Полтергейстную записку в свой адрес последний раз я получил в конце февраля 1991 года. 20 февраля мне 4 позвонил В.Н.Фоменко, просил взять под наблюдение очередную московскую квартиру. Приезжаю туда на следующий день, ближе к вечеру. Меня встречают четырнадцатилетний Вова, его мама и бабушка. По всему видно — они в нём души не чают. Добавлю — он этого несомненно достоин. Мы с ним как-то сразу нашли общий язык.

Показали следы «преступлений»: обгорелые электророзетки, а также розетки от ввода в квартиру радио- и телефонных сетей. Обугленные обои в одном из углов спальной комнаты. Повсюду в квартире запах гари.

Всё началось в субботу, 16 февраля 1991 года. После полудня стал потрескивать телевизор («Рекорд В 312»). Отключили его от сети, но к вечеру треск усилился. Вызвали пожарных. Приехали, осмотрели: пожара нет, значит, вызов ложный. Так и оформили. Телевизор сильно трещал до четырёх часов утра — отключённый от сети.

А наутро загорелся. Залили водой, выставили на лоджию. Днём телевизор задымился и загорелся уже там. Залили водой, вынесли из квартиры. Вечером начали воспламеняться электророзетки. Вызвали пожарных. Те вновь оформили ложный вызов. К самовоспламеняющимся розеткам присоединились радио- и телефонная розетки. Вызвали электрика, он удивился, но, найдя воду в одной из розеток, сказал: «Короткое замыкание». Про другие розетки ничего объяснить не смог.

Рис. 43. Следы самовозгорания на электро- и радиорозетке.

Следующий день — 18 февраля — также начался с возгорания розеток. Они загорались целый день, электрик ничего ни понять, ни сделать не смог. Отключили электропитание квартиры, но загорания продолжались. К вечеру стали гореть обои по углам комнат, загорелись рулон туалетной бумаги, полотенце на кухне. Вову на ночь увезли на другую квартиру, но загорелось и там.

21 февраля до моего прихода в основном было тихо. Но при мне горело дважды. Оба раза я тушил сам — когда руками, когда подвернувшейся под руку тряпкой. Огонь как огонь — горячий, но ожогов не получил.

Второе в тот день возгорание случилось во время моего телефонного разговора с А.В.Мягченковым, ведущим популярной программы «НЛО: необъявленный визит». Пришлось прервать разговор на несколько минут. Через день Александр Васильевич прислал съёмочную группу.

Рис. 44. Это самовозгорание в углу комнаты автор тушил собственными руками.

В тот день, 23 февраля, при мне загоралось около дюжины раз и несколько раз во время работы съёмочной группы Я, естественно, внимательно следил за Вовой, запоминал места, где он бывал. Но загорания определённо не следовали по маршрутам его передвижении. Особенно запомнился один случай. Почти все собрались в спальне, где вдруг запахло палёной шерстью — искали огонь. Я вышел в коридор. Туда же вышел и оператор с телекамерой, втянув предварительно носом воздух. Сразу же бросился на кухню с криком «Горит!». Следом побежали остальные. Я остался в коридоре, Вова пробежал мимо меня последним. Эти выразительные кадры тушения огня на кухне у мойки (горели тряпки на крючке, их еле сбросили в мойку отвёрткой) видели миллионы телезрителей.

В 14.40 я ушёл, сдав «смену» удивительному человеку — Сергею Геннадьевичу Митрофанову. Сказать, что он экстрасенс — значит почти ничего не сказать. Его возможности и знания значительно шире. Уходя, я предложил попробовать вступить в контакт с феноменом: стуком, голосом, перепиской — как получится. Кто бы или что бы «это» ни было (даже если это был бы сам Вова, думал тогда я), «ему» следовало дать занятие, которое отвлекло бы «его» от этих безобразий.

Так и произошло. После нескольких возгораний началась переписка с Вовой. «Он» писал печатными буквами, подручными средствами: простым и цветным карандашами, шариковой авторучкой, подпись — «Апапыня». Появилась записка с завёрнутым в неё ключом от гардероба: «пить остаться апапыня». То же повторилось через 15 минут: «в шкафу апапыня». Открыли шкаф, там записка с требованием всей семьей как можно быстрее выехать в деревню, где Вова обычно проводит лето. В ответ на первую записку поставили стакан воды. Вскоре воды стало полстакана, рядом — записка: «спасибо за воду апапыня». Потом появилась вторая: «я не мог». Попросили дописать. Дописалась одна буква: «я не могу». Потом часть записок сгорела.

