Конец эпохи ожидания
Небрежно вскинув на спину старую мешковину, прошли через всю деревню.
Оглянувшись по сторонам, убедились, что за ними никто не наблюдает, опустили в голубой почтовый ящик на доме дядьки косого Андрея три письма.
Расчет был простым. Если сегодня никому в Белой Глине и Рагозинке писем не будет, дед Матвей заглянет в голубой ящик только завтра, если письма будут — Матвеич опустошит ящик после обеда, на обратном пути из Рагозинки. В любом случае беглецы будут уже далеко.
Первое письмо было адресовано в Курдюковку, учительнице Валентине Сергеевне.
«Уважаемая Валентина Сергеевна!
Извините, пожалуйста! (Владькино выражение.) Нам надо срочно отправиться в поход дня на четыре. Предупреждаем Вас, как обещали. Извините, пожалуйста! Взять Вас с собой мы не можем. Дорога очень трудная. Мы уже ходили — знаем. Мы закалялись, а Вы нет. Холод, комары. У нас же брюки, а Вас закусают. Извините, пожалуйста! За нас не беспокойтесь.
С пионерским приветом Никита Савостин и Петр Ложков».
Второе письмо было адресовано в Белую Глину Анастасии Ложковой.
«Мама! Ты не беспокойся. Я на четыре дня. И вернусь. Это срочно. Не беспокойся. Потом все расскажу. Иду в поход. Петька».
Петьке очень хотелось пообещать матери, что он купит ей когда-нибудь большую пуховую шаль, на которую она всегда заглядывалась у председательши. Купит и еще что-нибудь получше… Но хвастаться заранее было не в Петькиных привычках.
Третье письмо назначалось бабке. Алене. Читать она не умела, но для порядка решили известить ее наравне со всеми.
«Бабушка! Я с Петькой иду в четырехдневный поход. Не беспокойся. Скоро вернусь. Хлеба, картошки, яиц и огурцов мы взяли. До свидания. Никита».
Проходя мимо сопляковской усадьбы, остановились посреди поляны, пожестикулировали, как бы совещаясь, взять утят сейчас же или на обратном пути от реки… Сошлись на том, что лучше — от реки.
Эпоха скучных ожиданий кончилась.
Перед ними открылась щирокая дорога к сокровищам.
ВТОРОЕ СТРАНСТВИЕ АДМИРАЛ-ГЕНЕРАЛИССИМУСА И ЕГО НАЧАЛЬНИКА ШТАБА
Дорога
Котомки и ватники висели под сосной нетронутыми. Быстренько оделись и стали взбираться на Рагозинскую гору прямиком, через лес, чтобы оставить деревню слева от себя. И пока не вышли на проселок, ломились через бурелом, через заросли шиповника, через кучи перепрелого, десятилетней давности валежника.
Начальник штаба подсчитал, что если они одолевали пересеченную пятикилометровку за каких-то сорок — пятьдесят минут, то сорок или сорок пять километров они должны одолеть за девять-десять часов с небольшими передышками между этапами.
Но идти в телогрейках, с котомками за плечами, с фонарем, дротиком в руках, со стрелами за поясом и в тяжелых ботинках оказалось много сложнее, чем босиком, в одних трусах форсировать старицы, овраги, болота.
У проселка оба, изрядно пропотевшие, остановились. Где-то внизу надрывно гудела машина. Зеленые шапки сосен смыкались над головой, и поросший высоким пыреем проселок лежал в рябоватой пыли. Их много по тайге, таких вот проселков. Не угадаешь, кто первым проложил их, когда. Можно идти, идти неглубокой колеей и никуда не прийти и никого не встретить… По иному проселку за год лошадь не пройдет, человек не ступит, машина не пропылит…
Однако гудение мотора приближалось. Из-за поворота выглянула нагруженная сеном трехтонка со снятыми бортами. Путешественники притаились за деревьями. Но когда трехтонка, одолевая метры подъема, прошла мимо, не сговариваясь, выскочили на дорогу, догнали машину и прицепили свои котомки на жердь, что шла поверх стога и, длинная, торчала сзади метра на полтора. Идти без котомок стало легче. А шоферу из-за стога никогда не увидеть, что там у него подвешено, хоть еще одну машину прицепи.
