Мелкотемье, отсутствие конфликта и героя может показаться надуманной проблемой, но не в козловском случае. Здесь это проблема с большой П, и будет жаль, если писательница деградирует до сценаристки ситкомов; а пока что вектор именно такой.

На нескольких сотнях страниц описана пара недель из жизни малоизвестного тридцатилетнего писателя между важными для него датами – форумом молодых литераторов в Липках и Днями русской культуры в Берлине. Героя зовут так же, как автора, и не приходится сомневаться, это тот случай, когда автор и рассказчик совпадают полностью, на все сто процентов – лезвие не протиснется. Литинститутское общежитие, страдания непутевого интеллигента, алкогольные отравления, несчастливые семьи, соперничество с ничтожествами; ничего такого не происходит, никакого особенного остроумия автор не демонстрирует, так, бормочет себе под нос какие-то банальности: «Да, надо писать, а не размениваться на общечеловеческие удовольствия. Писать, двигаясь, постепенно двигаясь вперед и вверх». Не то что ничего интересного – еще и стошнит, пожалуй. Однако роман не только не вызывает тошноту, но и доставляет химически чистое, почти физиологическое удовольствие от текста. Удовольствие от текстов Сенчина, где фигурируют писатели – и особенно по имени Роман Сенчин, состоит в том, что автор, которого невозможно поймать за руку (поскольку все данные совпадают), автор, про которого известно, что это самый правдивый писатель в современной русской литературе (и самое страшное для него – это ложь), на самом деле – врет. Дело в том, что тот мелкий, пошлый, гнусный, ничтожный «Роман Сенчин», который выведен в «Батарейках», никогда бы не написал этот роман. Духовная нищета Сенчина – такой же обман, как экономическая несостоятельность его персонажа: каждое утро тот отправляется собирать по этажам общежития пивные бутылки и ворчит по поводу того, что Лужков собирается прикрыть уличные пункты приема стеклотары, – однако в финале оказывается, что у него в заначке лежат сотни, если не тысячи долларов и евро. Герой вовсе не нищий – равно как и автор вовсе не прореха на человечестве. Он занимается побирушничеством и культивирует в себе раба только потому, что выдавливать из себя раба и воротить нос от того, чем занимается полстраны, – не такая уж эффективная стратегия для писателя, который собирается рассказывать о том, как все устроено на самом деле: о буднях, провинции, привычке, серости. Настоящий автор, настоящий герой и искренность как прием – такая комбинация в этом случае не работает. Чтобы пробить экран между словами и реальностью, нужно предпринять нечто необычное. Чрезвычайно умный Роман Сенчин решил не выдавливать из себя раба, а наоборот – культивировать его в себе. Сенчин не изобрел, конечно, но с блеском реализовал удивительный прием – или даже целый жанр: фальшивый автопортрет, автокарикатура. Он разоблачает себя в каждой сцене, в каждом абзаце, настойчиво демонстрируя, что он не тот писатель, какие обычно фигурируют в официальных или «альтернативных» иерархиях. Он – хуже, чем они: Толстой, Чехов, Лимонов, Генри Миллер; хуже даже, чем мы, – мельче, отвратительнее; его писательство – это подленькая работенка, состоящая из попыток вдохновиться чужими текстами, собирательства недопитых бутылок и выдавания поверхностных впечатлений за плоды выстраданного опыта и глубокомысленных размышлений. Каким же образом такой герой кажется, во-первых, смешным (на протяжении всего романа; апофеоз комического – сцена, где герой перебирает папки с рецензиями на себя, Романа Сенчина, и недовольно ворчит), а во-вторых, вызывает симпатию? Из ситуации, смоделированной в рассказике Николая Носова «Фантазеры», мы знаем, что врун гораздо симпатичнее человека, который ничего, кроме правды, придумать не в состоянии. Мы получаем удовольствие от виртуозного вранья. Нам нравится, когда нас красиво обманывают (не за наш счет), – а особенно когда вранье позволяет нам увидеть правду: в конце концов, это и есть литература. Зачем Сенчин это делает? Да просто потому, что есть фрагменты реальности, которые очень сложно описать обычными художественными средствами. «Настоящий писатель» сторонится мелкого, пошлого, гадкого, будничного – этот мир опасен, он неприемлем в качестве образа жизни: затянет непременно. Каким же образом можно компетентно описать его, причем так, чтобы «литература» не заслоняла собой жизнь? Во-первых,

