22.13. Неохраняемая крепостная стена в Нюрнберге
«Эпеляйн фон Гайлинген [Eppelein von Geilingen (Egkelein Geyling), 1311–1381] сидел, закованный в кандалы, в башне. Дневной свет едва пробивался в его темницу. А в ратуше господа решали его судьбу, хотя надеяться, считай, было не на что. Единогласно заклятый враг нюрнбергцев был приговорен к повешению. Однако бедняге не отказали в той милости, что даруется всем грешникам: он мог выразить свое последнее желание.
Когда у него осведомились, чего он желает напоследок, Эпеляйн сперва задумчиво почесал свою бороду, а затем молвил: «Как вам ведомо, досточтимые, на земле для меня не было большего счастья, нежели гарцевать на своей лошадке. Посему позвольте, прежде чем взойти на лобное место, еще раз проехаться верхом, дабы легче затем было отыскать дорогу к вечному покою!»
А ведь самые сообразительные господа из ратуши предчувствовали, что запросит он проехаться верхом, да и постарается сбежать на своем добром коне. Но такое казалось совершенно невозможным: само место было приказано оцепить плотным кольцом воинов, дабы и помышлять о бегстве охоты не было.
И вот хмурым утром следующего дня зазвенел колокольчик осужденного: это Эпеляйн на своем скакуне медленно объезжал площадь. Неприступной стеной обступали его с трех сторон нюрнбергские стражники с железными пиками и алебардами наперевес. Эпеляйн и не думал там бежать: продираться сквозь такой железный частокол — все равно что искать верной гибели. Но вон там стена была свободной; предводитель отряда не выставил здесь ни одного воина, ибо в том месте был крутой обрыв. Но стоило Эпеляйну увидеть открывающийся за стеной простор и голубой небосвод, он подумал: «Не все ли равно, где расстанешься с жизнью. А я ведь порой ездил там, что, казалось, не сносить головы». И он натянул удила, дабы конь ускорил ход; вдавил колени ему в бока, переводя вскачь, а когда достаточно отдалился, пришпорил скакуна. И животное, словно прочитав мысли седока, взвилось на дыбы и перемахнуло через стену, полетев вниз с кручи.
Место, куда они упали, оказалось болотистым. На удивление, никто не пострадал. Лошадь тотчас вскочила, и Эпеляйн запрыгнул в седло.
С высокой городской стены на все это в ужасе глядели, сбившись в кучу, сообразительные нюрнбергские господа из ратуши и славные воины. Эпеляйп со смехом крикнул: «Эй, нюрнбергцы, ведь дважды не вешают!» Тут градом полетели вниз копья и пики, вонзаясь одно за другим в землю. Но ни одно из них не угодило в Эпа, ибо тем временем он ускакал оттуда, скрывшись вскоре в лесу. До сих пор бывающим в Нюрнберге чужестранцам показывают след от копыта в песчанике той самой крепостной стены».
Эта легенда, взятая из книги Франца Бауэра (Bauer) «Alt-Nürnberg. Sagen, Legenden und Geschichten erzählt und bebildert» (Мюнхен, 3-е изд., 1955), показывает, на что способен запертый «вор».
22.14. Окружение с брешью
«Если окружаешь войско противника, оставь в окружении брешь», — говорится в Военном искусстве Сунь-цзы [ «Сунь-цзы», 7.17 «Военное противоборство» («Цзюнь чжэн»): «Китайская военная стратегия». Пер. В. Малявина. М.: Астрель, 2002, с. 163]. В составленном в конце XII — начале XIII в. Произведении «11 мужей комментируют Сунь-цзы»[324] этот совет разъясняется, среди прочего, на основе случая, имевшего место во время восстания Желтых повязок на исходе II в. Один город [Юань], удерживаемый повстанцами, не сдавался, сколь ожесточенно ни шли на его приступ. «Мне ведома причина, — сказал предводитель императорского войска Чжу Цзюнь (ум. 195 н. э.), с возвышения изучив город. — Ведь разбойники обложены со всех сторон. В городе наблюдается невиданное напряжение сил. Сдаваться не хотят. Вырваться невозможно. Поэтому и стоят насмерть. Даже если 10 тыс. стали одним целым, их невозможно одолеть. Ну, а если таких 100 тысяч? Для нас это сущая беда. Было бы лучше разжать тиски. Когда вожак повстанцев это увидит, он наверняка попытается прорваться. Но тогда ослабнет их стойкость, а это и есть путь к легкой победе». Сказано, сделано. Вождь повстанцев действительно покинул находящийся в безнадежном положении город, желая вырваться на свободу. Тут и одолел его Чжу Цзюнь.
