— В таком ты нынче возрасте, — говорила ей Дорис. — Климакс. Мне тоже бывало не по себе. Слез пролила целое ведро.

Идея, на которой остановилась Винни, решение, к которому она пришла, заключалось в том, что всегда следует выбирать ту дорогу, к которой лежит душа.

Все и всегда считают, втолковывала ей Дорис, будто тот путь, который они отвергли, и был правильный. Где нас нет, там и трава всегда зеленей, говорила она. Вечно нам кажется, что отвергнутый путь был нашей настоящей судьбой; как же иначе, если выбранный — явное не то.

Но Винни знала, что, какой путь ни выбери, кончается все разочарованием. Предпочти мы не этот путь, а тот, страдали бы тогда по этому и всему, что за ним следует, думали бы, что правильный — этот, а ведь его-то мы на самом деле и выбрали.

И вот мы выбирали всякий раз то, чего больше хочется, чтобы потом не кусать себе локти. Слушались себя. И делали правильный выбор. Всегда.

Когда Винни, сидя на веранде за домом, расчесывая на солнце мокрые волосы и покуривая «олд-голд», пришла к этому выводу, на нее снизошло глубокое спокойствие, особая, серьезная удовлетворенность. Был ли ее выбор лучшим — нет, очень удачным — нет, но если бы она не выбрала эту жизнь, то сейчас думала бы о ней, мечтала, а так — вот она, реальная, та самая, которой Винни хотелось.

Она попробовала поделиться своим выводом с Дорис, но до той как будто не доходило; впрочем, ей подумалось — кому об этом нужно узнать, так это Пирсу; удержать бы только мысль в памяти до его приезда.

Но в тот день, когда зазвенел колокольчик и Винни, открыв дверь, обнаружила за нею Пирса, мысль уже ускользала, оставляя в душе только тень нелепой удовлетворенности; Пирсу явно пришлось хуже, чем можно было судить по его голосу, когда он звонил, чтобы сообщить о приезде, на лице читались расстройство и недоумение, словно Пирса занесло сюда внезапным порывом ветра.

В 1952 году, девяти лет от роду, Пирс Моффет поджег лес в Камберлендских горах в Кентукки. Пожар полыхал с субботнего утра до воскресного вечера и от склона за домом Пирса через холмы дошел до Безымянной реки на востоке, где остановился.

Пирсу и его младшим двоюродным сестре и брату было поручено относить по субботам мусор на выгоревшую пустую площадку у брошенного гаража. Пирс удивлялся, почему гараж стоит вдали от дома и даже подъезда к нему не имеется, но гараж стоял, а возле него — две ржавые проволочные корзины, недостаточно вместительные для мусора, что скапливался за неделю. Когда корзины наполнялись, излишки приходилось сваливать между ними.

Зажечь спички, от которых загорелась куча, выпало Пирсу, поэтому он считал себя виновником лесного пожара, хотя остальные члены компании — Хильди, Бёрд и Уоррен — тоже присутствовали. Первая побежала за водой Хильди (она была годом старше Пирса).

В обычные субботы куча горела без приключений. Дядя Пирса, Сэм, всю жизнь пользовался кремом для бритья в тюбиках, но тут перешел на аэрозольные баллончики; если один-два попадали в кучу, дети упрятывали их в самый низ и, когда Пирс разжигал костер, укрывались в старом гараже (Уоррен убегал, смеясь, раньше всех) и через щели в рассохшихся досках наблюдали за взрывами. После того как все баллончики выстреливали (снопы искр и горящих осколков рассыпались иной раз на изрядное расстояние), можно было, ничего не опасаясь, выйти наружу.

Пожар, правда, начался не с баллончиков. В то утро было сухо и ветрено, в воздухе, как предвестие, носился запах гари, вокруг все буйно заросло кустарником и сорняками: молочаем, и тысячелистником, и золотарником, и коровяком с амарантом. На краю пустого участка, у высохшего ручья, росли лохматые тополя, какие кентуккийцы называют «баммагиллис», за ними находились косогор и лес. Ветер дул в ту сторону.

Была ли это страница из «Колльерса» или «Лука» (огонь листал их, зачерняя одну за другой), или лист из номера «Ауэр санди визитор», или пыльная вощеная бумага из коробки «Кикса»?[5] Движением не то чтобы внезапным, однако изящным, над костром, где Пирс помешал кочергой, взмыл большой пламенеющий обрывок. Пирс пытался его сцапать, но обрывок ускользнул и, под ошеломленные взгляды детей, на гибких черных крыльях пустился в путь по-над полем. Вскоре он зацепился за высокую траву и осел, рассыпаясь огненной пылью. Вот и все. То есть не все: один стебель загорелся, и, как по запальному шнуру, к земле устремился огонек.

