Большую боль переносил очень терпеливо, пересиливал себя. Но в отношении незначительной боли был нетерпелив.
Бурность реагирования не ограничивалась внешними проявлениями. Был способен к интенсивным, глубоко затрагивающим все его существо переживаниям. Подтверждением этому может служить одно его увлечение молодости, достигавшее степени «пламенной страсти».[481] Имеются указания на то, что в связи с неразделенностью чувства думал о самоубийстве и даже делал попытки к этому. Так, по имеющимся данным, в виде ответа на неудачную любовь будто решил уморить себя голодом. Несколько дней не ел, но затем под влиянием уговоров друзей от этого отказался. Другой раз после одного тяжелого объяснения решил броситься в Неву, но, увидав неэстетическое зрелище плывших по ней барж, отказался от этого намерения. Тем не менее нужно признать, что попытки к самоубийству не имели серьезного характера и представляются ему несвойственными.
В качестве примера реагирования на тяжелые переживания приведем следующее высказывание жены:
В 1931 г. при получении очень неприятного и тяжелого известия был вначале как бы ошеломлен.[482] Затем два дня находился в убитом состоянии, ничего не мог делать. На третий день пересилил себя и заставил работать.
На большую радость реагировал также очень сильно. Весь светлел, «становился насквозь открытым». Внешней экспансивности мог и не проявлять. В этом сказывалась свойственная ему вообще известная сдержанность реагирования на сильные переживания.
Особой пугливости, вздрагиваний при неожиданном шуме не отмечалось.
Приведем несколько примеров поведения в моменты опасности. В Пассанауре в 1927 г. начал гладить привязанного на веревке у дверей гостиницы горного медведя, приняв его за медвежонка.[483] Медведь схватил его лапами за правую ногу и начал тащить к себе. Б.Н. не растерялся, попросил у кого-то из находившихся поблизости палку и ударил ею медведя по носу, чем ошеломил его. После этого случая сделалось сильное сердцебиение, с четверть часа лежал бледный как полотно, затем взял себя в руки (был в этот день приглашен на званый обед к грузинским поэтам).
В Кучино в 1927 г., когда сидел и работал, в углу недалеко от стола, за которым сидел, загорелась корзина с бумагами, вероятно, от непотушенной спички. Настолько был увлечен работой, что не заметил этого (!! – Г[ригорий] П[оляков]). Когда К.Н. обратила его внимание на то, что горит, совершенно не растерялся, в мгновение ока начал набрасывать на горящее одеяла, подушки и быстро затушил пламя.
О самообладании говорит и следующий случай.
Когда был гимназистом, упал с горящей лампой. Успел в момент падения сделать движение руками, предохранившее лампу от падения, и тем предотвратить ее от воспламенения.[484] После падения была нервная дрожь.
Склонности к риску и азарту, а также к опасным положениям не было.
Выраженных черт тревожно-мнительной конституции не отмечалось. Тем не менее некоторые «малые признаки» все же, по-видимому, имели место, как об этом можно судить на основании следующих высказываний:
Когда заболевал даже незначительной болезнью, например простудой, нарывал палец и т. д., то сильно волновался, рисовал себе всяческие ужасы, мерил температуру, щупал пульс и т. д.
Был очень осторожен при обращении с лекарствами: если бывало малейшее сомнение в лекарстве, не употреблял его.
Выраженной мнительности не было, хотя и высказывал опасения при небольших порезах, заболеваниях и т. д.
Был невероятно брезглив в отношении вшей. Панически боялся этого. Если узнавал о том, что имеются в белье насекомые, то был в состоянии выбросить всю корзину с бельем. Очень осматривался и сторонился, когда приходилось ехать в вагоне, в котором было много пассажиров.
К этому можно было присоединить еще и то, что в 1907 г. под влиянием литературных расхождений было чувство, как будто он преследуем со стороны сотоварищей по перу.
Последние два-три года отмечается нарастание чувства общей тревожности; причиной его, возможно, явилось нарастание болезненных явлений, связанных с его заболеванием.
Переходим теперь к комплексу черт характера, связанному с его отношением к людям, природе и самому себе. Вот отрывки из беседы, рисующие общую установку его в отношении окружающих:
Была большая отзывчивость к людям. Сочувствовал им в их несчастье или радости. Например, проявлял горячее участие, когда у хозяев, у которых жил в Красной поляне,[485] пропала лошадь, радовался вместе с ними, когда лошадь нашлась. То же наблюдалось, когда у другой хозяйки заболел ребенок. Когда жил в Кучине, то был в курсе всех дел всех местных жителей, знал, что у кого делается. Отразил этот кучинский быт в романе «Маски» («переулочные темы», как он их называл).[486] Когда у Волошиной умер муж, навещал ее.[487] Проявлял свое сочувствие своеобразно, не путем прямого утешения, а путем отвлечения внимания от тяжелых переживаний. Находил соответствующий подход, индивидуальный в каждом отдельном случае. Был при этом непередаваемый тон. В особенности старался в каждом таком случае, как он выражался, «утвердить начало жизни», которое сильно колебалось при смерти близкого человека или аналогичном большом несчастье. Действовал очень успокаивающе на людей. «Скупая, но наполненная изнутри ласка». Много было людей, которые обращались к нему в трудных случаях жизни за утешением. Иногда на этой почве бывали крупные неприятности, например в тех случаях, когда не имел возможности принять кого-либо из обращающихся к нему. Тогда оскорблялись, писали письма с упреками в бездушии, бессердечии.
Весь облик его возбуждал к себе чувство огромного доверия.
Был очень доступен, общителен и прост в обращении с людьми самыми разнообразными, к какому бы слою общества они ни относились. С очень большим интересом беседовал с рабочими, ремесленниками, вникал в суть их занятий и т. д. Надо полагать, что в первую очередь они интересовали его как типы для его художественных образов и как специалисты своего дела. Говорил, что во всяком мастерстве есть свои глубины.
Темперамент был общественный, не был кабинетным ученым. Была сильно выраженная потребность общаться с людьми. Например, очень много рассказывал о себе и показывал свои вещи, работы домохозяйке, простой женщине, у которой жил в Кучине.[488]
То же отмечалось в его отношениях к литературным работникам:
При разборе художественных произведений других подход был очень благожелательным, отмечал сперва положительные стороны, затем отрицательные.
На основании всех приведенных выше высказываний Б.Н. рисуется в виде доступного и общительного человека, способного входить в прямой и непосредственный контакт с окружающими. Однако имеются указания на то, что такой контакт, к которому он, несомненно, был способен, не всегда имел место и во всяком случае не являлся единственно определяющим характер его отношений к окружающим. Имеются указания на то, что при определенных условиях такой контакт как раз оказывался для него невозможным. Очень характерным в этом отношении являются следующие высказывания:
В быту был очень чувствителен к тому, что называл мещанством. Из-за этого в быту очень часто выходили недоразумения с окружающими. Например, выходил из себя, раздражался и поднимал крик, если не получал должного ответа от обслуживающего персонала.
Не мог достаточно просто изъясниться в своих нуждах, а начинал одновременно и извиняться, и кричать. Не мог просто сказать домработнице: «Аннушка, поставь самовар». Выражался вроде: «Нельзя ли Вас попросить, если у Вас есть время и т. д.».[489] Не мог иной раз просто подойти к людям, не мог просто изложить свои требования.
