С 1923 г. по 1926 г. работал ординатором Клиники нервных болезней 1 Московского Университета. С 1926 г. по окончании ординатуры перешел в Институт мозга. До 1929 г. работал попеременно в Москве и Берлине, куда трижды выезжал в научную командировку. С конца 1929 г. по настощее время работаю в Ин<ститу>те мозга с двумя перерывами: в 1930 г. полгода работал по линии Наркомздрава в Казахстане и один год (1931/1932) провел на партийной работе на разных заводах московской области.[127]
Теперь – биография неофициальная, которая в этом «жизнеописании», составленном самим Поповым в 1935 году, не отражена.[128] Не отмечено, что он был сыном священника, что имел родственников за границей, получал многочисленные партийные взыскания и т. п. Но и сказанного достаточно, чтобы понять, что Николай Семенович Попов сочетал занятия медицинской наукой и практикой со специальными партийными заданиями.
Важнейшее событие в его жизни и карьере произошло в 1923 году. Молодой, вызывающий доверие соответствующих органов коммунист Н.С. Попов «был направлен в Горки для постоянного ухода за больным Владимиром Ильичем Лениным, при котором находился до его смерти». По воспоминаниям близких Попову людей, он не только обслуживал Ленина как санитар, но и, будучи ординатором-невропатологом, проводил с ним занятия по восстановлению речи… Вполне логично, что после смерти вождя Попов стал одним из первых русских стажеров, отправленных в Германию к Оскару Фогту обучаться тому, как исследовать мозг Ленина, овладевать сложной наукой цитоархитектоникой.
С того самого 1923 года продолжалась и связь Попова с семьей Ульяновых. Судя по всему, он был их домашним врачом. Летом 1934 и 1935 годов он наблюдал за здоровьем Анны Ильиничны, в 1936 году сопровождал Дмитрия Ильича в поездке на лечение в Германию… Он бывал дома у Надежды Константиновны и особенно был близок с Марией Ильиничной. В Горках Попов бывал часто; по-видимому, уже не только как врач, но и как друг (в Горках хранились его вещи, впоследствии изъятые сотрудниками ОГПУ: мотоцикл, велосипед…). Символично, что и арестовали доктора Попова сразу после очередного визита в Горки. Там, на лоне природы, он вместе с девятилетним сыном провел 1 марта 1938 года – воскресный день. По возвращении, 2 марта, его забрали…
Впрочем, не только близость к семье вождя сыграла роковую роль в судьбе Н.С. Попова. Не меньшее, а может, и большее значение имело то, что его постоянным пациентом являлся «враг народа» Н.И. Бухарин. Не на пользу пошли доктору и многочисленные заграничные командировки. В довершение всего он был еще и другом генетика Н.В. Тимофеева-Ресовского, превратившегося к тому времени в невозвращенца и немецкого шпиона… В общем, набора провинностей было более чем достаточно для обвинения в работе на немецкую разведку, подготовке покушения на товарища Сталина и, в конце концов, для вынесения смертного приговора.
В 1956 году Николай Семенович Попов был реабилитирован. Его памяти посвящаем мы эту публикацию.
Н.К. Крупская. Мои ответы на анкету Института мозга (1935)
Был правша. Слабым не был, но не был и особенно сильным. Физической работой не занимался. Вот разве на субботнике. Еще помню – починил изгородь, когда были в ссылке. На прогулках не очень быстро утомлялся. Был подвижной. Ходить предпочитал. Дома постоянно ходил по комнате, быстро из угла в угол, иногда на цыпочках «из угла в угол». Обдумывал что-нибудь. Почему на цыпочках? Думаю, отчасти, чтобы не беспокоить, в том числе в эмиграции, когда снимали комнату, не беспокоить и хозяев квартиры. Но это только отчасти.
Кроме того, наверное, еще и потому, что такой быстрой бесшумной ходьбой на цыпочках создавалась еще большая сосредоточенность.
Лежать определенно не любил.
Скованности в движениях не было, так же, как и дрожания или судорог. Движения не мягкие, но они не были и резкими, угловатыми.