Сначала бежали сзади и только поглядывали на конец веревки, которой была притянута к стогу жердь. Потом не выдержал Петька и, ухватившись за веревку, в два приема влез наверх. Никита последовал за ним.
Немножко грызла совесть, что вот — пошли в путешествие, а сами цепляются за машину.
— В гору заберемся… — оправдался Петька.
Никита кивнул и прополз дальше. Над самой кабиной лег на живот, стал глядеть вперед. Петька грешил, что Никита нашел себе какую-то движущуюся точку и отрешился от окружающего мира, а при этом начальник штаба всегда терял бдительность. Адмирал-генералиссимус взял обязанности наблюдателя на себя.
Машина одолела подъем, дорога шла теперь то по ровному, то даже под гору, и Петька принимал решение сойти на землю, но замечал впереди новый взгорок и с полным основанием решал: «Вот одолеем…»
Ехали, пока машина вдруг не свернула резко влево, и Никита заметил далеко впереди, в лощине, деревенские крыши. Сразу шарахнулся назад, от кабины.
— Засули!
Подхватив котомки, кубарем скатились на землю и тут же скрылись в тайге…
Совесть мучила их недолго, так как они шли, шли прямиком через лес, и Лысуха казалась все время очень близкой, но оставалась по-прежнему впереди. Солнце перевалило далеко за полдень. Привязали ватники сзади к мешкам. Пот разъедал лицо, и, останавливаясь время от времени, чтобы утереть его кепками, и тяжело дыша, молча, с трудом раздвигая пересохшие губы, они ободряли друг друга неловкими улыбками: мол, ничего, вот дойдем, уж тогда сядем и напьемся…
Единственная бутылка воды в котомке Никиты могла в дальнейшем оказаться нужнее. И после долгих колебаний они сделали лишь по одному глотку… Так стоически продвигались они вплоть до Лысухи. Так выдержали, не упали у подножия горы, хотя ноги подкашивались…
Они упали головой вперед, с котомками за плечами, только у подножия Черной, или Змеиной, горы возле тоненького, благодатно журчащего ручейка. Упали и долго, ничего не соображая, лежали без мыслей, без движений.
Где-то выше бил родник. Но добираться до него сил уже не было.
Сначала лежали не шелохнувшись, потом, уткнувшись в ручеек, пили студеную, прозрачную, как воздух, текучую воду, потом, освободившись от котомок, лежали, раскинув руки, на спинах.
Они сделали четверть круга в обход Змеиной, прежде чем упасть.
В скалах, высоко над ними, двумя черными пятнами пустоты зияли выходы из пещер.
Странности человеческого существа
Тайга плотным кольцом обложила склоны Черной горы и кое-где даже длинными, точно пальцы, языками взбежала вверх по Черной, словно бы хотела поглотить ее, утопить в своей зелени — и не могла.
Ручеек, возле которого свалились путешественники, пробегал через поляну, и, немного отдышавшись, друзья решили, что лучшего места для ночлега им не найти.
Дождя не предполагалось, топлива вокруг было предостаточно, иней ночами еще не выпадал, и строить шалаш не имело смысла. Никита читал у Джека Лондона, что даже на севере спят возле костра прямо на снегу.
Сбросив лишнюю одежду, оставшись в одних рубашках и в брюках, натаскали целую кучу хвороста. Тонкого — на растопку, толстого — на ночь, целыми бревнышками.
На смену всеподавляющей усталости пришли голод и радостное возбуждение победы: все складывалось пока как по расписанию.
Завтрашний день раскроет перед ними долгожданную тайну и, может быть… Но об этом они не говорили. Они лишь иногда поглядывали вверх, на освещенные желтыми лучами скалы, и молчали. Они уже знали, что нельзя ничему радоваться прежде времени. И пока определенно они могли сказать лишь то, что доберутся до Змеиной пещеры и обследуют ее, чего бы им это ни стоило…
