Здесь невероятно сильные описания музыки – достаточно гениальные, чтобы перевесить «низменные», физиологические, связанные с сексуальностью и потреблением пассажи.

«Треск перешел в затравленное повизгивание, к нему добавилось усильное, хриплое бормотание; Листимлянский бормотал и завывал все громче, как будто вызывая духов из преисподней, как будто пытаясь жизнь вдохнуть в остывшее тело мертвеца, и такое торжество слепой, нерассуждающей веры, такая непроходимая шаманская самоуверенность звучала в этом бормотании и визге, что Лазарю с саксофоном не оставалось ничего другого, кроме как восстать из гроба. Ленька Голубев, возлежавший в гробу с чуть подогнутыми ногами, приник губами к мундштуку и принялся хрипеть на саксофоне, подобно узнику Освенцима в газовой камере. Тут возник искалеченный рев духовых – человеко-машины во френчах приложили свои медные ружья к губам и, как будто не слыша друг друга, взревели; и если абсолютная одинаковость их металлических масок говорила о машинной согласованности, то покореженная, изломанная и торчащая углами линия, которую каждый выводил, недвусмысленно указывала на то, что у каждого из них свое собственное 33 мартобря».

Эти описания несуществующей музыки производят впечатление потрясающей точности; и это тоже важно. Чем точнее соблюдена заданная Богом форма – тем оригинальнее художник. Художник должен не требовать от Бога и потреблять – а сохранять подобие, приближаться к Нему насколько возможно.

У Камлаева могла быть и другая фамилия – Шувалов (гениальный футболист из романа Самсонова «Ноги», Лужин, или Леверкюн: композитор, пианист, шахматист, футболист, писатель, какая разница, это все одна и та же история, про Артиста, нащупывающего пределы своей гениальности, «закрывающего тему». Как сказано в «Форме существования», одной из первых опубликованных повестей Сергея Самсонова: «Я хочу увидеть конец футбола… Рональдиньо способен закрыть футбол в том смысле, в каком Розанов говорил о „закрытии литературы“: уловить „последнее неуловимое“. После его гола нужно будет закрывать футбол, потому что ничего более совершенного создать уже нельзя».

Совершенство, важная тема. Неправильно было бы сказать: «Ах, как хорошо Самсонов пишет»; то есть правильно (даже очень хорошо, да, но не в этом дело) – но он пишет не фразами, не абзацами и не эпизодами, а романом; весь роман – одна фраза, потрясающая тем, что у шахматистов называется «истинность позиции», величием замысла, глубиной дыхания, сильными суждениями; это Искусство – живое, очевидное, не требующее доказательств своего присутствия. Увлекают не отдельные фразы, не сюжет, не интонация, не диалоги – а нечто большее, – романная сила, глубина дыхания, мощь замысла, Романность романа. Видно, что автор не рассчитывает на то, что роман будет проворачиваться за счет сюжетного двигателя; он выстраивает «лабиринт сцеплений», само генерирование которого и обеспечивает ощущение романного движения. Именно внутри такого лабиринта и может быть высказана истина – а не несколько эффектных публицистических замечаний впроброс.

Самсонов действительно уникальный писатель, писатель-математик, не нуждающийся в «материале» извне, в «физике»; чтобы выстроить гармонию, ему достаточно воображаемых точек, линий, пропорций, а уж дальше в эту схему может входить «реальность» – как конкретные числовые значения в формулу. Из ничего чудесным образом возникает роман, замкнутое пространство, воздействующее на «идеи», на то, что хотел выразить автор, таким образом, что они оказываются истинными.

В голове не укладывается – как Самсонов, 27-летний выпускник Литинститута, чья автобиографическая повесть «Форма существования», опубликованная в литинститутском сборнике «Тверской, 25», эффектно выглядела разве что на фоне соседних текстов и чей первый роман – «Ноги», о футболисте Шувалове, – вряд ли можно было назвать самым впечатляющим дебютом на свете, придумал всю эту музыку, «уродливые взмывы струнных и выдохи флейт-пикколо», «звуковые столбы, грандиозные колонны из света и воздуха», услышал про себя и затем перевел их в слова? Как он сочинил все эти манифесты, описания партитур, рецензии и отчеты о концертах? Десятки, сотни страниц фантастической яркости? У Самсонова редчайшая способность описывать неописуемое – музыку, любовь, смерть, секс – и демонстративное нежелание описывать все типичное, характерное, фотографически «отражать современность»; высокомерие очень большого писателя – ну да, не для этого ж рожден; не следует тратить талант на создание копий, искусство должно не копировать, а возвышать жизнь, растворять красоту в мире.

