Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Если ты настолько силен, так и сноси сам в амбар все зерно, что намолотит машина.

По обычаю, хозяин должен во время молотьбы вести учет мешков, грузить возы на току и сносить мешки с зерном в свой амбар. Молотильщики же сами обслуживают машину, а потом распределяют между собой хлеб, что причитается им за работу.

Амалия видит из окна избы, как Антти возит хлеб к амбару. Антти крепок для своего возраста, мать знает это. Но, конечно, он еще очень молод. Может быть, Пекка и перехвалил силу мальчика по доброте, а тот принял эти похвалы всерьез? А может быть, старый Хукканен, ставя сына Амалии в пример всем другим будущим хозяевам Такамаа, слишком больно задел самолюбие собственного сына, и потому сегодня этот взрослый человек с самого утра начал придираться к мальчику? Амалии тревожно — справится ли ее сын с делом, которое взял на себя? И ей уже совсем становится не по себе, когда она за завтраком видит, что Антти ест без аппетита, побледнел и стакан с молоком дрожит в его руке. Как бы она хотела помочь сыну — хотя бы подавать ему на спину мешки!

К дневному кофе лари уже наполнились, и приходится надставлять доски. Теперь Антти должен подыматься с мешком на спине на чердак амбара и оттуда ссыпать зерно в ларь. Амалии хочется все бросить и бежать к нему на помощь, но она сдерживает себя. Если Амалия теперь вмешается, Антти может рассвирепеть. Ведь утром она не смогла помешать ему хвастаться! Антти всегда был упрямым ребенком, и ладить с ним можно было только по-хорошему. Амалия чувствует себя виноватой в том, что сын надрывается, таская тяжелые мешки. Может быть, это она испортила его, всегда во всем ему потакая? А теперь жизнь взвалит на плечи Антти сразу всю тяжесть, от которой она так старалась оберегать свое единственное дитя. Амалия чистит картошку для похлебки молотильщикам и молится, недвижными губами молится суровому богу своей матери, умоляя, чтобы он пощадил ее сына, не мстил ему за дурное воспитание, — пусть лучше накажет ее. Молча накрывает Амалия на стол.

И вот наконец все зерно убрано в амбар, и Антти уснул на своей кровати. Теперь Амалия с чувством облегчения и благодарности скрестила руки на груди. Со слезами на глазах она смотрит на своего сына. Антти спит, лицо его бледно, рот приоткрыт, и на пробивающихся усиках блестят капельки пота.

А когда и картошку уже засыпали в яму, Амалия начинает собирать сына в дорогу. Она чинит рубахи и штаны, подбирает годные носки и вяжет новые. Ее день начинается до света, и часто она сидит за работой в своей качалке, когда часы уже бьют полночь. Амалия не может лечь спать, раз Антти нет еще дома. Парень усердно ходит по гостям, прощаясь со своими сверстниками. Утром мать старается передвигаться тихо, чтобы не разбудить сына.

По совету Амалии Антти ездил недавно повидать дядюшку Ээверта. Амалии нужно было точно знать, что потребуется сыну в дорогу. А когда Антти вернулся, мать и сын вместе рассчитали, сколько понадобится денег на полное снаряжение лесоруба, и Амалия отправила сына с линейным автобусом в ближайший город: в городе всегда больше товаров, чем в сельской лавочке. Амалия решила, что наиболее разумно мальчику поехать одному и самому сделать покупки. Провожая его, Амалия сказала:

— Как сумеешь, так и купишь. Вообще чем дороже товар, тем он обычно и лучше. Другого совета я не могу тебе дать. Легко сказать, конечно, чтобы ты был осторожен, но тебе, возможно, потом придется следить не только за собой, но и за дядюшкой Ээвертом.

Амалия чувствует облегчение оттого, что хоть намеком предупредила сына относительно дядюшки. Правда, дядюшка вел свои дела с успехом, хоть порой, бывало, и хлебнет лишнего, но Амалия почему-то не доверяет ему, не любит его. Ее всегда раздражало хвастовство дядюшки и то, как он постоянно командует тетушкой Ийдой. Нет, не такого попутчика хотела бы Амалия своему сыну, если он уж непременно должен ехать.

