Заводь, куда течение вынесло многострадальную «Выпь», лежала на излучине в основании отвесной лощины. По краям луга, меж сосен, высились каменные изваяния, приземистые и широкие, точно надгробья: Небесные Силы с выпученными миндалевидными глазами и едва обозначенными руками.

Под взглядами этих серых стражей Дьюранд и все остальные — и матросы, и рыцари — отчерпывали из «Выпи» ледяную воду, покуда не сумели подвести суденышко к берегу. Ламорик, поддерживая Дорвен под локоть, помог ей выбраться на твердую землю. Люди упали на дерн, вознося хвалы Небесному Воинству за счастливое спасение.

И похоже, небесные силы откликнулись. Дол наполнили невнятные голоса.

Оторвав голову от размокшей земли, Дьюранд увидел шеренгу людей, столь же серых и странных, как каменные изваяния позади них. Лица их были скрыты под капюшонами серых плащей.

В Лощине идолов жило девять человек — и все отшельники: монахи, затворившиеся от мира. В глубине долины стояло несколько жалких лачуг — таких низких, что в них нельзя было даже выпрямиться во весь рост. Ни трапезной, ни святилища. Однако Конзар сумел уговорить нервничающих отшельников, чтобы путникам разрешили разбить лагерь на лугу и срубить пару деревьев на починку корабля.

Все энергично взялись за дело и к сумеркам собрались вокруг разведенного Дорвен костра.

— Подозреваю, старина Одемар все еще злится, — заметил Берхард.

Корабел поленом приколачивал грубо выструганную доску. Гулкое эхо раскатывалось по долине — как и отборные ругательства, какими он сыпал, промахнувшись самодельным молотком по цели. От этаких выражений даже каменные истуканы дрогнули бы.

— Мы разбили его корабль, а он теперь решил пропустить ужин, — заявил Берхард, получив свою долю размокшего хлеба и склизкого сыра. — Говорите что хотите об этих буханках, а я вам одно скажу: приличный хлеб такого намокания не перенес бы.

Ламорик стоял, сняв мокрый плащ и держа его на вытянутых руках перед огнем.

— Хотелось бы мне знать, сколько нам времени потребуется…

— Я бы не стал спрашивать об этом вблизи нашего друга, — предостерег Оуэн, помахивая куском колбасы.

Ламорик развернул плащ поближе к языкам пламени. Над мокрой шерстью клубился пар.

— И он прав. Один-другой день в Баррстоне никакой роли не сыграли бы. А теперь нам придется коротать время тут, с нашими каменными приятелями.

Изваяния таращились на них выпученными глазами.

— Муж мой, вы подожжете ткань, — промолвила Дорвен.

— Так где, говорите, мы сейчас находимся? — спросил Ламорик.

— В паре дней пути от Йестрина, — ответил один из матросов и, спохватившись, стянул шапку. — Ваша светлость.

— Плащ, — повторила Дорвен.

— Значит, не очень далеко, — заметил Ламорик, проводя плащом над пламенем костра. — Даже если корабль и удастся починить, думаю, нет смысла…

Плащ-таки загорелся: мгновенный яркий всполох, вонь паленой шерсти — и взрыв проклятий. Сбивая огонь, Ламорик выронил из-за пазухи свиток. Последний раз все видели этот свиток в руках сэра Геридона.

Ламорик поспешно выхватил свиток из огня и развернул его. От подтеков чернил пергамент стал похож на пятнистую шкуру леопарда.

— Практически нечитаемо. Впрочем, я уже читал его — Геридон не успел и на лигу отъехать от замка.

Глаза Конзара сверкнули.

— Что мы потеряли его на реке — они бы еще поверили. А вот насчет того, что его уронили в огонь — уже сомневаюсь.

Конзар не тронулся с места, зато Дорвен снова подала голос:

— Муж мой, по-моему, письмо сильно гнетет вас. Почему бы вам не поделиться с нами — что там написано.

Матросы Баррстона поднялись и отправились помогать своему капитану.

— Это дела между отцом и королем. Хотя вряд ли отец считает их такой уж большой тайной.

— И что там говорится? — спросил Конзар.

