать Торстерна, может статься, что первым звонком будет мое исчезновение с этой юдоли слез и печали.

— Вы хотите сказать?..

— Меня убьют.

— Вы и так знаете, что у меня на уме, — сказал Кэйдер. — Я у вас в долгу, и если вы умрете, особенно не обрадуюсь. Но и плакать не стану.

— Станете! — возразил Рейвен.

— Это еще почему?

— Потому, что это может означать, что следующая очередь ваша.

— Следующая? Куда?

— На ликвидацию.

Поднявшись из-за стола, Кэйдер оперся о него руками и заговорил резким тоном:

— Вы что-то разнюхали? Ну и кто лее собирается меня убить? Зачем ему это нужно? Мы с вами — противники, почему он должен включить нас в один список?

Жестом усадив Кэйдера и выждав, пока тот успокоится, Рейвен сообщил:

— С точки зрения обычного человека у нас с вами есть кое-что общее — ни меня, ни вас нельзя назвать обычным человеком.

— Что из того?

— Обыкновенные люди косо смотрят на паранормальных. Их, мягко говоря, не любят.

— Я любви не жажду. Тем более от них. — Кэйдер безразлично пожал плечами. — Они просто завидуют нам, потому что знают, что природа их обделила.

— Инстинктивная осторожность порождает страх. Это естественная и неискоренимая часть человеческого защитного механизма. Если умело возбудить, поддерживать и направлять массовый страх, можно горы своротить.

С мрачным видом проглотив эти слова, Кэйдер высказал свое заключение:

— Читать мысли я не умею, но мозги у меня есть. Вижу, куда вы клоните. Думаете, Торстерн попытается вернуть власть, провозгласив крестовый поход против мутантов?

— Да. Раньше он использовал мутантов — таких, как вы, — в своих делах. Сейчас ему может показаться, что мутанты играют против него, отдаляют его победу, даже угрожают самой его жизни. Будучи сам нормальным, он понимает, что может получить превосходство над другими, только если все они тоже будут нормальными.

— Это всего лишь предположения, — в замешательстве возразил Кэйдер.

— Да, всего лишь, — кивнул Рейвен. — Тревога может оказаться ложной. Торстерн может ударить совсем в другом направлении. И пусть бы! Тогда против него не придется предпринимать мер.

— Это опасная игра. Мутантов в мире не так уж много, но перед угрозой, которую несут орды болванов…

— Сначала и я думал так же, — перебил Рейвен. — Теперь у меня другая точка зрения.

— Какая?

— Торстерну пятьдесят восемь. В наше время многие доживают до ста лет и больше. Так что, если исключить несчастный случай, у него достаточно времени, чтобы не торопиться.

— Ну и что?

— А то, что он может позволить себе не спешить. Пусть это будет более долгий, окольный путь, но результат окажется тем же самым.

Кэйдер, моргнув, попросил: