...Лена с грациозностью жирафы заходила в полумраке в спальню, распространяя запах воды, какого-то легкого парфюма и желания, которое мутило Беркаса почти до потери сознания. Она всегда входила в спальню после него, всегда обернутая влажным полотенцем, всегда чуть-чуть мокрая, недовытертая, как говорил про себя Беркас. Ложилась рядом, сбрасывала полотенце, а дальше... дальше оба улетали так далеко, что для них было нормой, проснувшись утром, вежливо поинтересоваться друг у друга: а чем, собственно, кончился вчерашний вечер?

...Однажды, придя домой и в тысячный раз обнаружив, что Лена, закатив от удовольствия глаза к потолку, слушает бессвязные выкрики какого-то дебила, причем аудиосистема включена на полную мощность, Каленин, не говоря ни слова, выключил звук, достал из дисковода диск, прочел фамилию исполнителя: Бацилла, после чего покорежил диск и выбросил в помойное ведро.

Лена также молча встала с дивана, подошла к обеденному столу, взяла в руки вазу, сделанную в виде большой фиги, где вместо ногтя большого пальца была дырка, куда вставлялся цветок, подержала вазу на весу, внимательно осмотрела палец без ногтя и лениво произнесла:

– Грибок, похоже, у твоей вазы! – после чего равнодушно грохнула вазу об пол. Потом потянулась всем своим сочным, длинноногим телом и пошла к выходу. Уже надев кроссовки ядовито-фиолетового цвета и с очевидным удовольствием оглядев себя в зеркале, Лена спокойно сказала: – Козел ты, Беркас Сергеевич! В постели ты классный. А во всем остальном – козел!

Во дворе взревел мотор маленького «ситроена», купленного Беркасом специально для Лены, которая почему-то считала марку «Ситроен» самой крутой из всех.

Грохнули ворота, и Лена исчезла: вполне вероятно, что навсегда...

...В трубке раздавались бесконечные гудки. Ася не отвечала. Беркас прекратил набор и вдруг подумал: а как надо к ней обращаться? Ася? Ася Руслановна? И вообще – какое у нее полное имя? Может быть, даже не Ася?

Мобильник завибрировал, и одновременно зазвучала известная музыкальная фраза из сороковой симфонии Моцарта. Каленин поморщился, так как уже тысячу раз собирался поменять мелодию звонка. В телефонном исполнении любимый Беркасом Моцарт звучал как-то вульгарно. В трубке послышался незнакомый женский голос:

– Доброй ночи. Вы набирали мой номер...

Беркас посмотрел на часы и с ужасом понял, что набирал Асин номер в первом часу ночи.

– Здравствуйте. Простите, ради Бога! Действительно, поздно уже... Это Каленин.

– Кто?

– Ася... Ася Руслановна! Это Каленин. Беркас...

Каленин услышал, как Ася звонко рассмеялась и очень приветливо сказала:

– Беркас! Неужели это ты? Мне папа в лицах рассказал о вашей встрече в Думе. Про римских императоров... Я так смеялась! Я почему-то была уверена, что ты позвонишь. Здорово, что ты позвонил!

– Правда? А я ужасно стеснялся. Думал, ты не вспомнишь. От стеснения даже на часы не посмотрел. Действительно, жутко неудобно.

– Ну что ты! Я сына укладывала, поэтому трубку не снимала. Ему уже семь лет, но без мамы не засыпает, оболтус. Слушай! Если бы ты не позвонил, то позвонила бы я. Мне нужно с тобой пошептаться.

Каленин обомлел.

– Хоть сейчас!

– Сейчас поздно, Беркас, – вновь рассмеялась Ася.

– Тогда завтра, в любое время!

– Хорошо! Давай завтра где-нибудь кофе попьем. «Шоколадницу» на Большой Дмитровке знаешь?

– Рядом с Генпрокуратурой? Конечно!

– Жду в три. Годится?

...Игнатов наклонился через стол поближе к сыну и почти шепотом сказал:

– Я, Саша, заказчиков моих, как букварь, читаю. Они самоуверенные бараны! Ведь что удумали?! – Игнатов соорудил на лице ехидную гримасу. – Они хотят, чтобы бывший гэбешник хлопнул Президента России. Мотив есть – месть за сына. Исполнитель – ты, по слухам, гениальный снайпер, который нашим российским гражданам будет представлен как изменник и «солдат удачи», за деньги готовый на любой смертельный выстрел.

– А я ведь действительно всегда стрелял за деньги. А за что еще?

– Ладно, давай замнем эту тему. Я продолжу. Дальше нас торжественно сдадут ребятам из ФСБ, а скорее, прикончат на отходе. Дело сделано, и концы в воду: демократично избранного и популярного Президента грохнул кто? Правильно! Взбесившиеся политические маньяки, наймиты международного терроризма.

В итоге – все, кроме нас, в шоколаде. Подельники Шарпея вместе с заказчиками сядут вместо него страной рулить. Автоматически. Их просто на руках принесут к власти те, кого они так виртуозно обдурят с нашей помощью, – а именно российские избиратели.

– Если так, то зачем ты ввязался в эту игру без правил?

– Это ты верно заметил – игра без правил. А коли так, то я тоже правила нарушу. Я сделаю вот что: я не стану убивать Шарпея. Я, Саша, задумал выйти в прямой эфир из его кабинета. С документами, пленками и его публичным блеянием! Я покажу стране, кто он есть на самом деле. Это будет посильнее «Фауста» Гете, покруче, чем примитивное убийство из снайперской винтовки. Это будет политическая казнь. А если кто и грохнет его потом, то скорее свои в тюрьме, когда получит он лет двадцать пять за государственное преступление. Или сам загнется – годков-то ему под восемьдесят.

– А что будет с тобой?

– Со мной? Я так скажу: если выйду в эфир и смогу с документами в руках заставить его признаться в предательстве, то это и будет моя операция прикрытия. После этого меня уже невозможно будет втихаря убить, нельзя объявить психом. Даже если меня будут судить, то скорее судом праведным – тебя-то я не в белых перчатках из тюрьмы вытаскивал. Получу что заслужил! Но это будет означать, что я свою спецоперацию провел блестяще и войну выиграл!

– А если..

– А если провалюсь... – Игнатов хитро улыбнулся, – тогда ты меня спасешь!

– Это как?

– Спасешь перед судом истории. Или как там его – Божьим судом... Шум-то при любом развитии событий будет немалый. Если меня закроют, тогда ты выложишь все документы. Ведь вся эта история с твоим освобождением уже тряхнула до основания страну. Ты уже не просто носитель информации. Ты тот, кому не могут не поверить...

– Ты полагаешь, что у меня станет такой шанс!

– Сделаем мы тебе этот шанс, не сомневайся, Сашок!

– Папа Дима, зачем это тебе?

– Что?

– Ну, все это? Прямой эфир... Шарпей этот... Зачем ты вообще во все это влез?

– Ну, для начала, я в это влез, чтобы вытащить тебя из тюрьмы, где ты сгнил бы до основания за пару лет. А потом... знаешь, сынок, есть такое чувство: любовь к родине. Знаю: сегодня это смешным кажется. Высокий штиль, не соответствующий общепринятому цинизму. Но я действительно люблю свою страну. И не позволю, чтобы ее поганили такие, как Шарпей. – Заметив скептическую усмешку сына, Игнатов с вызовом продолжил: – Да, Саша! Мне стыдно, что моей страной рулит человек, который предавал ее в Афгане. Предавал меня, тебя, рябят наших, которые там полегли! За поганые бабки предавал! Будаговский – это же подельник Шарпея! Убить его – это очень мало! А тем более – убить по заказу американцев. Они свою игру играют. А я в пику им сыграю свою! Страна этого мордатого выбрала в Президенты! Страна сама его и накажет.

– Папа Дима! Я столько лет живу без родины, что этих твоих эмоций не понимаю.

– Вот именно, сынок, не понимаешь. А я по-другому жить не могу. Пока не задавлю эту тварь... веришь? дышать не могу... задыхаюсь!

– И как ты все это себе представляешь?

– А так: будут две операции. Одна – отвлекающая, подготовка к покушению на Шарпея в ходе одного из публичных мероприятий в Москве. Один такой выход Президента в народ вскоре планируется. Эту операцию мы будем готовить так звонко, что по нашему следу пойдут все. Я об этом позабочусь. Есть у меня один канал. Ты уже с ним познакомился.

– Понял. Тот парень со странным именем, который летел с нами в вертолете?

– Он самый.