Волна накрывает лодочку; юная жизнь едва барахтается, чтобы удержаться на плаву. И вот уже надир. Карандаш постучал по нижней точке завитка.

— И начинаешь все заново, — сказала Роз. — Сначала медленно. Понимаешь, что опустился на дно.

— И больше двигаться некуда, только вверх.

— Вверх, — ответила она, и карандаш поднялся до следующего холма. — Вот здесь ты пересекаешь срединную линию, и весь следующий год справляешься с новыми трудностями, чтобы создать новый синтез. Год Великого Подъема. Увлекательное дело. И так пока не достигаешь нового плато, ты снова знаешь, что есть что, и кто ты есть, и какие правила жизни в этом мире.

— А потом.

Ее палец снова двинулся вниз.

— Год Великого Штопора. — Потом снова вверх до двадцати одного. — Плато. — Она взглянула на него, довольная.

— Это, — сказал Пирс, — что-то совершенно необыкновенное.

— Ну это только начало, но.

— Нет, ну я понимаю.

— То есть это все факты. Только об этом никто…

— На губах моих печать, — сказал Пирс. — Ни слова. В любом случае, я-то совсем другим занимаюсь, — добавил он, глянув на графики, которые ничуть бы не удивили любого врача семнадцатого века, хотя, возможно, и вызвали бы у него зависть. — Это метод называется…

— Климаксология.

Он громко рассмеялся, откинул голову и все хохотал. Каждый раз, как он готов был поверить, что миру больше не нужна ни одна из практик, которые, как он обещал своему агенту Джули Розенгартен, он мог бы продавать десятками; когда, пробуждаясь душной ночью, он чувствовал неловкость и стыд от своих попыток торговать магией, тут же кто-нибудь предлагал систему поиска скрытых сокровищ, приглашал привести в равновесие ауру или определить судьбу с помощью мистических цифр. Климаксология!

— Великий Климактерий… — сказала она.

— В шестьдесят три. А еще через семь лет…

— Можно двигаться дальше.

— Можно, — подтвердил он, все еще смеясь.

Его смех не обидел ее, она и сама улыбалась. Вернулась к кофе. Пирс глядел на нее, она — на него. Отложила бумаги, тряхнула распущенными волосами.

— Так, — спросила она. — А ты чем тут занимаешься?

— А. Гм. Тоже исследования.

— Да?

— Ну, — сказал он. — Разве я не должен быть осмотрительным? Нет, будем по-честному; ты же мне все рассказала. Дело-то в том, что мой проект трудно объяснить. Он малость странный.

— Да ладно.

— Это очень личное. Конечно, ты профессионал. Так сказать, близкая делянка. Значит, вот.

— Ну?

— Я занимаюсь магией, — ответил он. Она опустила чашку на блюдце.

— Магия, — повторила она. — Это которая не карточные фокусы и всякая ерунда. Гудини,[448] там.

— Нет, совсем не то.

Он замолчал, улыбающийся, открытый, — не уточняя свои слова, позволяя ей взирать на него в изумлении. Он был как-то удивительно спокоен, чувствуя, что ему доступна сила словесного убеждения, — такое нечасто с ним случалось. Он знал: это потому, что Робби неподалеку, всего лишь в духовном квартале от него.

— Вообще-то, — сказал он, — слово «магия» даже вслух сказать трудно.

— Чего?

— Ну, если всерьез. Даже стыдно немножко. Так же, как и «секс».

— Так же, как и секс? — засмеялась она.

— То есть такие вещи лучше обходить. Даже если они много для тебя значат и в особенности поэтому. Все так и делают, просто из вежливости. Не говорят всерьез.

— Ты так говоришь, будто магия бывает, — сказала она. Наклонившись к ней, он заговорил чуть более настойчиво.

— Магия бывает разных видов, — сказал он. — Во-первых, иллюзия — ну, как ты сказала, Гудини. Чудотворство, махнешь палочкой, получишь желание — это только в сказках бывает. Но была и другая магия,[449] которой занимались на самом деле. Веками. Как-то не верится, что люди столько возились с тем, что даже не работает.

— Вроде договоров с дьяволом? Ведьмовство?

