Конечно, ему не поверили. Во всяком случае, не всему, что он нагородил. Забегая вперед: позже, в пьяных слезах зареченский милиционер покаялся, что товарища своего он попросту бросил, когда под тем пала загнанная лошадь. Но кое-что заставило начальника губчека товарища Станкевича отнестись к сообщению серьезно. А именно - отсутствие с Зареченском связи. Он лично перезвонил в Кинешму. Оттуда доложили: связи с Зареченском нет и у них. Также Станкевичу доложили, что четыре дня тому назад из городка прибыли два посланника, просили помощи в борьбе с контрреволюционной шайкой.

- И что?! – багровея лицом, рявкнул в трубку Станкевич.

На противоположном конце провода вышла заминка.

- Что?! Что ты там мямлишь?! Почему не доложили?!!

Станкевич бросил трубку на рычаг так, словно боялся – еще миг и она хрустнет в его кулачище.

- Черт знает что!! – прорычал он. – Обо всем приходится узнавать самому. Нихрена никогда ничего не доложат, засранцы!

Следующим же утром, по морозцу, в Зареченск отправилась конная полусотня. Она бесследно исчезла. Связь так и не восстановилась. Из-под контроля губернских властей вышел огромный район. Станкевич отнесся к этому в высшей степени серьезно. Скоро, в январе тысяча девятьсот девятнадцатого года, со стороны Кинешмы по окрепшему льду в Зареченск вступил крупный конный отряд. Отряд состоял из двух усиленных эскадронов Частей Особого Назначения, в общей сложности аж триста конных бойцов. Командовал этой силой молодой пламенный большевик Аркадий Петрович Одёжкин.

Зареченск встретил ЧОНовцев густым туманом и запустением. Мороз здесь был много слабее, чем на противоположном берегу и реке. Пахло оттепелью. Деревья стояли - как в сказке – опушенные бело-голубым рыхлым инеем. С неразличимых в стылой хмари небес сыпал мельчайший, похожий на ледяную муку, снег. Снег лежал на улицах толстым неутоптанным слоем. Подкованные копыта сотен коней тонули в нем почти бесшумно. Необычно тихо, без разговоров и привычных шуток ехали и бойцы. Складывалось впечатление, что отряд крадется.

Аркадий некоторое время сдерживал коня, терпеливо ехал шагом. Потом все же не выдержал, и резво порысил вперед. Комиссар отряда и командир первого эскадрона уныло посмотрели ему вслед, потом со значением переглянулись.

«Что с него взять, молодой еще… Нетерпеливый» – красноречиво осуждали их взгляды.

За Одежкиным устремились ординарец и несколько рубак из конвоя. Вырвавшись вперед, Аркадий увидел группу людей. Разглядеть досконально их не удалось, - едва те увидели приближающихся конников, как быстро скрылись в боковой улице. Аркадий лишь успел заметить, что группа состояла сплошь из одних мужиков. В руках у многих были длинные палки, вилы, что-то еще. Но главное, что бросилось в глаза, - среди них был поп. И, похоже, именно поп дал всем знак укрыться в проулке. Аркадий пришпорил коня. Но, пока доехал, в проулке никого уже не было. На этом странности не закончились. В самом центре города ЧОНовцы обнаружили и вовсе уж дикую картину: в двух шагах от горкома партии полным ходом шло восстановление полуразрушенной церкви.

В горком юный комполка влетел, как во вражескую цитадель. Он вбежал в просторный холл бывшего буржуйского особняка и встал, вращая головой. Дежуривший при горкоме милиционер молча, не рискуя спросить, кто это такой и чего ему надо, смотрел на ворвавшегося в помещение командира. Сдвинутая на затылок серая каракулевая папаха обнажала густой, кучерявый чуб. Черные волосы были слегка припорошены снегом. Острые скулы от холода и бросившейся в голову крови раскраснелись. Узко посаженые глаза над тонким носом сверкали бешенством. Короткий овчинный полушубок перепоясан портупеей. На боку – шашка. Под полами полушубка дежурный увидел синие кавалерийские шаровары из дорогого сукна. В правой руке молодец держал сложенную плеть. Рукояткой плети он нетерпеливо колотил по голенищу до блеска начищенного сапога. Входная дверь хлопнула снова. За спиной «гостя» выросли несколько устрашающего вида удальцов.

Наконец бешеный взгляд остановился на лице милиционера.

- Ты! – указал нагайкой «гость». – Где здесь партийное руководство?! Хоть кто-нибудь?!