Не успел Антти вернуться из города, как из села приехал молодой Хукканен и привез в Ийккала записку от дядюшки Ээверта: «Тетушка Ийда не нуждается больше ни в своей качалке, ни в линиментах, ни в Ветхом завете. Может быть, ты, Амалия, приедешь для устройства погребения?»

Записка явилась для Амалии неожиданностью, как и всякое извещение о смерти. Уже неделю дул северный ветер, глинисто-серые тучи ползли по небу, а ночью выпал первый снег. Амалия идет в хлев, и на снегу отпечатываются следы ее сапог. Оглянувшись назад, Амалия пугается собственных следов. Даже войдя в хлев, она не может избавиться от чувства, будто сзади нее кто-то стоит. В хлеву она поет любимую песнь тетушки Ийды:

Узок и тесен путь к небесам...

И только приступив к дойке, Амалия успокаивается. Ей кажется, что теперь тетушке должно быть хорошо: и бедро не болит, и дыхание не спирает. Жившая в вере, тетушка, несомненно, и умерла в вере. Амалия знает, что доставила ей много огорчений, так же как и матери когда-то. Однако тетушка всегда была добра к ней и помогала всегда без единого упрека, хотя порой для них и были основания. Амалия довольна, что дядюшка Ээверт доверил ей устройство похорон. Думая о том, что нужно приготовить к похоронам, Амалия вспоминает те многочисленные торжественные обеды, которые устраивала сама тетушка. Ведь она славилась на весь приход как искусная повариха, и, пока была здорова, ее чаще других приглашали для устройства всяких торжественных угощений...

14

Амалия едет в Хельсинки. Стук колес ее успокаивает, как шорох дождя по окончании ярового сева. Руки могут наконец отдохнуть. Это второе в жизни Амалии путешествие по железной дороге. Со времени первого прошло уже, наверно, лет тридцать, — Амалия не припомнит точно, когда это было, но это и не так важно. Она была в те времена маленькой девочкой, а на ногах у нее были покупные башмаки. Они были коричневые, с широкими носами. Сапожник Такамаа делал только светлые мягкие пьексы и узконосые черные высокие ботинки. Тогда Амалия вместе с Ээвой ездила навестить семью дяди, брата матери, он был купцом и жил в приморском городе. Он и его жена уже умерли. Амалия только помнит имена своих двоюродных сестер: Эстер и Ханнели. Где они и что делают теперь — она не знает.

Дорога тогда утомила Амалию. Вагон трясло и покачивало, было жарко и пыльно. А проводник не разрешал им стоять на площадке. Приходилось сидеть среди облаков пыли и вытирать с лица пот. Носовой платок скоро стал неприлично грязным, а глаза щипало. Приехав к дяде, они сразу же хотели пойти искупаться. Но тетя Эльсе не пустила, потому что был уже поздний вечер, а до песчаного берега далеко идти.

На другой день разразилась сильная гроза, тетя Эльсе боялась грома и причитала в голос. После дождя они пошли осматривать город. По сточным канавам вдоль улиц бежала вода. Дома стояли рядами за плотными крашеными заборами. На окнах были белые кружевные занавески, а на подоконниках — цветы в горшках. Амалия видела и раньше цветы на окнах, и в Такамаа цветет по крайней мере бальзамин в каждом доме на окнах солнечной стороны; но такого множества комнатных цветов, как здесь, Амалия не могла себе даже представить.

У тети Эльсе тоже было много цветов и даже пальмы. Девочкам не разрешалось играть в той комнате, где стояли пальмы и стулья с мягкими пружинистыми сиденьями. В той же комнате на выступе печи лежали большие раковины, наполненные шумом моря. Перед мягкими креслами и диванами стояли на тонких ножках столы, а на них лежали красные бархатные скатерти с бахромой и тяжелыми причудливыми кистями. А поверх бархатных скатертей посреди стола, под большими лампами, были разостланы еще белые кружевные скатерки. У самой тети Эльсе на платье было много кружев, а Эстер и Ханнели носили на шее коралловые ожерелья. Тетя Эльсе подробно, с увлечением рассказывала Амалии и Ээве о коралловых рифах. О них она слышала от своего отца-моряка. Тетя вообще была очень разговорчива. Она все время гладила шрам на лбу Амалии и охала. Из-за этого тетиного сочувствия Амалия даже плакала тогда по вечерам, обливая слезами подушку, а утром просыпалась, чувствуя себя несчастной.

18
{"b":"119356","o":1}