Сладко вздохнув и застонав, Актис вновь стала произносить одно слово, услыхав и поняв которое, Эллиан вдруг резко отпрянул от неё, словно обжёгся о невидимое пламя. А уста Актис вновь повторили:

— Валерий!

Протяжно, тихо и нежно.

Клодий вдруг почувствовал, будто его ударили чем-то тяжёлым. Он застонал, потом, опомнившись, зажал себе рот руками, и, заскрипев зубами, уронил голову на подушку.

Актис продолжала спать.

А Клодий лежал и посылал проклятия на свою голову. «Так быть обманутым. И кем? Рабыней! Низким существом. О Юпитер, за что ты так жесток ко мне?» Такие мысли мучили префекта и терзали ему грудь, болью отдаваясь в сердце.

С трудом дождался он утра. Было ещё темно, и рассвет не успел побеспокоить грязное осеннее небо Британии, а Клодий был уже на ногах. Быстро и тихо облачился он в одежды легионера и вышел на улицу. Здесь уже сновали взад и вперёд горожане, чей удел трудиться от темна до темна, начали службу жрецы Приапа в своём храме, гудел и стучал ремесленный район Линда. Открылись городские ворота, и при свете факелов и костров стражники стали выпускать и впускать через них повозки, всадников и пешеходов. Верхом подъехал к воротам Эллиан и захотел выехать из города, но седой центурион, возглавлявший караул, наотрез отказался выпускать его одного.

— Ты с ума сошёл, господин префект? — разгорячился он. — Строго настрого запрещено выезжать из города группой менее пятидесяти человек. Варвары ведут себя очень агрессивно. А до лагеря пять миль. Ты сгинешь на третьей, и даже Марс не будет знать, где тебя найти. Возвращайся домой. Завтра предстанешь в претории1, как и сказано у тебя в документах. А пока я никуда тебя не выпущу.

Клодий не нашёл, что возразить этому человеку и повернул лошадь назад. Но где спрятать свою печаль в маленьком Линде? Префект поехал в казарму, где находились солдаты его легиона, но с полдороги вернулся в дом, где оставил Актис. Однако словно невидимая сила не впускала его вовнутрь. Гордость римлянина, патриция, и оскорбленное достоинство жгли калёным железом, холодным альпийским ветром, застудили чувства. Но страстное желание вновь увидеть Актис было сильнее, чем обида. Что за чары наложила на него эта женщина всего за три ночи, проведённые с нею? Страдания и боль, связанные с именем Поппеи Сабины забыты и далеки. Кажется даже, что их никогда не было. Актис же здесь рядом. Близко. Рукой подать. За этой кирпичной стеной. И такая далёкая. Видимо в сердце у неё другой, и она во сне повторяла его имя.

Клодий страдал. Весь день он бродил по харчевням и знакомым, и везде его принимали радушно. В доме одного из друзей он решил заночевать и послал домой записку, мстительно оповещая супругу, что не придёт домой. А ночью не спал. Ворочаясь с боку на бок, и рвался туда, в постель к жене. И опять еле дождался утра. Ещё тяжелее было дождаться минуты, когда, пора будет отправляться с отрядом в лагерь.

Дорога несколько отвлекла его от тяжёлых мыслей, когда же он оказался в лагере, в знакомой обстановке, среди старых друзей, то и вовсе забыл о личном. Но кончился смотр когорты, принято командование, начальник легиона и офицеры поздравили с благополучным прибытием, и снова одиночество.

Клодий не выдержал и велел седлать лошадей для возвращения в Линд. Когда поздним вечером он подошел к своему дому, ему навстречу выбежал хозяин. Он был бледен и испуган.

— Что случилось? — спросил Клодий.

— Ваша супруга заболела, — ответил толстяк.

Когда Актис проснулась и не увидела рядом Клодия, она нисколько не обеспокоилась. Прислуги в доме было четыре человека, и молодая хозяйка стала вникать во все мелочи своих владений.

Да, ради чего оставлен Рим, его роскошный дом и сотни слуг? Ради квартирки в холодном доме, да четырёх женщин, три из которых старухи, а одна совсем ещё девочка, которые вряд ли даже способны, как следует прислуживать, и с трудом говорят на латыни.