— Нет, — ответил Пирс. — Это бы работало, если бы дьявол действительно существовал и мог помочь. Ты в это веришь?

— До этого я еще не дошла, — вновь засмеявшись, сказала она. — Заклинания?

— Э, — ответил Пирс. — Э. — Он вынул табак и бумагу и начал скручивать папиросу. Слово «магия» трудно произнести, он всегда так думал, стыдясь того, как легко это слово (да и многие другие) может выставить тебя на посмешище, когда говоришь о них совершенно серьезно. Так же, как и секс. — По крайней мере, для заклинаний нужны только люди. Один произносит, на другого оно направлено. Это называется межсубъектная магия.

— Но ей можно и сопротивляться, — сказала она.

— Правильно. Есть множество гораздо более легких путей заставить человека делать то, что он не хочет. Ты можешь отказаться входить в транс, можешь отвергнуть притязания мага, который говорит, что властен над тобой. И если ты действительно сможешь противостоять, все признают, что у мага ни черта не вышло. Он может сделать только одно — воспользоваться своей властью, чтобы узнать тайные струны твоей души, — и тебе уже будет очень трудно сопротивляться.

— Вот оно как.

— В первую очередь он должен понять, каков твой дух, подвержен ли он воздействию магии. А это не о каждом можно сказать.

— Как он узнает?

— Он узнает. Увидит, — ответил Пирс. — На самом деле, — пошла импровизация, раньше он никогда о таком не задумывался, — главная опасность для великого мага состоит в том, что он слишком восприимчив к образам окружающих. Что делает его контроль еще более героическим.

— Хм.

Она, казалось, внимательно слушала, хотя, очень может быть, не его.

— Конечно, нельзя в совершенстве познать душу другого. Поэтому он должен убедить человека, которого хочет подчинить своей воле, что обладает этим совершенным знанием.

— Иллюзия? Так ты же говорил…

— Любая магия связана с иллюзией. Разделенная иллюзия. — Он пододвинул к себе счет. — Ты должна верить, — сказал он. — Потому что я так сказал.

Казалось, она молчаливо обдумывала его слова, а может, что-то совершенно иное, собственное заклятье, единственное, которому она подвластна; ее рука чуть касается шеи и блузки, добралась до незастегнутой пуговички, одна — уже слишком много, вторая рука поднялась, чтобы застегнуть.

— Нет, — сказал Пирс. — Оставь так. Ее руки застыли посреди движения, а глаза, которым Пирс внушал этот скромный приказ, казалось, чем-то заполнены и от этого стали какими-то невидящими, хотя и не менее прозрачными.

Она положила руки на стол, отвела от него взгляд, высоко подняла голову; какое-то время оба молчали.

— Скажи мне, — начал Пирс, но продолжать не стал, а только откашлялся, не зная, что сказать; он и заговорил-то лишь для того, чтобы скрыть свой жуткий страх, страх своей смелости, страх результата. Боже правый — так значит, работает.

Треск и грохот фейерверка, ничего себе, они даже подскочили. Засмеялись. Момент упущен. А маленький лакированный сосновый столик так и остался висеть над землей — невысоко, а все-таки, — и начал поворачиваться, как самолет на взлете, повинуясь какому-то ветру, в каком-то направлении; движение столь робкое, что даже вращательным его не назовешь, но вполне определенное.

Вышли на Ривер-стрит. Библиотека — слева; чуть дальше, справа, еще один подъем, долгий кружной путь к его дому.

— Так значит, он, то есть вы собираетесь написать книгу?

— Что?

— Климаксология.

— А. Ну. Мы еще это не обсуждали. То есть вообще не говорили, даже о том, что я делаю все эти недели.

— Совершенно понятно, — ответил он, ощутив в ее голосе злобу. — Еще бы.

Он уже словно видел мягкую обложку в витрине универсального магазина. Климаксология: Твое Новейшее Древнее Руководство по Жизненным Циклам.

Она обернулась к нему, губы слегка приоткрыты, как будто не знает, улыбнуться или засмеяться. Ожидает продолжения.

— Так сложилось, — сказал он, — что мои интересы представляет агент, которая. Это как бы ее направление. Гораздо ей ближе, чем то, что я.