За двадцать лет до того, как был открыт Второй Номер, Удачинская угольно-коксовая купила гору Кабаний Хребет — не видимую всем поверхность, а только права на минералы в недрах. Права на участок, лежавший под его пятьюдесятью акрами крутого склона, дед Флойда Шафто запродал по пятидесяти центов за акр и считал, что не остался внакладе; он был неграмотен (длиннющий документ подписал загогулиной, удостоверенной свидетелями и нотариусом) и не имел понятия о том, что отдал «Удаче» не только уголь под почвой, но и право добывать его тем способом, какой компания сочтет подходящим. Тогда об этом никто не задумывался, поскольку способа извлечь уголь из Камберлендских гор никакого не существовало; иное дело потом, когда появились поезда.
Черные слои залегали на глубине в какую-нибудь сотню футов, а то и ближе, а то и так близко, что, когда при прокладке железной дороги землю взрывали динамитом, они оказывались на поверхности: тонны осколков полуночи, вскрытая сокровищница. Еще до того, как пути достигли Бондье, служащие «Удачи» взялись за сооружение надшахтных построек, отверстий штолен и строительных лагерей. К тому времени как братья Флойда спустились с горы, у приемной площадки уже выросла большая груда сланца, по двору весь день ползали змейкой сотни вагонов с углем — дробленым и кусками, — каждый пятидесяти центовый акр Кабаньего Хребта давал тысячи тонн.
Копая уголь, братья Шафто заколачивали столько денег, сколько прежде им и не снилось, и тут же тратили их на покупки, о каких прежде не думали: набивные занавески и линолеум, ковбойские шляпы, вставные зубы, золотые часы, душистые фланелевые рубашки и шелковые чулки. Компания платила горнодобытчикам за рабочие часы сколько спросят — блестящей монетой, помеченной как настоящая: десять центов, четвертак, доллар, пять долларов; в магазине компании, а вскоре и в обычной лавке ее можно было потратить на пшеничный хлеб, печенье в коробках, бледный кукурузный сироп, аспирин, кока-колу; по пухлым каталогам в магазине компании можно было заказать наборы посуды, электроутюги, карабины с воронеными стволами, громадные радиоприемники с небольшой целлулоидной шкалой. От проповедников, что выступали по радио в воскресенье, Флойд узнал, как зовется тот, чей зов он услышал летней ночью, — Свитой Дух.
Он пошел работать породоотборщиком, вместе с толпой чумазых мальчишек выходил еще впотьмах на приемную площадку и выбирал кости из тряской угольной реки, которую гнал вверх, к погрузочному крану, конвейер. Даже в холода им не разрешалось надевать перчатки, чтобы пальцы не потеряли ловкости; ногти быстро снашивались, кожа под ними кровоточила, и Флойд научился у остальных пользоваться всякий раз, когда босс отвернется, щитками для указательных пальцев, вырезанными из кофейной жестянки и прикрепленными резиной.
Кости: не потому ли так назывались у них сланец и камешки, что это были ломаные кости горы, которые следовало извлекать из ее плоти — угля? Кости вперемешку с угольной пылью отправлялись в сланцевый отвал, который тянулся на сотни футов вдоль устья ручья; когда мальчишки, отпущенные после полудня с приемочной площадки, шли в школу, они чуяли запах гари: глубоко внизу тлел пожар. Зимой над отвалом, как из свежей навозной кучи, поднимался парок.
Его тетки вывешивали белье сушиться на морозе, и, прослужив совсем недолго, оно безнадежно серело и истончалось — ткни пальцем, порвется. Непонятно было, чего ради его вообще держат в хозяйстве, чего ради стирают в корытах, от которых несет кислым. День-деньской над приемочной площадкой и погрузочным краном стояла жирная пыль, а вдобавок вонь горящего отвала и печей в лагере; под грузом облаков эта смесь осаждалась обратно на Кабаний Хребет, портя радостную окраску удачинских домиков и приперчивая снег на вершине. Отец Флойда Шафто у себя на ферме стирал эту пыль с топорища, ощущал ее вкус в своей зелени.
