— Сомневаюсь. Кроме того, я только отниму у вас время.

— Как раз это не важно. Я все равно его трачу понапрасну.

Снова улыбнувшись, он стал вычерчивать тростью невидимые круги перед черными ботинками.

— В нынешний день и век это слишком хорошо известная история, — начал он. — Некий лидер так ослеплен собственной славой, что считает себя неспособным на промахи. Он отвергает совет и не терпит критики. Он поощряет культ своей личности, выставляя себя окончательным арбитром во всем, от рождения до смерти, и, таким образом, сам приводит в действие маховик своего низвержения. Он создает семена собственного разрушения. Это неизбежно в данных обстоятельствах.

— И совершенно справедливо, — поддержал я его. — К черту диктаторов!

Трость выскользнула из его ладоней. Он поднял ее, лениво поигрывая, и возобновил свои круги.

— Восстание сорвалось? — предположил я.

— Да. — Он посмотрел на круги и перечеркнул их тростью. — Оно показало свою слабость и преждевременность. Затем пришла чистка. — Его сияющие тайным блеском глаза прошлись по стоявшим на страже деревьям, словно по рядам безмолвных часовых. — Я создал эту оппозицию режиму. И по-прежнему думаю, что это оправданно. Но я не могу вернуться обратно. До сих пор…

— Лучше всего забыть об этом. Теперь вы в свободной стране и можете здесь неплохо устроиться.

— Не думаю. Меня сюда никто особо не звал. — Голос незнакомца стал глубже. — Да и вообще, меня нигде не ждут.

— О, да перестаньте! — возразил я. — Каждого кто-то где-то да ждет. Не впадайте в хандру. Помимо прочего, свобода — превыше всего.

— Никто не свободен, пока он не ушел от противника. — Незнакомец посмотрел на меня с раздражением и замешательством, как на юнца, которому еще предстоит поучиться у жизни:

— Когда ваш противник прибирает к рукам контроль над всеми каналами информации и пропаганды, когда он использует их, чтобы представить собственную картину событий и полностью затушевать мою версию случившегося, когда он пытается ложь выдать за правду, а правду за ложь, для меня почти не остается надежды.

— Ну что ж, это ваша точка зрения. Что ж поделать, если вы так остро чувствуете пережитое. Но со временем вы должны это забыть. Здесь вы в совсем ином мире. Мы вольны говорить все, что угодно. Любой может сказать о том, что ему нравится, и писать, что ему заблагорассудится.

— Если бы только это было правдой…

— Это правда, — настаивал я, слегка раздраженно. — Здесь вы можете назвать даже Раджу Бэмского заносчивым, обожравшимся паразитом, если пожелаете. Никто не может запретить вам это, даже полиция. Мы свободны, я же сказал вам.

Он встал, возвышаясь на фоне обступивших нас деревьев. Со скамейки мне показалось, что он необычно высокого роста. Луна освещала его лицо, наполняя бледным жутким свечением.

— Ваша вера удобна, но необоснованна.

— Нет! — настаивал я.

Он развернулся. Плащ взлетел за его плечами, вздымаясь волнами в легком ночном ветре, похожий на могущественные крылья.

— Мое имя, — вкрадчиво произнес он, — Люцифер.

И после этого остался только шепот ветра.

Когда Тейлора вводили в комнату, кандалы на ногах лязгали, а на руках позвякивала цепь. Из-за оков он шел неуклюже, шаркая ногами. И охранники забавлялись тем, что заставляли его идти быстрее, чем он Мог. Ему указали на кресло, стоявшее перед длинным столом. Кто-то толкнул пленника с такой силой, что он потерял равновесие и шлепнулся на жесткое сиденье.

Черные волосы землянина колыхнулись — единственная видимая реакция. Он огляделся. Его глаза были светло-серыми, такими светлыми, что казались ледяными. Взгляд ни дружелюбный, ни враждебный, в нем не читалось ни покорности, ни гнева.

Просто бесстрастный и безразлично холодный взгляд.

Семеро гомбариан, сидевшие с другой стороны стола, рассматривали пленника. Кто с любопытством, кто со скукой, а некоторые с триумфом и высокомерием. Гомбариане принадлежали к гуманоидам, но ведь и гориллы — гуманоиды. На этом сходство кончалось.

