Когда видел перед собой незнакомый механизм или предмет, то было как будто стремление в первую очередь всмотреться и вслушаться, но не ощупать руками.

Животных гладить очень любил.

Горячее и холодное воспринималось очень нормально. Отмечалась очень большая чувствительность к холоду. Был очень зябкий, особенно во время работы. Чувствовал малейшие ветерки. Очень часто говорил, что «продрог». Перед наступлением зимы все предметы для него становились холоднее (!). Носил зимой три-четыре пары носков.

Была необыкновенная чувствительность к барометрическому давлению, улавливал малейшие колебания последнего. «Барометр на нем очень сказывался». «От барометра, можно сказать, он зависел», испытывал тягостное ощущение при падении барометрического давления пред грозой. Ухудшалось самочувствие, падал тонус работы, становился более раздражительным. По этой причине сильно чувствовал сырость.

Вестибулярный аппарат. Совершенно не был подвержен действию морской болезни. Однажды во время бури на море (ветер в 10 баллов) совершенно свободно расхаживал по палубе, в то время как всех пассажиров укачало. Совершенно не был подвержен головокружению, не боялся высоты.

Быструю езду (на автомобиле, в поезде или верхом) очень любил (связывалось с большой любовью к динамике вообще). Мог ехать спиной к движению.

Плохо ориентировался в городе в незнакомом месте. Плохо запоминал направление пути, если бывало несколько поворотов в переулки. В Берлине постоянно «плутал», плохо разбирался даже в местах, где несколько раз бывал до того. То же отмечалось в Эривани, в Тифлисе, в Батуме.[477]

В природных условиях этого не отмечалось, по крайней мере в выраженной степени. Например, посетивши раз одну местность, второй раз уже находил дорогу уверенно.

Дающая сведения указывает на то, что плохая ориентировка в городе представляет определенный дефект в его ориентировке в местности вообще. Сам даже удивлялся этому, зная свою хорошую память.

ЭМОЦИОНАЛЪНО-АФФЕКТНАЯ СФЕРА

Настроение было, в общем, когда не оказывалось влияющих на него внешних причин, довольно ровное. Сам себя считал в основном спокойным и размеренным человеком. Когда жил где-либо в тихом месте, то мог неделями быть совсем спокойным. Циклических смен настроения спонтанного характера не отмечалось. Настроение обычно было богато различными оттенками, в зависимости от условий жизни и работы (серьезность, сосредоточенность, шутливость, веселость и др.).

Основной тон настроения – «внутренняя наполненность», заполненность творческими мыслями, а если бывал на природе, то ощущениями, идущими от нее. Чувствовался очень большой внутренний тонус. Вот как описывает один из его университетских товарищей первое впечатление о нем: «Производил впечатление человека, полного жизни и творческой энергии. Источник излучающейся энергии, полнота внутренних сил».

Была свойственна большая бурность и порывистость в реакциях на внешние поводы, которые знающие его близко лица характеризуют как вспыльчивость. Приведем несколько иллюстрирующих это высказываний и примеров.

«Был способен к очень сильному, но довольно кратковременному аффекту, который мог очень бурно прорываться, затем моментально отходил – и снова улыбка, дружеский разговор. Была тенденция изливать свои переживания непосредственно, соответственно на них реагируя» (из беседы с товарищем по университету).

На настроении отражались в сильной степени неувязки с его литературно-издательскими делами. Под влиянием их настроение часто менялось мгновенно, что могло сопровождаться очень бурными реакциями: мог дать в первый момент вспышку отчаяния, вскрикивал, взмахивал руками, бросался на постель ничком и т. д.

Если причина была очень болезненна для него, то уже целый день не мог вернуться к работе или это давалось ему с большим трудом. Успокоительно действовала в таких случаях небольшая прогулка.

Был способен на очень бурные действия, особенно во время литературных споров. Иногда, даже не разобравшись точно, в чем дело, в пылу раздражения набрасывался на одного из противников. Выходили скандальные истории, когда дело чуть не доходило до драки.

Яростность в разговоре, доходившая до крика.

Не мог переносить, когда мешали его работе. Одно время в Москве жил в доме по соседству с молочной, около которой всегда была очередь.[478] Его настолько выводил из себя шум, исходивший от очереди, что часто вне себя выскакивал из дома и начинал расталкивать собравшихся в очереди старух. Поднимался еще больший шум, свист, зеваки начинали еще больше подзадоривать толпу для его посмешища. После одной из таких сцен ввалился в отделение милиции и с отчаянием заявил: «Вот до чего довели человека». Прислали милиционера, и он отвел очередь в другое место.

Другой характерный случай. В Кучино учинил как-то большой шум в лавке из-за того, что отказывались отпустить необходимый для работы керосин, хотя было – разрешение на это от соответствующих инстанций.[479] Вышел из себя, махал руками, топал ногами, кричал на продавца. Последний жаловался впоследствии, что Бугаев хотел его избить палкой (Б.Н. всегда ходил с палкой).

«Бывали чудачества. Казался для окружающих странным, вследствие своей необычности. Интенсивность реакции, не считался с условностями».

Чрезвычайно болезненно действовали на него отрывы от работы со стороны кого-либо. Вот как жена описывает его реакцию на это:

Если отрывали в момент усиленного творчества, то обычно вначале вскрикивал: «Ай!», очень торопился убрать рукопись. Спустя минуту-две овладевал собой настолько, что мог приветливо встретить кого-либо, кого нельзя было не принять. В других случаях приходил в состояние сильнейшего раздражения, буквально бросался на людей «с белыми глазами», кричал, выходил из себя, «мог спустить с лестницы».

Внешне реакция во время волнения выражалась главным образом в том, что сильно бледнел. Краснел очень редко. Потение отмечалось преимущественно при усиленной речевой деятельности, например во время лекций. Отмечалось, кроме того, что во время сильного раздражения глаза светлели «до белых глаз», в результате чего получали «очень устрашающее выражение». Это было верным признаком, что вскоре «взорвется».

С бурностью и непосредственностью реакций вполне гармонирует также и большая нетерпеливость, которая была ему свойственна.

Очень хорошим показателем непосредственности его реакций могут служить его письма. Так, жена передает, что «писал письма большей частью очень непосредственно, под впечатлением минуты, когда не приходилось вкладывать в письма определенный тайный смысл или не было стремления при помощи их убедить в чем-либо или доказать что-либо».

Характерно то, что был целый ряд неотправленных писем. В таких случаях писал письма, чтобы излить на бумаге свои переживания. Например, когда был возмущен опубликованием дневников Блока без соответствующей, необходимой, по его мнению, обработки, то сел писать длиннейшее, на несколько страниц письмо Л.Д. Блок и издателю Медведеву,[480] причем это письмо так и не было отправлено.

Считаем необходимостью подчеркнуть одну общую особенность характера его реагирования на воздействия извне, заключавшуюся в том, что мог давать внешне очень бурные и несдержанные реакции на сравнительно малосущественные поводы, тогда как в отношении серьезных и значительных обстоятельств мог проявлять большую выдержку во внешних действиях. Приведем высказывания, подтверждающие это:

В общем, очень бурно и несдержанно реагировал на мелочи, тогда как на крупные события проявлял очень большую выдержку, держал себя в руках. В таких случаях худел, терял аппетит, но внешне казался спокойным и даже веселым.