Эва слушала не шевелясь. Герцог по-прежнему смотрел на огонь. На его лице были такое страдание, такая боль, что Эва бессознательно потянулась и взяла его руку, холодную, несмотря на то что они сидели рядом с камином.

— Ты насмехаешься над любовью, которую мужчина может питать к своей жене, Эва, но мои братья в этом очень похожи на нашего отца. Он любил мать больше жизни. Он так любил ее, что каждый ее крик, каждая слезинка были его собственными. Он обезумел оттого, что не мог помочь ей. Он пытался скрыться, убежать, чтобы не слышать криков боли, которые лишь усиливали чувство беспомощности. Бросился по лестнице в башню…

На этом месте Блэкхит замолчал, и Эва сжала его руку, боясь того, что он расскажет дальше.

— Я обнаружил его лежащим на холодных каменных ступенях, которые ведут туда, где сейчас находятся мои собственные покои. У него была сломана шея, а слезы еще не высохли на щеках.

— Боже милостивый.

— Видимо, он оступился в спешке. Я обнимал его, пока он не окоченел, пока моя кормилица спустя много часов не нашла меня, потому что, думалось мне, раз я наследник герцогского титула, то могу все в мире, даже удержать в нем жизнь. Но конечно, это было мне не по силам. — Он покачал головой. — Как и удержать жизнь в матери, которая умерла вскоре. — Он едва заметно улыбнулся. — Мне было десять лет.

Десять лет.

У Эвы сжалось сердце, и ей захотелось обнять его — этого человека, которому не удалось до конца порадоваться детству, которого сделали взрослым, герцогом самым жестоким способом, какой только можно вообразить. Утешить, как сделала бы мать, которой он лишился. Неудивительно, что он старается все держать в своих руках. Будучи ребенком, он не смог спасти любимых родителей. Неудивительно, что он пытается справиться с этой несправедливостью, подчиняя все вокруг своей воле. Разве можно его осуждать за это?

Он по-прежнему смотрел на огонь, глаза были совершенно пустыми, в них не было ничего, кроме воспоминаний, которые все еще преследовали его. Не думала Эва, что в его душе скрываются такие ужасные демоны, что он может испытывать такие муки, что он может заставить себя поведать о них кому-то другому… тем более ей. Но он смог, и то, что она узнала, заставило ее смягчиться, наполнило сочувствием, странным желанием защитить его, оградить от того, что он ей рассказал. Он смелее, чем она. Он скроен из более крепкой материи. Глаза наполнились слезами, и она отвернулась, тайком сморгнув их.

— Черт возьми, Блэкхит, ты будишь во мне желание обнять тебя и рыдать от всего сердца над судьбой маленького мальчика, которым был ты, над страданиями, через которые ты, должно быть, прошел, — потрясенно сказала она, стараясь найти твердую почву для своих внезапных и непривычных чувств.

— Если тебе этого действительно захочется, я не против.

— Ты хочешь, чтобы я тебя обняла?

— Я бы очень хотел.

Она придвинулась к нему и осторожно, как бы примериваясь, положила руки ему на плечи. Они были настолько широки, что она не смогла их обхватить. У нее сжалось сердце при мысли о том, какими они, должно быть, были маленькими, когда на них вместе с титулом герцога навалились тяжесть обязанностей и забота о четырех родных душах.

— Мы похоронили их в один день, — продолжал он ровным, спокойным голосом. — И когда я смотрел, как их гробы опускают в могилу, я дал обет отцу и матери, что стану моим братьям и сестре лучшим в мире родителем, Я поклялся, что любой ценой обеспечу их будущее, что всегда буду заботиться о них, что их счастье будет для меня превыше всего — даже герцогства, если понадобится, потому что я люблю их и они все, что у меня осталось.

— Но ты зашел слишком далеко.

— Да, я перестарался. Я был самоуверенным. Я слишком серьезно относился к своей клятве и к своему долгу. Что касается братьев, то здесь можно было праздновать победу, но сестренка… тут меня постигла неудача. Вместо счастья я принес ей горе. Вместо любви я принес ей боль. Я… разбил ей сердце.

Эва обнимала его.

— Мне бы очень хотелось прогнать твою боль, Блэкхит. Мне бы очень хотелось, чтобы тот маленький мальчик, каким ты был, мог радоваться детству.

