Алма-Ата никогда не была писательской оранжереей, и тем заметнее исключение: 39-летний Андрей Хуснутдинов, сильный, нестандартный, умеющий подчинять читателя автор, с воображением, со вкусом к абсурду, очевидно осведомленный о контексте; среди добровольно отрекшихся от реализма таких единицы. Мы благополучно прошляпили четыре года назад его «Данайцев», зато в этом году «Столовая Гора» оказалась в лонг-листе Букера – и хотя на этом наступление романа захлебнулось, не заметить его было сложнее.

Начальство командирует агента Марка Аякса в городок Столовая Гора – что-то случилось с его предшественником, агентом Хассельбладом. Город расположен над рудником, где некоторое время назад добывали золото, а теперь происходит нечто странное: туда спрыгивают джамперы-самоубийцы, по улицам ездит фургон не то с живым теленком, не то с золотым тельцом, ползут слухи, что в глубине обитает страшное существо – Черный Рудокоп. Аякс быстро осознает, что ключ к исчезновению Хассельблада – сам рудник. Вариантов, что он такое на самом деле, бесконечное количество – «высохшее устье Леты», фабрика воскрешения мертвых, храм Иезекииля, древо познания, растущее внутрь земли. Инфернальная черная дыра затягивает в себя тела, деньги, информацию, свет. О свойствах этой дыры можно судить по тем деформациям объектов – физических, психических и символических, которые она вызывает; и вот с этими искажениями реальности агенту Аяксу приходится сталкиваться по много раз на дню. Дыра постепенно перемалывает и его самого – меняется его картина мира, нарушаются границы его «я», распадается личность; ближе к финалу Аякс уже не понимает, умер ли этот «я» или еще жив; уникален ли – или всего лишь один из множества сосуществующих двойников.

«Столовая Гора» имитирует стандарты романа «нуар» – одинокий сыщик в чужом городе, предоставляющем множество поводов поднять воротник и расстегнуть ширинку. Мы прекрасно знаем, как работают сюжеты в беллетристике такого рода, – только вот практически на каждой странице к обычным романным механизмам подключаются какие-то дополнительные, подрывающие реалистичность происходящего. Более-менее правдоподобная картина осыпается, и события соответствуют логике уже не реальности, а сновидения; роман очень скоро оказывается «не-тем-чем-кажется».

По правде говоря, рецензенту следовало бы начать свою аннотацию с признания «я ничего не понял»; роман, целиком состоящий из двусмысленностей, проецирующийся сразу на несколько мифологий, быстро сбивает с тебя гонор и не позволяет маршировать по себе без запинки. Это не паркетное чтение, в «Столовой Горе» вязнешь – на шкале труднопроницаемости роман находится в диапазоне между Кафкой, «Твин Пиксом» и Роб-Грийе. Можно предположить, что и сам автор вряд ли в состоянии спрямить лабиринт, редуцировать все многообразие описываемых событий до какого-то простого инварианта.

Да и на что уж такое слишком простое можно рассчитывать в романе, где, по существу, речь идет об аде? Даже во времена Данте это была сложная, глубоко эшелонированная структура; с тех пор, в силу увеличения клиентуры, наверняка наметился дефицит пространства и организация претерпела существенные изменения. Нужно быть совсем наивным, чтобы надеяться единственно на методичность как способ, позволяющий понять, как все устроено. Нет сомнений, что нынешние круги адовы переходят друг в друга по принципу спутанной ленты Мебиуса – и учитывая сложность такой стереометрии, Хуснутдинов очень неплохо справляется с ее демонстрацией.

Общее мнение относительно «П5» сложилось к вечеру первого дня продаж: абсолютный самоповтор и – это ведь тот самый Пелевин, которого ценят за способность сказать об общеизвестном положении дел нечто принципиально новое, – провал. «Горькое разочарование», «исписался окончательно», «осечка» – разводят руками наблюдатели, снисходительно улыбаясь. Пелевин между тем никогда не давал повода говорить о себе снисходительно, и «П5» не исключение.

В книге пять вещей – про живую рублевскую кариатиду и богомола, про фокусника, про «баблонавтов», про аламутского ассасина и про гаишника-политика («ГАИ – единственная нескомпрометированная общенациональная сила, которая соборно воплощает дух нашего тороватого и своеобычного народа, не похожего на другие народы Европы. Каждый, кто видел дачу или дом сотрудника ГАИ, знает – мы умеем жить. Обещаю, что так же будет жить вся страна. Каждой русской семье – по знаку „скорость сорок километров“, хе-хе, это, конечно, была шутка, дорогие друзья»).

Лучший текст в «П5», конечно, про девушку-кариатиду, но ключевой для сборника – второй, «Кормление крокодила Хуфу», про фокусника: рассказ, аллегорически описывающий отношения Пелевина с его публикой, той самой, которая теперь воротит от него нос. Это ведь именно его ситуация: целевая аудитория отправляется потреблять культурный продукт – оригинальные фокусы – и остается недовольной, чтобы не сказать разгневанной выходками артиста. Глухонемой кривляющийся горе-престидижитатор, чьи фокусы (уж конечно легко разоблачаемые и без проблем воспроизводимые) уже не смешат публику, – это ведь и есть сам Пелевин. Да, хочется, конечно, чтобы фокусник ПВО раз в год осуществлял соответствующее витгенштейнианским критериям высказывание «дела обстоят так-то и так-то» – и показывал только «самые качественные чудеса», мы ведь платим за это. И разумеется, обижаемся, когда вместо того чтобы выполнять законные требования публики, он отвечает: «Витгенштейн, иди на х…» – и разбивает чужие часы, по которым так любят постукивать «поклонники» – год прошел, где роман? Разумеется, первая и самая естественная реакция потребителя – пригрозить контрагенту за недобросовестное исполнение контракта бойкотом следующих продуктов: ну да, «придет на его место другой фокусник и покажет людям фокусы лучше», говорят потребители, это ведь рынок, в конце концов, тут конкуренция.

Отметим также финальный жест фокусника – символическое уничтожение часов: если время остановилось, если новая российская история, по сути, бесконечно воспроизводит достигнутое к концу 90-х состояние, то тот, кто много лет выполнял функции хронографа, отказывается исполнять свои «обязанности».

Отказ выполнять свои контрактные обязательства, пусть даже и в ущерб собственным экономическим интересам, – и есть главная тема «П5». Именно об этом, по сути, и идет речь в «Зале поющих кариатид» – очень точной, очень остроумной и очень мрачной повести: девушка Лена, еще одна пелевинская крошечка-хавро-шечка, получает работу, о которой можно было только мечтать, – в спецборделе для олигархов. «Зал поющих кариатид» представляет собой не что иное, как найденную «метафору современности» – VIP-интим в малахитовом зале под гимн СССР на английском языке. От участников требуется немногое – не дергаться и, если что, подмахивать; и чего обижаться-то, заплатят ведь. Так обстоят дела: в обмен на известные экономические выгоды от тебя требуется работать проституткой – то есть, по сути, рационально взаимодействовать с режимом. Участники этого процесса могут именоваться как угодно, хотя бы и «семиотические знаки», как здесь. Однако «семиотические знаки» – это именно «б…ские проститутки», и ничего больше; «мы как сосали х… под землей, так и будем», «потому что проститутки сейчас все, даже воздух, раз он радиоволны через себя пропускает»; скажете – нет?

Вряд ли правомерно сказать: «Пелевин в „П5“ предлагает своим читателям сыграть в „ультимативной игре“ с режимом контрпродуктивно», но факт тот, что сам Пелевин именно так и поступил: «П5» – это отказ быть писателем-проституткой, делать за деньги то, что от него требуют клиенты, отказ «сохранять рациональность»; отказ играть отведенную кем-то еще роль в фальшивой реальности, которую те, кому это выгодно, выдают за лучшую из возможных.