Дежурный открыл рот с намерением спросить все же хотя бы имя. Проглотил неожиданно вставший в горле комок и произнес ломающимся голосом:

- Товарищ Берштейн. Второй этаж. Прямо напротив лестницы.

Но истинное потрясение Аркадий испытал именно в кабинете Берштейна. Смело распахнув двери, он увидел нескольких, расположившихся за столом и что-то горячо обсуждающих, человек. Одежкин, набычившись, обвел присутствующих тяжелым взглядом. Вдруг лицо его, раскрасневшееся от бешенства, странно исказилось. На несколько секунд он даже потерял дар речи – на совещании у главы партийной организации города присутствовал – подумать только – поп! Смятение, поразившее ворвавшегося в кабинет молодца, дало возможность опомниться присутствующим. Прежде всего, Берштейну.

- Вы по какому вопросу, товарищ? – мягко спросил Иосиф Давидович.

Одежкин оглянулся. Его головорезы войти за ним не решились, остались в коридоре. Аркадий сделал шаг вперед, вскинул правую ладонь к виску – нагайка при этом повисла на запястье черной гадюкой – представился:

- Командир отряда особого назначения Одежкин. Вот мои документы.

Он извлек из-за пазухи сложенный вчетверо листок. Аккуратно развернул, протянул Берштейну. Пока тот внимательно знакомился с документом, снова окинул присутствующих взглядом. Теперь нахально-веселым. Он засунул большие пальцы рук за широкий ремень и дважды качнулся на широко расставленных ногах с носка на пятку и обратно.

Изучив поданную Аркадием бумагу, Берштейн поднял глаза, устало произнес:

- Наконец-то. Что же товарищи так долго не присылали нам помощь?

- Товарищи присылали, - отчеканил Одежкин. – Только от вас ни слуху ни духу. Конная полусотня из Костромы – где?! Что с ней?

- К-какая сотня? – переспросил Берштейн. – Не было никакой сотни.

- Ну как же! – воскликнул Аркадий. – Что у вас здесь, вообще, творится? В городе и… вот хотя бы в этом кабинете?!

Сложенная вдвое нагайка вонзилась в воздух в направлении смирно сидящего за столом священника.

- Этот! Почему здесь?!

- Это непростой вопрос, товарищ Одежкин, - тихо проговорил Берштейн. – Даже ОЧЕНЬ непростой. Присядьте, разденьтесь. Я распоряжусь принести чаю. Устали, наверное, с дороги?

Иосиф Давидович взял со стола колокольчик.

- Не устали, - отрезал Аркадий. – Прежде чем чаи распивать, мне хотелось бы решить вопрос с размещением отряда. У вас найдутся подходящие помещения для трехсот человек и трехсот лошадей?

- Думаю, решим, - нерешительно произнес Берштейн. – А какие именно помещения подошли бы?

Прежде всего, расположенные в одном месте. Теплые. И чтобы там же были конюшни… или хотя бы какие сараи.

Иосиф Давидович беспомощно посмотрел на присутствующих.

- Фабрика, - подсказал один из них. – Наша Фибровая фабрика, тут и думать нечего. Все равно цеха сейчас стоят.

- Конечно! – просветлел лицом Берштейн. – Вы правы Яков Алексеевич. Будьте добры, возьмите этот вопрос на себя.

Яков Алексеевич хмуро кивнул, поднялся.

- Пойдемте, товарищ командир, я провожу.

Заседание оперативного штаба по борьбе с бандформированиями состоялось после обеда. Одежкин явился в кабинет Берштейна в сопровождении комиссара отряда – сурового сорокапятилетнего мужчины, из бывших Питерских рабочих. Одет был комиссар не по сезону – широкие плечи туго облегало добротное, местами потертое черное кожаное пальто.

- Ну, как разместились? – с улыбкой поинтересовался Берштейн в самом начале беседы.

- Нормально, - недружелюбно отозвался Аркадий.

Он хмуро оглядел присутствующих, прошел к столу. Усевшись, угрюмо уставился немигающим взглядом на попа, который – какова наглость – приперся и на совещание. Или никуда и не уходил? Рядом с командиром за столом разместился его комиссар. Аркадий перевел суровый взгляд на Берштейна. Молодой командир ЧОНовцев с трудом сдерживал в себе растущее негодование. Он увидел сегодня уже достаточно, чтобы придти к выводу – местное руководство предает Ленинские принципы.