— Я уже не так сильно страдаю, Эва. Это случилось так давно… хотя, по прошествии стольких лет, мне все еще трудно проходить то место на ступенях, где я обнаружил тело отца. Думаю, память о прошлом остается навсегда.

— Да, — сказала она, вспоминая о своем, — она остается навсегда.

Они долго сидели рядом, сблизившиеся в страдании и сочувствии, ее руки лежали у него на плечах, огонь едва слышно потрескивал в камине.

— Я помогу тебе выяснить правду о лорде Брукхэмптоне, — наконец проговорила Эва. — Но, пожалуйста, не езди во Францию. Теперь это очень опасно для англичанина.

— Я должен.

— Твоей жизни может угрожать опасность.

— Какое это может иметь значение, когда мои дни и так сочтены? Нет, Эва, лучшее, что я могу сделать в то время, которое мне осталось, — это поправить то, что натворил. Я не могу жить с тем, что сделал с сестрой и с человеком, которого она любит.

— О, Блэкхит, не стоит так храбриться, это верная смерть!

— Горе сестры для меня смерть. Я должен сделать это, Эва. Она покачала головой.

— Подумать только, мы сидим здесь и разговариваем, как… как друзья, а вовсе не как противники. И я искренне сожалею о судьбе мальчика, каким ты когда-то был.

— Моя дорогая Эва, вовсе не плохо иметь сердце.

— Сердца бесполезны, их лишь разбивают. И все же… Ты, похоже, без колебаний раскрываешь мне свое, прекрасно зная, что я могла бы с удовольствием раздавить его каблуком. Почему ты рассказываешь мне все это, Блэкхит? Мне кажется, я неподходящая персона для подобных исповедей. Я не считаю, что заслуживаю твоего доверия. Я… я смущена и чувствую за собой вину.

Он чуть раздвинул ее руки у себя на плечах, чтобы повернуться и взглянуть на нее. Его глаза казались очень глубокими, и она подумала, что никогда не сможет выбраться из этой глубины.

— Почему? Что бы ты ни думала о поле, к которому я принадлежу, у меня нет иллюзий о природе твоего.

— Не понимаю, отчего ты мне так доверяешь?

— Я не нуждаюсь в твоем доверии для того, чтобы доверять тебе. Я доверился тебе, поверил. В ответ я получил твое сочувствие, может, даже посеял семена дружбы. Я ничего не прошу у тебя, за исключением того, чтобы ты не судила обо мне на основе своих болезненных представлений о мужском племени. Я ничего не прошу, кроме того, чтобы ты смотрела на меня как на личность, а не просто как на очередного мужчину, который заслуживает лишь твоего недоверия, ненависти и презрения. — Он улыбнулся и дотронулся до ее подбородка. — Несмотря ни на что, я не такой изверг, каким порой кажусь другим.

«О, Блэкхит… я так страстно хочу верить тебе, — подумала Эва. — Хочу, чтобы у нас были такие же отношения, как у твоих невесток с их мужьями… чтобы ты меня любил, восхищался мной, был привязан ко мне, и, конечно, быть уверенной в том, что ты никогда не изменишь мне с другой женщиной, не отмахнешься от меня, когда тебе на глаза попадется кто-нибудь еще, не прогонишь, если я перестану тебе нравиться. Но, пожалуйста, не жди того, чего я пока не в силах дать. И, пожалуйста… докажи, что я ошибаюсь в мужчинах».

У нее запершило в горле, и она крепче обняла его.

«Умоляю, Блэкхит, докажи, что я ошибаюсь».

У нее щипало в глазах. И только почувствовав, как он нежно смахнул слезинку с ее щеки, она поняла, что делает то, что считала немыслимым для себя.

Плачет.

Перед мужчиной.

За много миль от них леди Нерисса де Монфор, погруженная в горькие мысли, сидела у окна у себя в комнате.

Снизу доносились голоса обедающей семьи, детский смех, далекие музыкальные аккорды. Какая счастливая у них жизнь. Она не хотела спускаться к ним. За дверью ее ждал поднос с остывавшей едой. Но у нее не было никакого аппетита.

«Перри…» Горькое рыдание перехватило ей горло.