Мари отвечала без промедления, что было неудивительно, ведь она уже несколько раз рассказывала это.

— Я взяла футляр у мисс Виолетты, убрала его в ящик, где он всегда хранился, и заперла его.

— А ключ?

— Положила туда, где всегда хранит его госпожа.

Она указала на маленькую серебряную шкатулку на туалетном столике.

— Кто-нибудь присутствовал при этом?

— Конечно, сэр. Мисс Виолетта была здесь, и мисс Каролина тоже.

— Тогда скажите вот что — только подумайте хорошенько, прежде чем ответить, — по-вашему, в тот день, когда вы убирали футляр в ящик, он был пуст?

Мари отвечала не задумываясь. Голос у нее был монотонный, и это означало, что она просто повторяет то, что говорила раньше.

— Я не совсем уверена. Я часто держала в руках футляр с ожерельем. Пожалуй, я сразу бы заметила, если бы он был пуст, как сейчас.

Она жестом показала на коробочку в руке Джошуа.

— За то время, что миссис Мерсье отсутствовала, кто-нибудь, кроме вас, входил в ее комнату?

Служанка пожала плечами:

— Комната была не заперта. Любой мог войти. Я же не сидела здесь день и ночь.

— Зачем миссис Мерсье ездила в Лондон?

Мари пришла в замешательство. Наконец-то услышала вопрос, который ей прежде не задавали, усмехнулся про себя Джошуа.

— Не знаю.

— Кого она навещала?

Мари пожала плечами.

— Ну же, — не унимался Джошуа, торжествующе улыбаясь, — у вас должны быть догадки. Я же вижу, какая вы умная и наблюдательная женщина. Может, она случайно обмолвилась о чем-нибудь?

Мари залилась кокетливым румянцем.

— Была записка... — проронила она.

— Записка, — повторил Джошуа, пытаясь скрыть волнение. — Где она?

— Я не уверена, что госпожа...

— А мы ей не скажем. — Джошуа ободряюще улыбнулся горничной. — И если это поможет отыскать ее ожерелье, я позабочусь о том, чтобы вас наградили по заслугам.

Мари посмотрела на него, потом повернулась к секретеру, стоявшему у стены, откинула крышку, не колеблясь сунула руку в одно из отделений и достала сложенный листок бумаги. Да, подумал Джошуа, и впрямь наблюдательная женщина, ничего от нее не скроешь.

Он взял записку, развернул ее. Написана она была тем же замысловатым, витиеватым почерком, что и послание с неразборчивой подписью, которое он нашел в столе Герберта. В записке было всего две строчки.

Ни имени, ни подписи.

— Кто это прислал? Вы знаете?

Мари покачала головой.

— По возвращении из Лондона миссис Мерсье не упоминала, где она была?

— Нет. Она вернулась в приподнятом настроении. Но, конечно, радостной была недолго. Захотела надеть ожерелье, а открыв футляр, увидела, что он пуст.

— И какой была ее реакция?

— Сначала она очень удивилась. Покачала головой, будто не веря своим глазам. Потом очень расстроилась. Послала за мистером Бентником, но упала в обморок еще до того, как он пришел. Мы положили ее на кровать и вызвали доктора. Но даже ему не сразу удалось привести ее в чувство.

Джошуа установил мольберт и открыл переносной ящик из красного дерева, в котором хранил краски. Пигменты уже были растерты в порошок, и он принялся смешивать их с льняным маслом и спиртом до нужной консистенции. Он готовился к приходу Сабины, которую ожидал через час или два. Он знал, что ему придется усиленно поработать, дабы показать ей результаты своего «вчерашнего труда». Но времени в запасе было много, и он работал с неспешной уверенностью человека, который абсолютно точно знает, что делает.

Пока его руки выполняли привычную работу, сам он мысленно сопоставлял противоречивые факты. Горничная показала ему весьма интригующую записку, из которой становилось ясно, что Сабина ездила в Лондон на встречу с женщиной, претендующей на ее ожерелье, и уладила с ней разногласия, хотя и она сама, и Герберт утверждали, что не знают, кто истица. Поэтому пропажа ожерелья стала для них таким потрясением? Сабина считала, что проблема решена, но, вернувшись в Астли, обнаружила, что украшение исчезло. Тогда, возможно, она не лгала, когда говорила, что тяжба никак не связана с исчезновением ожерелья.