Актис вздохнула. Но не в её характере было роптать на судьбу. Она радовалась тому, что есть. А есть муж, которого надо любить и ждать, и есть дом, который надо превратить в уютное гнёздышко.

Целый день трудилась Актис, приводя свою нехитрую квартиру в порядок. Клодий живёт здесь только по выходным и тогда, когда его когорта не несёт гарнизонную службу в городе, и когда префект был в отпуске, квартирка пустовала, а хозяин, сдающий её, ни за чем не следил. Как истинная римлянка, Актис бурно принялась за дело и до вечера загоняла прислугу, но зато всё было сделано, и она стала ждать возвращения мужа.

Наступил вечер, его всё не было, и Актис скучала за рукоделием. Ужинать пришлось одной. Когда пришла записка от Клодия, где он уведомлял жену о том, что остаётся ночевать у друга, Актис вздохнула и с грустью отправилась в спальню.

В одиночестве спалось неспокойно, и было чересчур прохладно, даже холодно. Так в одиночестве, дрожа от холода, Актис заснула.

Проснулась она поздно. За окнами было светло, и с улицы доносились звуки живущего полной жизнью города. Актис попыталась встать, но вдруг почувствовала, что ей совсем не хочется этого делать. В теле была странная тяжесть. В горле и во рту было сухо, и что-то першило и побаливало. Это обеспокоило Актис, и она позвала служанку Юлию.

Когда, шаркая ногами, обутыми в войлочные туфли, старуха пришла к госпоже, та приказала принести горячего вина в постель. На вопрос Актис, не пришёл ли домой господин, Юлия прошамкала беззубым ртом, что ничего не знает, и никого не видела.

«Надо будет уговорить Клодия купить пару рабынь, более молодых, чем эта карга, — подумала Актис, когда Юлия уползла из её спальни. — В конце концов, надо жить по средствам».

Когда ей принесли горячее виноградное вино, Актис, выпив его и поев белого хлеба с изюмом, почувствовала себя гораздо лучше. Она покинула постель, оделась в самое тёплое одеяние и вышла в триклиний. Однако после обеда, она вновь почувствовала недомогание и вынуждена была вернуться в постель, накинув сверху ещё два одеяла и положив в ноги сосуд с горячей водой.

Клодия всё ещё не было. За окном пошёл снег, и стало совсем темно. Актис приказала зажечь светильники и принести ещё горячего вина. Ей было холодно. После горячего напитка, опять стало легче, но ненадолго. Актис вновь забил холод. Она вся дрожала и с трудом могла дышать. Актис заболела.

Перепуганные служанки позвали хозяина дома и всё ему рассказали, прося совета, как им поступить. Тулий, так звали этого человека, подумал, потёр переносицу и сказал, что надо позвать лекаря. Он сам завернулся в тёплый плащ и, опустив чуть не до самого подбородка шляпу, засеменил к дому. Диомед, который лечил всех жителей Линда, разумеется, только тех, кому позволяли средства. Диомед прекрасно знал Эллиана, и поэтому, узнав, в чём дело, сразу же заспешил на помощь к жене молодого префекта.

Когда лекарь вошёл в комнату, где лежала Актис, то увидел её уже в бессознательном состоянии. Рядом крутились, как перепуганные куры, три служанки и все трое награждали подзатыльниками четвёртую девочку-подростка, когда та, вдруг оказывалась у них под руками, посмотрев на больную, врач сразу понял, что дело очень серьёзное. Последователь Гиппократа покачал головой и вынул из сумки какое-то зелье в глиняной склянке.

— Давайте это через каждые два часа, — сказал он, — и не забывайте молить богов о выздоровлении, да посылайте им больше жертвоприношений. А это, — он вынул амулет на тонком шнурке, — повесьте ей на шею. Завтра я ещё раз приду.

Сказав эти наставления, врач поспешил удалиться. Как было велено Диомедом, Актис напоили рекомендованным лекарством и оставили в покое. К счастью, или Диомед оказался неплохим врачом, или лекарство было не просто варевом из речных улиток, но Актис стало лучше. Она пришла в сознание, и уже не ощущала того сжигающего её изнутри огня, и снедающего снаружи холода. Юлия обрадовалась и принесла хозяйке чашку горячего мясного бульона.