«Асан» кажется чрезвычайно адекватным, неказенным, натуральным еще и потому, что это очень русская история – про специфическую «культуру коррупции», которая, теоретически, не имеет права на существование и должна искореняться всеми средствами, а на практике оказывается более гуманной, чем законная. Даже в самых экстремальных обстоятельствах, где, казалось бы, все должно быть строго регламентировано, никакие регламенты не действуют, везде надо договариваться, и какой бы азиатчиной это ни выглядело, это – работает; а те, кто хотят соблюдать правила, – умирают и подставляют других.

«Асан» производит впечатление красивого артефакта: линии замкнулись, форма очевидна, внутри мерцает огонь. В «Асане» красивая, симметрично устроенная система персонажей (у Жилина есть несколько оттеняющих его «дублей»: русский партнер Гусарцев, чеченский партнер Руслан, генерал-книгочей Базанов, отец Жилина, алкоголик-фантазер, невинные солдатики-«шизы»); здесь эффектно рифмуются первая и последняя – зрелищные, запоминающиеся – сцены, в которых майор Жилин «разруливает» свои и чужие колонны. И еще роман красиво вырастает из сложной, с хронометром рассчитанной сцены «подвига», когда пьяный ослепший солдат Мудило Мухин, очухавшись, убивает на слух два десятка боевиков – и одновременно своими выстрелами провоцирует еще одну бойню, с участием жилинских солдат-«шизов»; мы видим, как запускается цепь случайностей, из которых и состоит война – и из которых впоследствии те, кто не присутствовал на месте событий, конструируют осмысленную, героизированную и романтизированную историю.

Но главное все же в романе не сюжет, не сцены, не двойная ломка жанра, не ирония истории, а герой, центральная фигура. Маканин попал в яблочко, нашел.

Во-первых, Маканин описал ту самую модель, которая фактически практикуется в Чечне в настоящее время: симбиоз федеральной и местной власти, основанный на взаимной выгоде. Разумеется, если подходить к происходящему исключительно с точки зрения уголовного кодекса, то положение дел трудно назвать безоблачным; однако так или иначе, система, основанная на коррупции, работает, жертв – меньше, чем во время прямой войны; и Маканин описал, как был достигнут этот консенсус, какого героя пришлось выдумать на этой войне. Маканин – и вот это важнее всего – нашел героя, чья биография и образ жизни может быть ключом для понимания эпохи, метафорой современности. Это большая редкость по нынешним временам – настоящий романный герой, его нет почти ни у кого, писатели обычно вычисляют его искусственно – и получается, что героем оказывается офис-менеджер. Маканин же нащупал парадоксального, полнокровного, не выморочного героя. Роман с Героем гораздо мощнее любой просто беллетристики, он более долгоиграющий, чем любая специфическая военная проза, он обладает невероятным магнетизмом, сам заставляет себя читать.

Толстой, запустивший в свое время в литературу пару Жилин и Костылин, вряд ли подозревал, какие метаморфозы претерпит один из его персонажей. Маканинский майор – среди прочего фантомное отображение толстовского – наверняка закрепится в истории литературы и начнет дублироваться дальше, в другие тексты; механизм работает, Маканин замечательно справился с перенастройкой, и мы долго еще будем наблюдать за этой работой.

За этот роман 23-летнему томичу Буркину – тому самому, который в 19 лет написал «Волшебную мясорубку», странную сказку про малолетних эсэсовцев, – вручили последний «Дебют» в номинации «Крупная проза», и, пожалуй, за все годы существования премии Буркин – наиболее перспективный лауреат, писатель, которому можно посулить большое будущее. Вопреки общепринятому мнению «литературная молодежь выбрала реализм», «Фавн» не имеет никакого отношения к моделированию «реальной действительности», к попыткам нащупать ответы на то, почему настоящее выглядит абсурдным, обратившись в прошлое; ничего такого. Это фантасмагоричный бурлеск, попурри по мотивам русской литературной классики (Гоголя, Сологуба и Булгакова, если точнее), и если вы согласны с тем, что литература – салонное развлечение, и представляете, что такое «фантазии-в-манере-Калло», то вам сюда.