Поскольку следов беспорядка в комнате Сабины не было, получалось, что кража ожерелья — дело рук не случайного грабителя. Вор знал, где искать. Значит, кражу совершил кто-то из домочадцев или, в крайнем случае, кто-то хорошо знакомый с домом.

Сабина заподозрила Лиззи Маннинг, в качестве мотива назвав желание поправить материальное положение семьи. Джошуа поначалу не придал значения ее словам, но, наткнувшись на Артура Маннинга, не раз бывавшего в особняке Астли, был вынужден прийти к заключению, что тот с легкостью мог опуститься до воровства. Но вот убийца ли он? Размышления Джошуа прервал бой часов в коридоре, а в следующую минуту в комнату вплыла разодетая Сабина.

Она сразу же подошла к мольберту и стала рассматривать полотно. Очевидно, Сабина убедилась в том, что работа над портретом продвигается, ибо она села, взбила вокруг себя юбки и, пока Джошуа поправлял ее позу, похвалила его за то, как он отразил игру света на ее платье и придал ему пышность и объем.

— Портрет еще не закончен, — скромно сказал он. — На готовой картине будет больше бликов и блеска.

Джошуа горел желанием распросить Сабину о ее поездке в Лондон. Но поскольку вчера он об этом уже спрашивал, то боялся, что, если коснется этого еще раз, она заподозрит, что он читал записку. А потом, взяв в руки палитру и кисти и начав изучать свой объект, он забыл про все заботы, про свой страх перед Сабиной... Он был сражен ее светящейся кожей, ее глазами, имевшими такую глубину, какой он прежде в них не замечал. Теперь он понял, почему Герберт был без ума от Сабины. Она завораживала, как сирена; мужчина мог бы утонуть в ее объятиях, забыть про все на свете — кто он такой, кем хочет стать — и пойти на что угодно, лишь бы удержать ее.

За весь следующий час Сабина не произнесла ни слова. Джошуа все это время не выпускал из руки кисть, работая без передышки. Начал он с ее лица — ни на что другое он не позволил бы себе отвлечься. Сначала выписывал губы, изображая их чуть приоткрытыми, вермильоном и красным лаком подчеркивая их чувственную полноту, то, как они выступают на лице. Уголки рта чуть приподнял вверх, так что казалось, будто Сабина едва заметно улыбается. Потом сосредоточился на глазах, на их положении относительно носа, передавая томную тяжеловесность век, искрящийся оттенок радужной оболочки и то, как отражается в них свет.

Некоторые портреты давались Джошуа с трудом: ему казалось, он никогда их не закончит. Он работал день за днем, добавляя световые блики, углубляя тени, доводя до совершенства отдельные детали — локон, изгиб бровей, ресницы. В худшем случае, даже когда он убеждал себя, что работа завершена, портрет представлял собой не более чем совокупность отдельных частей — нос, глаза, рот. Он был прекрасно исполненный, очень похожий на оригинал, но бездушный. В лучшем случае неожиданно — буквально в течение десяти—двадцати минут — происходило чудо. Холст и краски преображались, детали сливались в единое целое, и портрет словно начинал жить собственной жизнью. В случае со свадебным портретом такое превращение произошло за этот час.

Когда часы пробили пять и сеанс был окончен, Сабина встала и так же величественно, как и вошла, выплыла из комнаты. Только тогда Джошуа положил кисть. Он отступил от мольберта и посмотрел на результат своего труда, сознавая, что на сей день — это его лучшая работа, возможно, лучше он никогда не напишет. При этой мысли у него возникло двоякое ощущение. С одной стороны, его переполняла радость, что именно он является создателем этого полотна. С другой — им овладела странная отрешенность, словно он смотрел на чужой шедевр: не может быть, чтобы такое великолепие было творением его рук. Кто-то другой создал это чудо, а Джошуа Поуп был зрителем на выставке незнакомого ему художника.