— Он хочет, чтобы я предстал пред королем от его имени с целым рядом прошений. Вполне разумных. Мы должны спросить, не желает ли король теперь, после недавнего голосования в Великом Совете, отменить определенные налоги и подати короны на вступление наследников в права наследства и женитьбу пэров на вдовах, находящихся под королевской опекой. Перед голосованием Великого Совета эти налоги вызвали много нареканий в различных областях королевства. И мы предлагаем его величеству ради умиротворения подданных отказаться от налогов.

А еще он просит — от имени всех, кто голосовал за прощение королевских долгов, — чтобы король избавил нас от определенных воинских обязательств, и мы могли бы защищать границы своих владений от врагов.

Ламорик потряс свитком в воздухе. Дьюранд заметил, как Дорвен провела маленькой ручкой по глазам.

— Мне должно сказать королю, что герцоги Великого Совета, голосовавшие за то, чтобы король сохранил корону, рады были бы целому ряду уступок. Необходимо облегчить бремя налогов, простить определенные обязанности, позволить держать воинов при себе, а не отсылать на королевскую службу…

Мой отец стар и благороден. Он честен, прям и набожен. Все это представляется ему не более чем благими предложениями, призванными предотвратить многие беды: советом королю от тех, кто ему наиболее предан.

Но как посмотрит на этот перечень человек, окруженный всеми волками королевства? Поймет ли он, что это лишь почтительный шепот самых верных слуг? Что, если он узрит лишь длинный список требований, которые опустошат его сундуки и лишат его армии? Вы все видели короля Рагнала. Видели, как он бывает упрям. Почувствовали на себе его гнев. Как, по-вашему, он отреагирует?

Ламорик обвел взглядом собравшихся.

— Теперь, полагаю, вы бы ничего не имели против, швырни я свиток в огонь?

Пламя потрескивало на расстоянии ладони от свитка.

Одемар у кромки воды выпустил череду крепких ругательств. Через несколько мгновений общего молчания Дорвен выпрямилась.

— Ему нужна пища, как и всем нам, — пробормотала она. — Интересно, много ли из припасов уцелело?

«Выпь» блестела в последних лучах солнца. Дорвен подошла к кораблю и окликнула Одемара. Старый корабел поднес руку ко лбу, плененный добротой благороднорожденной женщины. Он был похож сейчас на краба, застигнутого врасплох.

Распущенные волосы Дорвен мягко сияли в янтарных лучах. Дьюранд отхлебнул вина из пущенной по кругу кожаной фляги и передал ее Ламорику.

— Источник всех моих бед можно проследить до одного-единственного дня, — промолвил Ламорик, в свою очередь прикладываясь к фляге. — Мы были в Эвенсенде на море. Отец устраивал мою свадьбу, и меня отыскал всадник с очередным посланием. — Он улыбнулся. — Помню, как мне впервые рассказали о готовящемся браке! Я как раз собирался откинуть полог шатра и выйти на ристалище в Беоране, как в шатер, точно призрак, просунулась голова Геридона. «Ваша светлость, покуда эта луна не миновала, отправляемся в Эвенсенд, и я еще полюбуюсь на вашу свадьбу». С одного моря на другое — за несколько дней. Мне пришлось спрашивать у него — а невеста-то кто?

Ламорик поднял флягу, молча показывая, что пьет за Дорвен.

— Повезло мне с его выбором. Но отец радел о сохранении наследства. Он ведь уже не молод. Матушка моя скончалась. Он хотел обезопасить свой род, своих подданных. На востоке он женил Лендеста на Гарелине. На западе — выдал Альвен за Ирлак. А я должен был на севере жениться на Монервее.

Вот это хитросплетение! Дьюранд поморщился.

— Все просто, — продолжал Ламорик. — Гирет получил бы родню во всех частях королевства. И так я очутился в Эвенсенде, сердце Монервея, в канун своей свадьбы. Уж коли отец считал, что у него есть долг перед таким беспутным сыном, как я, то мне следовало принять его дар обеими руками. Следовало доказать… ну, что бы я там ни считал нужным доказать. Однако потом пришли другие вести.

Густые тени лощины поглотили стоящую у берега «Выпь», а вместе с ней и Дорвен. Одемар уже непринужденно болтал с девушкой, жуя колбасу и сыр.