Затем пошли надписи на стенах: «я не могу передать что машина сломана иначе он меня отлупит» (машина для предполагаемой поездки была неисправна); «если вы мне не верите то у вас всё сгорит». И перед сном: «не думайте что я вам лгу вам будет очень плохо».

Наутро 24 февраля исчезли все вчерашние записки, одна из них сгорела на кухне возле мойки. Больше в тот день огня не было. Но зато появилось очень много записок с настоятельными требованиями поехать в деревню. Все записки уничтожались огнём. Кроме одной: «в деревню надо ехать вместе с винокуровым апапыня». Мне сказали, что Апапыня, видимо, разрешил сохранить эту записку для передачи её мне. Записку сохранила на себе бабушка. Среди уничтожившихся записок были и такие: «если вы поедите то напишите на такой же бумаге и полож на кухонный стол апа»; «когда уедите гореть ничего не будет я останусь здесь и буду охранять квартиру».

К вечеру Апапыня, видимо, проголодался и попросил запиской еду. Поставили тарелку макарон и стакан воды. Макароны исчезли, воды осталось полстакана. И опять записка: «спасибо за воду и макароны хочу молока апапыня». Поставили стакан молока, вскоре молоко исчезло. И ещё записка: «извените меня пожалуйста я ещё хочу тёплых макарон и мяска если можно апапыня». Через некоторое время кусок мяса был откушен, макароны исчезли, рядом записка: «спасибо».

25 февраля с утра и до четырёх часов дня опять возгорания и записки. Решили задобрить Апапыню тарелкой макарон с мясом. Не тронул, зато рядом нашли записку: «мне это надоело». Спросили, что надо. В ответ: «хочу толчёной картошки свежего молока и мяса». Через полчаса, в 18.52, пришёл я.

Меня, естественно, интриговало, что моя фамилия фигурировала в записке. Поэтому, получив у Вовы консультацию, как вступить в переписку с Апапыней, я тут же написал на листке из стопки бумаги, на которой велась вся переписка: «Апапыня! Зачем мне надо ехать в деревню?» Это было в 19.00. Стали ждать ответ. С Вовы я, естественно, не спускал глаз. Несколько раз подходили к столу — пусто. В 19.25 нашли под столом ответ: «я вам полностью доверяю и поэтому я прошу постереч вову и его маму в деревне апапыня». В 19.30 я запиской спросил Апапыню, будет ли он хорошо вести себя в квартире, если я поеду в деревню? Вскоре на обоях в коридоре нашли ответ: «да хорошо». А в 19.56 в коридоре же в полстены на обоях карандашом: «винокуров мне нравится».

Я невольно вспомнил Зинаиду Прокопьевну из-под города Николаева. В записке она была названа «тёткой Зиной». Правда, мне чёрт в племянники пока не набивался, называл по фамилии, а не «дядя Игорь». И на том спасибо. А вообще-то мне грех обижаться на Апапыню: к Винокурову я и сам неравнодушен…

Завершение истории с записками наступило через два дня. Я пришёл вместе с А.А.Шлядинским и корреспондентом одной из всесоюзных газет. В основном при нас было спокойно, лишь однажды мой портфель перекочевал из коридора на диван спальной комнаты, шапка с шарфом Вовиной мамы оказалась на полу, да чудесная меховая шапка корреспондента — в раковине ванной комнаты: там из перевёрнутой вниз дном шапки, как из переполняемой кастрюли, потоками стекала холодная вода. Шапку первым обнаружил я, закрыл кран холодной воды и сообщил о случившемся владельцу шапки. Все искренне переживали. Я попытался разрядить обстановку, сказал, что это второй такой случай, первый из мне известных произошёл со мной. Это было несколько лет тому назад, причём в одной из раковин оказалась моя зимняя шапка, в другой — мой зимний ботинок. Я говорил и чувствовал, что даже если бы соврал, что и моё зимнее пальто оказалось в ванне с водой (чего не было — того не было), то и это не послужило бы утешением…