Но мы скажем себе и скажем нашим врагам, что как ни трудно положение, в которое нас поставила судьба, но у нас еще достаточно силы. Мы знаем, что наступают три самых трудных месяца в советском году. Это – июнь, июль, август – самые тяжкие месяцы, пока страна не соберет нового урожая. Голод стоит у ворот многих городов, деревень, заводов и фабрик. Эти три месяца являются грозными для молодой Советской власти. Но зато, если мы эти три месяца проживем твердо, как революционеры, которые решили не сдавать своих позиций врагу, Советская республика утвердится навсегда.

Хотя мы и слабы еще по сравнению с европейским пролетариатом, но волной событий именно мы вознесены на огромную высоту. Русский рабочий класс теперь единственный во всем мире рабочий класс, который не знает над собой политического гнета. Да, плохо нам, худо нам, разруха в стране, нет хлеба, но русский рабочий класс впервые выпрямился во весь рост, взял власть и сказал: «Вот теперь я начну учиться, как управлять государственным кораблем». И рабочий класс всего мира смотрит с ожиданием, с надеждой на русский пролетариат, и часто от опасения сжимается сердце у зарубежных рабочих, еще не обладающих властью. Они с тревогой думают: «Удержится или не удержится у власти русский рабочий?» А буржуазная печать лжет и клевещет: «Вот-вот упадет под властью русский рабочий класс».

Так поступала буржуазная печать и в Октябре, когда она писала, что Советской власти жизни ровно две недели. Потом отсрочила наш конец на месяц, на два, а мы, глядишь, прожили семь месяцев, и сейчас, хотя подчас туго приходится, но говорим: проживем и эти три самых страшных месяца. И когда европейский рабочий с тревогой взирает на нас, мы отсюда отвечаем ему: «Братья европейские рабочие! Не теряйте надежды, не теряйте доверия к нам! Нам трудно, мы ждем, что вы придете нам на помощь. Но мы клянемся, что будем всеми силами держать в руках врученное нам знамя рабочей и крестьянской власти».

И пускай, товарищи, это обещание, которое даем мы, стоящие на исторической вышине, будет не пустым, не тщетным словом. Пусть каждый из вас сейчас, вернувшись к себе, в своих кварталах, на своих заводах, на своих фабриках, обещает оказать немедленное практическое содействие тому, чтобы нам наладить поход за хлебом для Москвы и для всей страны. Неужели мы здесь, в этой двухмиллионной Москве, не сможем создать отрядов, хотя бы в десять тысяч передовых, твердых, сознательных и честных рабочих, которые приедут в деревни организовывать планомерный советский порядок; где заметят кулака – отнимут хлеб, увидят какого-нибудь железнодорожного туза, который берет взятки за пропуск вагонов – накажут его, наведут порядок, устранят мешечников и нам в Москву доставят хлеб, чтобы мы могли продержаться до лучшего часа.

Я говорил вначале, что от страшного голода страдают рабочие во всех странах Европы. Привыкшие к лучшим условиям существования рабочие Германии, Франции, Англии теперь только начинают понимать, что означает эта страшная война. Если победит австро-германская коалиция, то германский рабочий, в результате колоссальных побед, получит после войны налоги в пять раз более высокие, чем до войны. Это высчитала буржуазная немецкая статистика. То же самое угрожает английским и французским рабочим. Поэтому французские политики говорят своим рабочим: «Мы не можем окончить войну: нам нужна контрибуция с немцев». Немцы, в свою очередь, говорят своим рабочим: «Мы не можем окончить войну: нам нужна контрибуция с Франции и Англии, иначе у вас будут великие налоги». И так, по воле капиталистов, народы Европы, сцепившись, истощают один другого, – и не видно этому конца.

Теперь на Западном фронте происходит новое сражение. Сотни тысяч, миллионы людей гибнут, сотни миллионов ценностей разрушаются, превращаются в дым и пепел. И результат всего этого будет тот, что чья-либо граница передвинется на двадцать, на тридцать или на сорок верст. И так будут капиталисты истощать, губить рабочие массы всех стран, пока там, на западе, не откликнутся наши братья, не восстанут и не опрокинут буржуазную власть и ее государственные границы. Капиталисты называют ту землю, которую они окружают штыками, своим отечеством, а мы говорим, что нашим отечеством, которое нам дала природа, является земной шар, что в этом отечестве, т.-е. на всем земном шаре, мы хотим организовать одно общее братское хозяйство, где бы не было границ, не было штыков и вражды. Мы скажем: как на одной фабрике работают русские, поляки, эстонцы, евреи, латыши, точно так же и на той огромной фабрике, которая называется земным шаром, могут по-братски работать русские, немцы, французы, англичане. И если мы создадим такую мировую артель трудящихся масс против угнетателей, против поработителей, то мы наведем настоящий порядок на земле.

Пускай попы всех религий, всех исповеданий рассказывают нам про рай в другом мире. А мы говорим, что мы хотим создать настоящий рай для людей на этой земле. Мы не должны ни на один час упускать из виду наш великий идеал – лучший из всех, к каким стремилось человечество. Чтобы сравнить, возьмите старые религиозные учения, учение Христа: все лучшее, все благороднейшее, что заключается в этих учениях, все это воплощено в нашем учении социализма. И мы хотим, чтобы все это было не смутными верованиями, а настоящим делом, чтобы люди жили не как дикие звери, борясь за кусок хлеба, а как дружные братья, которые совместно обрабатывают землю и превращают ее в один цветущий сад для всего человечества. И чтобы осуществился такой идеал, такая великая цель, нужно твердо, мужественно, решительно бороться до конца, а если нужно, то и погибнуть, истечь кровью до последней капли во имя братства народов.