Ходил быстро. При ходьбе не покачивался и руками особенно не размахивал.
Неуклюжим не был, скорее ловкий.
Беспорядочности и суетливости в движениях не было.
На ногах был очень тверд.
Гимнастикой не занимался. Играл в городки. Плавал, хорошо катался на коньках, любил кататься на велосипеде. В ссылке катался на коньках по реке, вдоль берега. На Волге места не грибные, где он жил. Когда я приехала к нему в ссылку, мы часто ходили в лес по грибы. Глаза у него были хорошие, и когда он (быстро) научился искать и находить грибы, то искал с азартом. Был азартный грибник. Любил охоту с ружьем. Страшно любил ходить по лесу вообще.
Мастерством и ремеслом никаким не занимался, если не считать письма «химией».
Одевался и раздевался быстро. Во время болезни, не помню, но думаю, он старался не отступать от одной и той же процедуры именно для того, чтобы проделать все быстро.
Случаев внезапного или систематического забывания обычных или заученных движений не было.
Излюбленные жесты и привычные движения – движения правой рукой во время речи вперед и вправо. Недавно видела изображение Ильича с правой рукой (во время речи): предплечьем вперед, но плечо прижато к туловищу – это неверно, так он не делал, – рука шла вперед, вытягивалась или закругленным движением и отходила от туловища.
Таких жестов, как битье кулаком по столу или грожение пальцем, никогда не было.
Здоровался обыкновенно. Помню, что в Горках поздоровался однажды с маляром на крыше дома – снял кепи и приподнял ее кверху.
Руку при встрече подавал самым обыкновенным образом.
Манерности, вычурности, странностей, театральности, рисовки в движениях не было.
Мимика и жестикуляция всегда были выразительны. Стали определенно живее во время болезни. Улыбался очень часто. Улыбка хорошая, ехидной и «вежливой» она не была.
Ух, как умел он хохотать. До слез. Отбрасывался назад при хохоте. Помню, например, хохот такой, когда кто-то приехав из Дагестана, привез карту и на вопрос, зачем нужно карта, ответил, что Мих. Ив. (Калинин) путает Дагестан и Туркестан.
Не было ли склонности к гримасничанью? Нет. Рассказывал Дмитрий Ильич, что в детстве очень старательно и выразительно пел «Жил был у бабушки», «Остались от козлика рожки да ножки». Порывистости или скованности в мимике и жестикуляции не было.
Ни так называемой «вежливой» улыбки или смеха, натянутости. Они были всегда очень естественны.
Голос был громкий, но не крикливый, грудной. Тенор.[129]Пел. Репертуар: «Нас венчали не в церкви», «Я вас люблю, люблю безмерно», «Замучен в тяжелой неволе», «Варшавянка», «Вставай, подымайся, рабочий народ», «Смело, товарищи, в ногу», «День настал веселый мая», «Беснуйтесь, тираны», «Vous avez pris Elsass et Latoraine»,[130] «Soldats dix-septieme».[131]
Говорил быстро. Стенографисты плохо записывали. Может быть, впрочем, и не потому, что быстро, или не столько потому, а потому, что 1) стенографисты у нас были тогда плохие и 2) конструкция фраз была у него трудная.
В сборнике «Леф»[132] есть статья, в которой авторы, разбирая структуру речи Ильича, приходят к выводу, что конструкция речи (фраз) латинская.
Ильич мне как-то говорил, что он в свое время очень увлекался латинским языком.
Голос выразительный, но не монотонный. Особенно выразительны и в отношении модуляции были его «zwischenrufe».[133] Я их как сейчас слышу.
Речь простая была, не вычурная и не театральная, не было «естественной искусственности», «певучая» типа французской речи (как у Луначарского, например), не было и сухости, деревянности, монотонности типа английской – русская речь посредине между этими крайностями. И она была у Ильича такая – посредине – типичная русская речь. Она была эмоционально насыщена (Ильич, как все Ильичи вообще, очень эмоционален), но не театральна, не надумана; естественно эмоциональна. Модулирования не были штампованно однообразны и стереотипны.