— Итак, — начал гомбарианин, сидевший в центре. Он завершал каждое третье слово урчанием, — твое имя Уэйн Тейлор?

Пленник молчал.

— Ты прибыл с планеты, которая называется Земля?

Пленник по-прежнему молчал.

— Давай не будем тратить время, Паламин, — предложил сидевший слева. — Если он не хочет говорить добровольно, будет говорить по принуждению.

— Ты прав, Экстер. — Паламин сунул руку под стол и вытащил молоток с грушевидной головкой. — Как тебе понравится, если все кости на твоей руке, палец за пальцем, сустав за суставом, будут раздроблены?

— Вовсе не понравится, — сознался Уэйн Тейлор.

— Очень разумный ответ, — одобрил Паламин и многозначительно положил молоток на середину стола. — Уже потрачено много дней на то, чтобы обучить тебя нашему языку. За это время даже ребенок научился бы понимать вопросы и отвечать на них. — Он удостоил заключенного тяжелым взглядом. — Ты старался быть чересчур тупым учеником. Но больше тебе не удастся вводить нас в заблуждение. Сейчас ты все расскажешь.

— Хочешь ты этого или нет, — вставил Экстер, облизав тонкие губы, — но ты нам все расскажешь.

— Верно, — согласился Паламин. — Давай начнем все сначала и посмотрим, удастся ли нам избежать пыток. Твое имя Уэйн Тейлор и ты прибыл с планеты, которая называется Земля?

— Я сознался в этом сразу же, как только меня взяли в плен.

— Знаю. Но тогда ты еще плохо говорил на нашем языке, а мы стремимся избежать всяких неточностей. Зачем ты прибыл на Гомбар?

— Я говорил своему учителю об этом по меньше мере двадцать раз. Мой корабль был поврежден, и я случайно…

— Тогда зачем ты его взорвал? Почему ты не вошел с нами в открытый контакт? Почему не попросил нас отремонтировать твой корабль?

— Ни один земной корабль не должен попасть в руки врагов, — решительно сказал Тейлор.

— Врагов? — Паламин попытался принять вид оскорбленной добродетели, но его лицо не было к этому приспособлено. — Раз вы, земляне, совсем ничего не знаете о нас, какое вы имеете право считать нас врагами?

— По прибытии меня не расцеловали, — резко ответил Тейлор. — Когда я садился, в меня стреляли. В меня стреляли, и когда я убегал. За мной охотились, а когда поймали — избили.

— Наши солдаты выполняли свои обязанности, — с благородным негодованием заметил Паламин.

— Сейчас я был бы уже мертв, если бы они не оказались самыми отвратительными стрелками в районе Лебедя.

— А что такое Лебедь?

— Звезда.

— Кто ты такой, чтобы критиковать наших солдат? — вмешался Экстер, бросив на него сердитый взгляд.

— Землянин, — проинформировал его Тейлор, будто этого более чем достаточно.

— Это для меня ничего не значит, — откликнулся Экстер с нескрываемым презрением.

— Не значит, так будет.

— Если бы вам был желателен дружественный контакт, земные власти послали бы большой корабль с официальной делегацией на борту, разве не так? — вновь заговорил Паламин.

— Не думаю.

— Почему?

— Мы не рискуем большими кораблями и значительными людьми, если неизвестно, какой их ожидает прием.

— А кто добывает эту информацию?

— Космические разведчики.

— Ага! — Паламин огляделся с гордостью пигмея, который поймал слона. — Так что, в конце концов ты признаешь, что ты — шпион?

— Я — шпион только в глазах неприятеля.

— Наоборот, — вмешался субъект с тяжелой челюстью, сидевший справа. — Раз мы говорим, что ты шпион, то ты шпион и есть.

— Хорошо, будь по-твоему, — уступил Тейлор.

— Это уж нам судить.

— Можешь быть в этом уверен, мой дорогой Боркор, — успокоил его Паламин и снова повернулся к пленнику. — Сколько всего землян?

— Около двенадцати миллиардов.

— Он лжет, — заявил Боркор, жадно пожирая глазами молоток.

— На одной планете не может проживать такое количество разумных существ, — поддержал его Экстер.