Меня спрашивают: «А не слишком ли оптимистично, жизнерадостно окрашены ваши взгляды по отношению к западно-европейской революции? А если этой революции не будет на Западе, то что же будет тогда у нас?»[276] Это вопрос человека колеблющегося, шатающегося, сомневающегося, – а таких много. Ему можно сказать на это хотя бы так: когда рабочие и работницы Петрограда в конце февраля 1917 года выходили на улицу с возгласами «хлеба и мира», и когда их поддержал только один Волынский полк, тоже были сомневающиеся, колеблющиеся, которые говорили: «Вот вы, волынцы, выйдете, а вас семеновцы не поддержат, и вы погибнете!» «Вы, питерские рабочие, выходите, а вас московские не поддержат, и вы погибнете!» А когда мы нашу Октябрьскую революцию начали, то сомневающиеся, шатающиеся люди тоже говорили: «Конечно, в Питере у вас рабочие и солдаты революционны, вы здесь революцию сделаете, а вас Москва не поддержит, не поддержат Ярославль, Тамбов, Пенза, как же вы начинаете?» Мы отвечали каждому такому Фоме-неверному: «Нет, товарищи-скептики, шатуны, колеблющиеся, ваша точка зрения ложная, в корне ложная. Рабочие в Петрограде более революционны, говорите вы, но их революционность ведь не с неба же упала; она отражает общее революционное настроение в стране. Рабочие Петрограда не отделены от рабочих других городов каменной стеной. Если петроградские рабочие более передовые, так они и должны начать и других за собою увлечь». И кто же был прав? Скептики, сомневающиеся, шатуны? Нет, мы оказались правы. В сердцах рабочего класса накопилось много ожесточенной ненависти, недоверия, стремления сбросить иго капитализма. Пример героической борьбы передовых рабочих поднял более отсталых и толкнул вперед. Как петроградские рабочие подняли русских рабочих, так и российский рабочий класс поднимает, поддерживает и толкает вперед рабочих всего мира. Я говорю это не по книгам, не по газетам. Меня, как социалиста, как эмигранта, в эпоху господства царского режима, бросало из одной страны в другую. Перед началом войны я был в Австрии и, как русский, должен был поспешно уехать в Швейцарию. Около двух лет находился во Франции и наблюдал там, как растет ненависть рабочего класса против всех капиталистов, которые вовлекли страну в бесчестную войну, а потом сами обогащались на войне. Из Франции меня вывезли в Испанию, нейтральную страну. Я наблюдал, как война истощала и эту страну, выкачивая из нее продовольствие и порождая бурные движения среди рабочего класса. Из Испании меня выслали в Соединенные Штаты, и там мне пришлось быть свидетелем двух больших событий: вмешательства Соединенных Штатов в войну и начала русской революции. Вмешательство Америки сразу вызвало сильную дороговизну хлеба и продовольственных запасов, и я видел, как в Нью-Йорке многие тысячи работниц вышли на улицу с криками: «Долой войну, мы хотим есть!» Потом пришла весть о русской революции. В марте прошлого года я участвовал на многих американских собраниях, где сходились десятки тысяч рабочих. Весь нью-йоркский пролетариат жил, трепетал одной мыслью: «Вот есть героический русский рабочий класс. Настанет час, когда мы, американские рабочие, тоже заговорим на революционном языке с нашей буржуазией!» Я видел, какое благотворное влияние оказала освободительная борьба русской революции на американских рабочих. Оттуда в марте месяце я выехал сюда, в Россию. Но человек предполагает, а Англия располагает. По дороге англичане взяли меня в плен, как противника войны, как революционера, и посадили в Канаде под замок. Там я столкнулся лицом к лицу с немецкими матросами, которые были сняты англичанами с потонувших кораблей. Я прожил с ними месяц, мы жили под одной кровлей, в одном огромном бараке, где было 800 человек. Они все с жадностью следили за нашей революцией. Нас было 6 человек русских. Когда нас выпустили оттуда, все немецкие матросы построились в две шеренги. Это отдавали честь не нам, а русской революции. Их представитель, отличный революционный матрос, сказал: «Передайте нашим братьям русским, что нам труднее, чем им, ибо наша государственная машина крепче сколочена, и нам труднее ее взорвать, но наши сердца, – говорил он, – бьются ненавистью к капиталу и к нашему кайзеру заодно с сердцами русских рабочих». И после того, разве мы не наблюдали в Германии в январе этого года всеобщих стачек, а во флоте разве недавно не было восстания среди матросов? И в Финляндии были митинги немецких матросов, сотни арестов, десятки расстрелов. Это все факты. Немецкая революция идет слишком медленно? Да, верно, но мы с вами, разве мы революцию сделали в один день, разве не было сперва 1905 года, 9 января, октября (1905)?.. Потом Столыпин нас придушил. Мы молчали 12 лет, шевелились под спудом, а потом, расправивши спину, скинули царя в 1917 году.