1888 год. 28-летний учитель Бакчаров, незаконнорожденный сын петербургского вельможи и англичанки-гувернантки, приезжает из Польши в Томск – в «Сибирь, бескрайний леденящий ужасающий мир», подальше от своей неудачной любви. Он и рад бы приступить к своим обязанностям – но мешают болезни, скандальные происшествия, козни недоброжелателей, чрезмерные заботы незваных друзей, сны, галлюцинации, немотивированные поступки и водевильные совпадения; он путает всех со всеми – и его самого явно принимают за кого-то еще; можно обозначить фабулу такого рода термином «миражная интрига», но проще и короче – чертовщина, причем особенного местного свойства: «А Сибирь, Дмитрий Борисович, она ведь похлеще Тибета в плане одурманивания беспечных странников. Так что, господин учитель, не расслабляйтесь и вы в ее метафизических дебрях».

На протяжении всего романа Бакчарова преследует некто Иван Александрович Человек, инфернальный «богач-иностранец», «путешественник и слагатель песен» и сиамский близнец покойного М. Бакунина – словом, демоническое существо, кто-то вроде Воланда, нечисть из варьете. Сам Бакчаров, комическим образом напоминающий гибрид Хомы Брута, Хлестакова, Передонова и булгаковского Мастера, пишет повесть из античных времен про первых христиан, и эти отрывки, пародирующие булгаковские понтий-пилатовские главы, ни к селу ни к городу вплетены в основной текст, между дуэлью, влюбленностью в губернаторскую дочку и сценой, где Бакчаров зачем-то отправляется на сходку местных марксистов. Характерный эпизод; цитата дает адекватное представление об интенсивности, кадрильности и градусе остроумия всей этой чепухи: «Дело в том (Речь идет о сосланном в Томск Бакунине. – Л. Д.), что еще в мае пятьдесят восьмого Михаил Александровч обнаружил появление у себя на виске прыщика, медленно разросшегося в полноценный и совершенно независимый третий глаз. Глаз рос, и вслед за ним появились новые нос и ухо. И многие из нас еще помнят, как потом в течение двух месяцев Бакунин начал медленно и мучительно раздваиваться наподобие сиамских близнецов».

«Когда же его близнецу удалось отпочковаться окончательно, все мы очень обрадовались тому, что Михаил Александрович выздоровел и может спокойно теперь вернуться к идеологической и революционной борьбе. Однако его двойник оказался нечестным человеком и редкостным злодеем – он запер товарища Бакунина в погребе его же дома, а сам притворился Михаилом Александровичем. Он даже стал являться на наши собрания и сеять среди нас под видом революционера мировой величины мракобесие и смуту, превратив наш народнический кружок в оккультную секту. Он заставлял нас вызывать при свечах призрак коммунизма и руководствоваться в борьбе его указаниями».

«Но и на этом безнравственные планы реакционера не иссякли. Посредством нехитрого полового слияния в законном браке мерзавцу удалось вновь обменять тело Антонисии Ксаверьевны на облик Михаила Александровича. Истинный же товарищ Бакунин оказался заточенным в облике своей возлюбленной. И это унизительное, постыдное для революционера сожительство продолжалось до самого 1861 года, когда случилось самое страшное – знаменитый идеолог народничества забеременел».

Странный выбор романного времени, странный выбор маршрута (Польша – Томск; почему именно эти две точки? Потому что Фавн – Пан – «пан» как польское обращение?), странный выбор повествовательной манеры (стилизация под беллетристику конца XIX века), и полное, похоже, отсутствие второго дна, при том, что роман – про «метафизические дебри» Сибири. Есть сведения, что перед нами лишь первая часть будущей трилогии – но правда ли это, внутри самого романа не говорится. Действительно ли конец романа – это конец и почему он именно таков? Буркин не оставляет интерпретаторам ни единой возможности ответить на вопрос: «Почему именно так?» иначе, кроме как: «Ему нравится такой тип письма, и все тут». Это очень плохой ответ – зато Буркин очень хороший, очень остроумный писатель.