Нужно было рвануть туда и затоптать разгоравшееся пламя резиновыми подошвами, а затем вернуться к своим делам. Но в ту субботу все произошло слишком быстро, огонь побежал, оставляя за собой черную почву, присоленную белой золой. Пирс, Бёрд и Хильди, рассыпавшись вдоль его изогнутого фронта, энергично затоп-топ-топали, но их окликнул Уоррен, и они обернулись: позади образовался большой выжженный круг, высокие стебли вспыхивали у основания и превращались в факелы; все понятно, нечего и стараться. Тогда-то Хильди и помчалась за водой.

Все больше поддаваясь ощущению, что произошло нечто ужасное и непоправимое, Пирс ухитрялся в то же время постигать занимательную логику огня, логику, до которой мог бы додуматься и раньше, но не додумался: как огонь от места зарождения распространяется во все стороны, пока по краям есть чему гореть, и оставляет за собой правильный круг пожарища. Он понимал, что, пока не иссякнет топливо, круг будет расти. Пламя покидает опустошенное место и движется дальше и дальше — нет причин, чтобы оно остановилось.

Бёрд припустила домой по пятам за Хильди, Уоррен с плачем побежал следом. Подошвы тапочек Пирса раскалились, как не раскалялись даже на асфальтовой дороге под летним солнцем: не в меру раскалились. Он поспешил за остальными.

Когда он достиг двора, Хильди уже возвращалась, с ведерком в одной руке и лейкой в другой. От спешки она проливала на ходу большую часть воды. При виде ее яростного лица, отчаянной решимости, а также незакрытой поливальной кишки, из которой она наполнила не внушавшие никаких надежд емкости, Пирса покинули силы. Он понял, что пора звать на помощь взрослых. Не двигаясь с места, он пытался припомнить, дома ли дядя Сэм, а скорее, пережидал, пока в воображении сменялись образы дяди в доме и дома без дяди. Прежде чем Пирс успел на что-либо решиться, из двери высунула голову мать и позвала его. В чем дело, Пирс. И тут же Пирсов пожар перешел в другие руки.

— Ничего такого, ага?

Бросив сигарету, мать тщательно ее раздавила. Потом отправилась за Пирсом в конец двора, откуда было видно поле. За ней следовали Бёрд с Уорреном.

— О черт, — сказала она.

Спустя долгое время Пирс спросил свою двоюродную сестру Бёрд, как она думает, в самом деле они подожгли лес или сгорело только несколько акров кустарника.

— Думаю, это был большой пожар, — отозвалась она. — Наверняка. Не меньше сотни акров выгорело. Полыхало до самого участка Йокуна; я знаю, потому что у него ограда сгорела и он требовал с папы новую. Но у него изгородь была старая, разваленная, он ее никогда не чинил, а хотел новую, с аккуратными столбиками и проволочной сеткой! Горело все до самой реки. Помню, как говорили, что с пожаром ничего не сделать, но у реки он сам остановится. Наверное, так и случилось. В те дни вечно где-нибудь полыхало. Вспомни. По сухим дням солнце красное, в дымке. Это пожары дымили.

В послевоенные годы, когда повсюду рыли шахты, было вырублено на крепь больше сотни акров леса; рубщикам платили поштучно, и они вывозили то, что просто было вывезти, и оставляли прочее: отрубленные верхушки, щепки, а также хорошие длинные бревна, если они лежали в неудобном месте. Леса за косогором Сэма Олифанта представляли собой причудливое скопление древесных отходов и старых пней, в балках рассыпались в прах стволы, похожие на большие чучела, свалившиеся на землю, — и все это только и дожидалось спички Пирса. Бёрд помнила, хотя Пирс забыл, как после красного заката она с Хильди и Джо Бойдом (это был старший брат ее и Хильди, и при начале пожара он не присутствовал) выбрались на крышу через окошко в чулане на третьем этаже (когда Пирсу впервые продемонстрировали эту хитрость, он поразился: как так, окошко в чулане) и в темноте, отдававшей золой, наблюдали, как огонь медленно ползет через лощину и вверх по горе.