Самсонов, по сути, такой же Мастер, как булгаковский, так же некстати написавший роман о гениальном Художнике, посвятившем себя поискам истины в искусстве и жизни, как Мастер – роман о Христе; и в этом игнорировании всякого «кстати», всякой «актуальности» тоже чувствуется высокомерие Мастера; Мастера, по сравнению с которым его «нормальные» коллеги-писатели – так, не пойми кто, иванушки бездомные, занимающиеся ерундой.

И ведь, пожалуй, Камлаев – это автопортрет; с кого ж еще мог его Самсонов писать?

Трескучие липскеровские романы последних лет не поддаются рецензированию; они либо совсем экстралитературны, либо по крайней мере алгоритм восприятия, читательская матрица, внутри которой живут эти тексты, не обнаруживается. Однако даже те, у кого на Липскерова сильнейшая аллергия, не могут не согласиться, что он писатель с даром, у него есть языковой слух, чувство ритма, у него есть сердце и воображение; гораздо больше, чем у большинства других авторов.

Роман – клубок из необычных, как очевидно гротескных, так и производящих впечатление невыдуманных, параллельно развивающихся историй, которые в конце концов связываются в правильный узел, – однако смысл этого образования понять сложно. Три мальчика, три истории: один стал чиновником администрации президента, второй – гениальным гравером, придумавшим дизайн евровалюты, третий – исключительным бизнесменом. У каждого свои любови, свои эксцентричные особенности. У них странные дочери – девушки-модели, которых зовут Полдень, Утро и Вечер.

Роман ни на секунду не провисает; здесь все время что-то творится, гаишники налетают на фээсбэшников, олигархи-лайт лягаются с писателями, фальшивомонетчики расталкивают манекенщиц; эпизоды грохают, как хлопушки, и интервалы между взрывами минимальны: хлопушки развешены гирляндами. Место действия – от сибирских лагерей до Кремля, от околоземной орбиты до Австрии. Время – от 70-х до наших дней. Жанр – от булгаковского фарса до резкой реалистической чернухи. Список действующих лиц включает в себя латышскую мужеубийцу, Уго Чавеса, вокзальных грузчиков, президента РФ и чиновника его администрации. Последнего, кстати, зовут Валерий Станиславович Рюмин, он странный гибрид Суркова и Ходорковского, молодой волк, умница, патриот, тайно летал в космос, и сам президент ему завидует. «– Собери мне писателей молодых! – попросил Президент. – Я знаю, ты с ними общался… Правильно делаешь. Они сейчас молодые и глупые, но года через три станут комиссарами в своих городах, интеллигенцией… Пусть Толстыми и Достоевскими не получится, но редакторами местных газет, тележурналистами… Они – лидеры. Им сейчас уже нужно прививать ответственность, чтобы они понимали, за какую страну ответственность».

И что? И ничего. К нему – хотя и не только к нему – является некий демон, странное существо, бьющееся лбом о Лобное место с такой силой, что приборы фиксируют крупное землетрясение. Возможно, Липскеров – чья игра на всех инструментах одновременно вызывает ощущение такой какофонии, что внутреннее потрясение от нее не определяется никакой шкалой Рихтера, – пытался передать ощущение фантасмагоричности окружающего нас мира; а может, и нет.

Три правила, которые следует неукоснительно соблюдать читателю Липскерова вообще и «Демонов» в частности: – ни при каких обстоятельствах не задавать вопрос «почему?», приберечь для каких-то других случаев свой скепсис относительно писателей, у которых таланта больше, чем интеллекта, и сохранять твердую уверенность в том, что характеристика «эклектичный» является положительной. Если вы продержитесь – аннотация «мощный новый роман Липскерова» не покажется издевательской, и вы не зря потратили свои деньги. Нет – дочитав, отшвырнете книжку в припадке раздражения.