Сенчин придумал прием: пожертвовать ферзем. Он сдал в свой роман самого себя – сократил дистанцию между автором и жизнью до минимума, чем обеспечил себе тактическое преимущество. Во-вторых, надул: вместо себя умудрился втолкнуть в роман предварительно сконструированного двойника, робота-андроида. Судя по тому, что мир, зафиксированный Сенчиным, кажется стопроцентно реальным, что проза Сенчина при таких-то вроде бы никчемных сюжетах производит впечатление предельно свежей и доставляет не что иное, как чистое удовольствие, – эксперимент удался. Прием работает.

Книга из трех повестей («Один плюс один», «Ничего страшного» и «Малая жизнь»), которые раньше выходили в журналах и малотиражных изданиях и остались незамеченными широкой публикой; нынешнее издание – по идее предназначенное исправить эти упущения – также малотиражное, да и шансов на то, что оно взорвет списки бестселлеров, практически нет. Очень сенчинская ситуация: вперед и вверх на севших батарейках. Пересказывать депрессивные сенчинские сюжеты – как правило, истории о несовершенных поступках, «невстречах» или, того хуже, эрзацах поступков и «встреч» – занятие заведомо гиблое: чтобы передать соль рассказа, ты должен обладать талантом самого Сенчина – феноменальным.

У Сенчина уникальный глаз, различающий только серый цвет и миллионы его оттенков. За редким исключением, Сенчин воспроизводит только его – и упорно отбирает себе в персонажи тех, кто в существующей картине мира составляет лишь фон, массовку для настоящих героев, и кого все – и литература в том числе – игнорируют: хронических неудачников, лузеров, ничтожеств (разумеется, литература не игнорирует неудачников совсем, но, чтобы неудачнику стать главным героем, он должен быть эксцентричным, экзотическим неудачником, его лузерство должно шокировать читателя – так, герой «Матисса» Иличевского на самом деле гениальный математик). Все сенчинские герои – ларечницы, в перерывах между отпуском пачек сигарет дремлющие над «Анной Карениной», доценты провинциальных вузов, дворники, подавальщицы в пельменных – перебиваются из кулька в рогожку, звезд с неба не хватают, в них нет никаких особенных достоинств или бездн: очень безвольные, чересчур пассивные, но, опять же, ничего слишком необыкновенного. Но у Сенчина именно они главные. Он упорно городит огород вокруг них – людей, которым помимо того, что они родились бесталанными, не повезло с эпохой; если в советское время им давали хотя бы шанс развиться, то теперь они тонут в открытом море свободы – в буднях, в телевизоре, в дачных шести сотках, в одиночестве, в воспитании детей. Их голос никому не нужен, и они деградируют, разучиваются говорить – и вот тут их мир становится по-настоящему удивительным. Это такая страна немых.

Сенчин, наверное, не единственный, кто понял, до какой степени абсурдной может показаться эта страна, но он единственный, кто научился переводить этот мир в литературу, писать эти страшные диалоги немых, безъязыких, по сути, людей, которые умеют разговаривать только чужим языком (потому что свой они либо потеряли, либо так и не обрели), – научился писать их так, чтобы читатель почувствовал отчаяние, мучения тех, кто не наделен даром говорения.

Как он это делает? Вряд ли только за счет своего языкового слуха. Сенчин, не в этот раз замечено, перенял не только речь этих людей, но и их психологию, он инфицировал себя тем, что в чеховские времена называлось пошлостью жизни, сделался собственным персонажем – чтобы обрести дар делать из этого материала литературу. Если вы сомневаетесь в том, что дар того стоил, прочтите хотя бы финальную сцену «Один плюс один»: она фантастическая, пронзительнейшая.