22.15. При лунном свете наблюдать за бегством далай-ламы
Как сумел далай-лама в марте 1959 г. сбежать из Тибета в Индию без всяких помех со стороны китайцев? «Завесу над этой тайной теперь можно приоткрыть», — сообщает выходящая в Пекине газета Китайская молодежь (Чжунго циннянь бао), печатный орган Коммунистического союза китайской молодежи, 10 июля 1995 г. Народно-освободительная армия Китая была подготовлена наилучшим образом к бегству далай-ламы. Лхаса находилась на осадном положении. Если бы пекинские власти отдали приказ, группировке далай-ламы и шагу не позволили бы ступить. Ли Цзюэ [род. 1914], тогдашний начальник штаба Тибетского военного округа, пишет в своих воспоминаниях: «Ночью 17 марта 1959 г. далай-лама и его окружение готовились на северном берегу реки Лхасы к переправе. Наши орудия уже давно были направлены в ту сторону. Достаточно было одного залпа, и никто из них не уцелел бы. Однако пекинское командование не отдало нам приказ задержать беглецов. Так мы и сидели тихо в лесу и при лунном свете наблюдали, как те на кожаных лодках боязливо переплавлялись на южный берег».
Со слов далай-ламы (Mein Leben und mein Volk: die Tragödie Tibets (Моя земля и мой народ: трагедия Тибета) [пер. с англ. Марии Штайнингер (Steininger)]. Мюнхен, 1962, с. 266 и след, [ориг. назв.: «My Land and My People. Memoirs of the Dalai Lama of Tibet», 1962 — книга писалась в содружестве с английским писателем Дэвидом Хауартом (Howarth), представляя собой переложение с тибетского; на рус. яз. см.: «Моя страна и мой народ. Воспоминания Его Святейшества далай-ламы XIV». Пер. с англ. А. Терентьева. СПб.: Нартанг, 2000], его бегство из Лхасы предстает следующим образом: «Для меня приготовили военное обмундирование и меховую шапку; около половины шестого я снял свое монашеское одеяние, переодевшись в униформу [стратагема 21]… Мне… дали автомат, который я повесил на плечо, чтобы окончательно принять вид военного. Меня сопровождали солдаты. Мы углубились в темный сад… На пути к реке мы миновали большое скопление народа. Мой казначей остановился, чтобы переговорить с предводителями ополчения. Некоторые были осведомлены о том, что я этой ночью покидаю Лхасу. Но народ, разумеется, ничего не знал. Во время разговора я спокойно ждал, стараясь походить на солдата. Еще не до конца стемнело, но без очков я плохо видел и поэтому не знал, разглядывают меня или нет. Я обрадовался, когда разговор подошел к концу. На пути к берегу мы должны были пересечь песчаную местность с зарослями кустарника. Казначей-монах был крепким высокорослым парнем; в руках он держал меч, и я уверен, что в случае необходимости он бросился бы на эти заросли с мечом наперевес. Возле каждого кустарника он принимал угрожающий вид. Но врага нигде не было видно. Мы переплыли реку в кожаных лодках. На противоположном берегу меня встречали родственники. Пришли также министры и духовные лица. Они выбрались из Норбулинки,[325] спрятавшись в грузовике под брезентом. Нас ожидали около тридцати бойцов из Кхама…».[326]
Открыть невод и дать уйти Далай-ламе с его спутниками, даже предполагая их бегство в Индию, все это явилось уловкой Мао Цзэдуна, заключает Китайская молодежь [Чжунго циннянь бао], не утруждая себя разъяснением подоплеки события. Почему же отпустили далай-ламу, спросил я в ходе одной из поездок в Тибетский автономный район, будучи членом посланной туда в августе 1997 г. швейцарским Министерством иностранных дел инспекционной группы по правам человека, одного местного чиновника. Ответ был таким: «Если бы по вине китайской стороны с головы далай-ламы упал хотя бы один волос, столь нужное Китаю укрепление власти в Тибете надолго затормозилось бы». Если эти утверждения верны, они показывают, что и один оказавшийся в окружении человек может обладать такой духовной силой, которая делает беспомощной располагающую значительным материальным перевесом противную сторону, вынуждая ее отказаться от стратагемы 22.