В восемнадцать Флойд Шафто, подручным шахтера, впервые отправился под землю; обед он нес в оловянной посудине, на голову надел брезентовую шляпу с карбидной лампочкой. Он спускался в вагонетке по узкой горловине горы, в ее неизменно холодные и влажные внутренности, весь день не выпускал из рук отбойный молоток, рубил уголь. Здесь тоже воздух был перемешан с пылью — вагонетки, рельсы, инструменты блестели от нее, как полированные.
В то утро шахтер, к которому Флойд был приставлен, подсек кайлом атласистый пласт угля, и Флойд вытащил из него сланец. Шахтер буравом просверлил вдоль поверхности дырки, Флойд вставил в них, чтобы они не закрылись, «мертвецов» — бумажные кульки с землей. Потом пришел служащий компании и поставил заряды, все отошли по коридору к выходу, волоча за собой запал (по словам служащего, не так давно для этого использовали просто-напросто полоску пороха, насыпанную на каменный пол, теперь же — электрический провод), служащий подпалил его, и со сланцевого потолка, как посуда с полки, обрушилось двадцать тонн угля, образовав громадную блестящую груду обломков, а в воздухе черными искорками замерцала в свете ламп пыль.
Весь день, втягивая ноздрями угольный запах, грузишь куски в вагонетки и отсылаешь наверх, но куча почти не уменьшается; потом наконец на открытый воздух, солнце заходит, а ты уж позабыл, какое снаружи время года.
И весь этот срок ночной зов не повторялся.
Вместе с двумя своими тетками он принял Иисуса Христа как своего личного спасителя в новейшей Всеевангельской церкви Господа во Христе: это были махровые баптисты, которые требовали креститься полным погружением, что Флойд проделал, можно сказать, профилактически, когда похрюкивающий проповедник окунул его спиной вперед, предварительно зажав ему пальцами нос.
Прими Иисуса в сердце твое, сказал ему проповедник, и Флойд послушался и ощущал потом Иисуса во всех закоулках сердца: мелкий, как воробушек, он грел его, как крохотная печка. В отделанной сосновым горбылем церкви Бондье он с тех пор ни разу не бывал.
Хорошие, изобильные времена скоро кончились, поскольку Гувер, в сговоре с миллионерами и боссами, задумал устроить из страны пекло.[114] Заработная плата упала ниже некуда, компания перестала заботиться о тех, кто от нее зависел; братьям Флойда, чтобы прокормить семьи, едва-едва хватало заработка за смену; спускались они в гору еще до рассвета, а возвращались далеко за полночь и никогда не видели солнца. Флойда, как младшего, отослали на ферму: там, по крайней мере, были кукуруза и репа и не копились долги магазину компании.
Отец Флойда использовал свой участок на всю катушку, год за годом выращивал на нем кукурузу, не давая отдыха земле (так же он поступал и с женой — подумал однажды Флойд, но только однажды); и все же почва еще далеко не истощилась. Весной двадцать седьмого года он, как обычно, пахал и сажал, справившись предварительно по календарю о сроках и фазах луны; дважды он мотыжил землю и наконец стал ждать урожая. И тут же на эти разрыхленные, прополотые акры обрушился потоп: ночью, с гор, снося слой почвы, низвергая его во вздувшиеся ручьи, оставляя за собой голую желтую глину, на которой не росло ничего, кроме ракитника. Отец Флойда и боронил землю, и удобрял, но даже через два года кукуруза на участке не вырастала выше, чем по плечо.
И в это место, с голым, без зелени, двором, с мулами и тощими свиньями, с хибарой в четыре комнаты и черной собакой под верандой, Флойд привел свою новобрачную жену, а также ее дочку — пугливого звереныша, не имевшего к Флойду отношения. О чем он никогда не тужил, так как полагал, что человеку, наделенному особыми дарами, не суждено общаться с женщинами подобно прочим мужчинам и других детей, кроме ребенка жены, у него не будет.
На наклонном участке Шафто имелась посадка каштанов: высокое старое дерево и его отпрыски; сладкими плодами кормились осенью и зимой свиньи, употребляли их, печеными, и Флойд с братьями; в белых свечках кишели по весне пчелы. Однажды в ноябре, в один из коротких дней года, Флойд вышел вечером скликать свинок и увидел женщину, которая рылась в желтых листьях и складывала в торбу каштаны.
